И смотрела на слабое пламя, двоящееся в глазах, уже не имея сил ни говорить, ни улыбаться. И на фигуру, согнутую словно двойка, поставленная в дневник пьяной учительницей.
И не обрадовалась даже, услышав ее дрогнувший странно тихий голос:
— Ну… Раз вы такие… Делайте со мной все, что хотите. Я вижу, как вам это нужно, и я хочу доставить вам радость. Вы ведь мне тоже… близки. Да… Поэтому я ваша. Ваша на всю эту ночь…
И я делала. Мы делали. Делали устало и без особого удовольствия то, что совсем нельзя было назвать страшным словосочетанием «все, что хотите». Делали скорее из принципа и чувства долга — все же мы ее подбили на это, — чем ради удовольствия. Тем более что она не участвовала в процессе — она лишь позволяла ему идти. Хотя и прерывала его постоянными перекурами — почему-то этой ночью она курила чуть ли не вдвое больше, чем обычно, — и затрудняла тем, что то прикрывалась, то падала, как бы случайно не давая поставить ее в требуемую в данный момент позу, то выскальзывала из наших рук.
Прошел час, и два, и больше. И за окном уже серел рассвет, и неслись куда-то беспокойные орды облаков, прогоняемые выспавшимся солнцем, отлежавшим докрасна бледные щеки. Уже было утро в общем, когда она вдруг задергалась — после шести часов интенсивных ласк и проникновений! — и сжалась, и застонала жалобно и тихо.
Ее оргазм — возможно, самый первый в жизни — был похож на яблоко, упавшее в середине лета и пролежавшее под листьями у корней до самой осени. Покоричневевшее, покрывшееся пушистыми белыми точечками. Случайно раздавленное сапогом садовника, проверяющего свои владения перед отъездом с дачи. Брызнувшее желтым соком и пахнувшее приближающейся зимой, и долгими ночами, и снегом, и отдаленным лаем собак, и одинокой луной, похожей на кусок сливочного масла.
А если говорить не так образно, то он был вял и невыразителен и, кажется, напугал ее саму. И нам бы следовало выпить шампанского после стольких трудов, и обмыть его — все-таки он был первым, — но мы настолько устали, что рады были только тому, что все наконец закончилось.
Но все же это был оргазм — и это было куда важнее, чем то, каким он был…
Телефон звонил длинно и жалобно. Но и настойчиво в то же время. И автоответчик щелкал несколько раз — показывая, что тот, кто решил побеспокоить нас в этот совсем не ранний час, не угомонится, пока не добьется своего.
Он звонил с перерывами уже несколько часов — я слышала его сквозь некрепкий сон. И когда раздался очередной звонок, посмотрела на стоявший рядом будильник, отметив, что уже три часа дня. С учетом того, что мы заснули в начале десятого, это было рано — так что следовало дождаться, пока телефон замолчит, и пойти и убрать звук. Чтобы поспать еще немного. И как только он замолчал, я сползла с трудом с постели и поплелась в комнату. И тут он проснулся вновь — словно почувствовав, что я рядом.
— Анечка! Как я рада, что тебя застала… Доброе утро!
— Марина? — Я широко раскрыла глаза, ожидая услышать кого угодно, только не ее. Я думала, что теперь она уж точно пропадет навсегда, ненавидя себя, меня и его и не желая вспоминать того, что было. Но слух меня не подводил — это была она.
— Я тебя не разбудила? — Она встревожилась, но неубедительно — потому что понятно было, что собиралась сделать это во что бы то ни стало. — Сейчас уже три. Извини, пожалуйста…
— Все нормально. Не стоит беспокоиться — я все равно собиралась вставать.
Она засмеялась радостно, но немного нервно. А я, все еще не веря в ее появление — которого совсем не ждала ни сегодня, ни вообще никогда, — оглядела комнату, спрашивая себя, что же она забыла. И не замечая никаких посторонних вещей.
Прижала трубку к уху, оглядываясь в поисках пуфа. И, найдя, подтолкнула его ногой, и села голой попкой на прохладную кожу. И притянула к себе пепельницу, наполненную до краев вчерашними окурками.
— Как ты? Вадим как? Как вы спали? — Она была само внимание, и я подумала безрадостно, что нет человека счастливей удовлетворенной женщины.
— Все хорошо, милая. Разве может быть иначе… У меня ведь сегодня такой праздничный день. — Я смотрела на свое лицо в стекло стенки, отмечая его бледность и отечность, и синяки под глазами. И язык у меня болел, и все тело ломило — не так должен себя чувствовать тот, у кого сегодня праздник. И не так выглядеть. Но ей это знать было необязательно.
— А я спала как убитая. А проснулась — стала вспоминать… Господи, что же я вчера вытворяла-то? Кошмар…
Меня так и подмывало спросить ее ехидно: «А что, разве что-то вчера было? Что-то не припомню…» Но я удержалась-таки от иронии. Заметив автоматически:
— Это было восхитительно…
Я вдруг поняла, зачем она звонит. Ей надо было услышать от меня оценку случившемуся — восхищение, восторг, вопли радости, — другая ее бы не устроила, это точно. Она боялась спрашивать, но и не позвонить тоже не могла, чтобы хоть как-то — намеками, наводящими вопросами или в крайнем случае напрямую — узнать, понравилось ли нам то, что было вчера.
И я поняла, что нехорошо поступаю и что голос мой устал и равнодушен, и поспешила исправить свою ошибку.
— Ты извини меня, милая, что я такая вялая — только проснулась, да и заснуть не могли долго, столько впечатлений. О, как это было — это фантастика, милая. Просто чудо… Ты такая сексуальная, такая женщина, у тебя такое тело… А он — он вообще был потрясен. Лежали, как идиоты, без сна и вспоминали — то он, то я…
— Ой нет, Ань… Это, конечно, было ужасно. Просто кошмар. — Она опять выдала порцию хриплого пугливого смеха. — Но… Все-таки в этом что-то есть.
Я молчала. Только и протянула с придыханием: «О да…» — и молчала. Показывая из идиотской вежливости, насколько она права. Я бы сейчас не возразила, если бы она сказала, что в этом нет ничего хорошего — именно таково было мое настоящее мнение. Но это вот утверждение, столь новое и необычное для нее, нельзя было не оценить. Это, в конце концов, была моя заслуга.
— …Я вот что спросить хотела. Ну, сегодня, наверное, не получится… А может, и получится, не знаю… Или завтра — нет, лучше сегодня. Я заеду, ладно? Просто так, без звонка, если вы никуда не собираетесь. Попить вина, расслабиться, ну… Ты понимаешь?
Я едва не поперхнулась дымом, чувствуя, как падает на колени теплый пепел, и ничего не делая, чтобы предотвратить его дальнейшее падение. Тысячи, миллионы слов застряли у меня во рту и не могли найти выхода. В голове стучало, и жажда была невыносимая, и трубка вдруг стал тяжелой-тяжелой, грозила раздавить мне плечо. Я хотела сказать, что нас не будет, что мы уходим, надолго уезжаем, навсегда, эмигрируем в Австралию… И не могла. Воздушная пробка заткнула мой рот, распахнутый изумлением.
— Да… Конечно, — только и смогла выдохнуть. — Да…
— Правда? Ну и чудненько — не знаю, удастся ли, но постараюсь. Это, конечно, было ужасно, но я тебе хочу сказать — ты права была, Ань. Незачем себя хоронить. Я молода еще, привлекательна, я нравлюсь мужчинам, — она хихикнула, — и женщинам. И я согласна — жизнью надо наслаждаться. Пить вино, заниматься… любовью, сигареты дорогие курить… Один раз ведь живем, верно, Ань? Ведь верно же?
Она говорила и говорила, а я сидела, подперев голову рукой, пытаясь закрыть сведенный судорогой рот, и мычала что-то. Не в силах осознать того, что только услышала, не веря, щипая себя в ожидании пробуждения и желая, чтобы этот ужасный сон наконец кончился. Но он не кончался, и в трубке по-прежнему слышны были ее хрипы, и восклицания, и вопросы, на которые ей уже не нужен был ответ.
И думала, что разбудила на свою голову монстра, который спал тридцать с лишним лет и теперь вот проснулся голодный, и требует еды, и не наестся, пока не обожрется и не начнет рыгать. Начав с того, на кого он так зол, и кто пробудил его от такого долгого сна…
— Я вообще думаю, что мы в скором времени могли бы делать это почаще, регулярнее — три раза в неделю, скажем. Это так необычно, так современно. — Восторг пер из нее, пролезая в дырки трубки ядовитыми змеями. — Пусть я и не привыкла пока, но я привыкну, привыкну обязательно! Раз вам так нравится — почему нет? Вы же мне тоже нравитесь, вы вообще… идеальная пара. А так — понедельник, четверг, пятница — и я могла бы оставаться на ночь иногда, — пусть с ребенком сидит бабушка, верно, Ань? Это далеко идущие планы, но все же… Молодой красивой женщине нельзя сидеть и скучать…
