Когда Пэнси Паркинсон ловит его взгляд, она предполагает, что он замышляет что-то недоброе против них всех.
— Ты собираешься проучить их во время матча по квиддичу, не так ли? — торжествующе заключает она. — О, это умно, Драко, пока все остальные отвлекутся на игру. Вот почему ты ещё ничего не предпринял в этом семестре.
Матч Пуффендуй — Когтевран означает, что им предстоит наблюдать интересную игру между равными командами. Пэнси права, было бы умно, если бы он до этого додумался. Когда два других факультета будут сосредоточены на матче, наступит идеальный момент, чтобы устроить Гриффиндору какую-нибудь хитрую пакость. Например, он мог бы проявить инициативу и подговорить Крэбба и Гойла дать исподтишка пару тычков Уизли или разбить дурацкие очки Поттера.
Но между ними сидит Грейнджер, и даже под пристальным взглядом маленьких острых глаз Пэнси он не может найти в себе силы для насилия. Что ему действительно хотелось бы сделать, так это усилить голос Сонорусом и закричать на весь стадион: «Я трахаю Гермиону Грейнджер втайне от всех вас!» так, чтобы услышала вся школа. Мысль о том, в каком все будут шоке, заставляет его вскочить на ноги, но перед его мысленным взором вспыхивает лицо сначала отца, а затем Грейнджер, и он снова садится.
В конце концов он бормочет Пэнси: «Кажется, я упустил подходящий момент» и покидает стадион до завершения матча. Он знает, что с этого вечера в гостиной Слизерина пойдут шепотки. Драко струсил, скажут они. Теперь, когда его отец в Азкабане, мы больше не можем на него рассчитывать. Он говорит себе, что ему плевать, и запирается в своей комнате, а когда Пэнси стучится в дверь и зовёт его, притворяется спящим.
========== Глава 6 ==========
На тринадцатом дежурстве они, как всегда, встречаются у дверей Большого зала. Она улыбается ему. Что-то изменилось за то время, пока они не видели друг друга, и эта улыбка — лишь часть всего остального. Он обнаруживает, что улыбается в ответ, и раздражён тем, что это произошло само по себе, совершенно безотчётно.
— Я правда болела, — говорит она.
— Я понял, — отвечает он.
— Что ты сделал с Гарри? — с любопытством спрашивает она. — Он так и не захотел мне рассказывать.
Драко пожимает плечами, гадая, что именно мог напридумывать Поттер.
— Ничего. Ну… Я просто был с ним мил.
Грейнджер обдумывает его слова.
— Этого бы хватило, — говорит она бесцветным голосом, но после двух месяцев пристального наблюдения он отлично распознаёт её мимику и понимает, о чём говорит эта небольшая ямочка на правой щеке. Она сдерживает улыбку.
— Такой впечатлительный, да? — спрашивает Драко. Его охватывает желание пробить брешь в этом фасаде и заставить её улыбнуться. Но он перегибает палку: — Должно быть, ему это слишком тяжело далось.
Грейнджер поджимает губы.
— Да, — отстранённо отвечает она, больше не глядя в его сторону. Её плечи заметно напрягаются. — Так и есть. А твои выходки лишь усугубили ситуацию.
Драко хочет прикинуться невинной овечкой, заявляя, что действовал из лучших побуждений, но внезапно понимает, что устал от всего этого. И она — не Поттер. Она видит его насквозь.
— Замечательно, — говорит он и отворачивается. Через несколько мгновений он слышит шелест её юбки и понимает, что она идёт следом.
И вот, где-то не доходя до кабинетов по Трансфигурации, он полностью и бесповоротно признаёт её победу. Она с каждым шагом по этим коридорам преподавала ему уроки самоконтроля, злобы, манипуляции, мстительности, страсти и, возможно, какие-то другие, о которых он пока не хочет задумываться. Он мог бы в пух и прах разбить и полностью морально уничтожить Поттера благодаря тому, что усвоил на этих патрулях во мраке. Но ему никогда не удавалось победить Грейнджер.
Настоящая ирония и неоспоримость её победы заключается в том, что она сделала всё это неосознанно. Если бы Грейнджер училась на Слизерине, она бы всех их этому научила. Если бы она только не была грязнокровкой.
— Что ты сказал? — требовательно спрашивает Грейнджер, и он приходит в себя, понимая, что последние слова произнёс вслух.
Они на третьем этаже винтовой лестницы Астрономической башни. Впервые за всё время она позволила ему первым подниматься по ступеням, но у него нет времени размышлять о том, что бы это могло означать, потому что она теряет контроль над собой и свободной рукой успевает его ударить.
— Ты ублюдок, Малфой, — шипит она. — Я думала, что после всего, что было, ты хоть что-то понял о…
— Я не могу взять и забыть, кто ты! — кричит он в ответ. — Я просто не могу, ясно?
— Ты высокомерный… — начинает она.
— Я что, твой новый идиотский проект по изменению мира? — едко спрашивает он. — Как домашние эльфы? — Он издевательски подражает её голосу: — О, бедный Малфой, я думаю, что могла бы сделать его намного лучше? Вот почему всё это происходит? Ты решила, что можешь изменить меня? И кто здесь высокомерный?
Её щёки горят, как два пылающих алых пятна на побледневшем лице.
— Не поэтому, и ты это знаешь!
— Я ничего не знаю! — кричит он. — Ты никогда не разговаривала со мной! Поздравляю, Грейнджер, тебе удалось полностью оттрахать меня, но мы ни разу по-настоящему не поговорили! Как, во имя Мордреда, я должен хоть что-то знать? Я даже не знаю, почему я это сделал, и не могу прийти в согласие с самим собой!
— С самим собой и своим отцом, — огрызается она, и он отшатывается.
Долгое мгновение они молча смотрят друг на друга, она купается в свете своего факела, он стоит в голубом свечении собственной палочки, и кажется, что мрак вокруг них сгустился и застыл, затаив дыхание.
— Да, — тихо соглашается он. — С собой и своим отцом.
Она делает глубокий вдох.
— Мне не стоило этого говорить.
— Не стоило.
— Но я…
— Заткнись, Грейнджер, — говорит он и удивляется тому, что она слушается его. Он бы с удовольствием воспользовался моментом, чтобы высказать ей всё, что о ней думает, но все злобные тирады вдруг вылетели у него из головы. Всё, что он может делать — это смотреть на неё, и вот они неподвижно стоят и молчат.
Пока безо всяких причин факел Грейнджер не гаснет.
У него нет времени на раздумья, когда нужно действовать. Она уже тянется к палочке, которая торчит за поясом.
— Нокс, — произносит он и роняет собственную палочку на пол, и, когда её свет полностью затухает, он наощупь хватает её за руки и говорит: — Нет.
Она хнычет и пытается вырваться. Драко сжимает её пальцы, чувствуя, как они неохотно поддаются.
— Нет, — повторяет он, сколько же всего он хотел сказать, но всё каким-то образом укладывается в одно слово, поэтому он снова повторяет: — Нет.
Она напряжена до предела и дрожит. Драко притягивает её ближе к себе и обнимает, прижимая её руки к своей груди. Снова на них обрушивается неловкость, как тогда, в первый раз. Но, в отличие от первого раза, теперь она тоже ощущает эту неловкость. Он не знает, как обнимать её, а она не знает, как позволить ему обнять себя. Он просовывает одну руку между ними и пытается вытянуть палочку из её хватки.
Грейнджер тихо и сдавленно вскрикивает, но позволяет ему забрать палочку. Она снова вскрикивает, когда он неуклюже, всё ещё пытаясь одной рукой обнимать её, опускается с ней на пол лестничной площадки. Драко осторожно откладывает её палочку в сторону, дрожа от пьянящего чувства неожиданной власти, которое его переполняет, хватает её руку и касается ею палочки.
— Видишь? — шепчет он.
— Я не вижу, — шепчет она в ответ почти со стоном. — Я словно слепая.
— Тогда почувствуй, — предлагает он и откидывается назад, увлекая её за собой. А потом отпускает её. На мгновение Грейнджер застывает, возвышаясь над ним, и ему плохо от разочарования и чувства потери.
Затем её ладони оказываются на его рубашке, она тянет её и рвёт, пока не добирается до его тела, и её губы горячие и влажные на его губах. Драко понимает, что наконец-то победил. Триумф опьяняет его, и он не может сдержать стон, когда толкается навстречу к ней бёдрами, и она охотно трётся об него, но между ними слои одежды, и ему этого недостаточно.
