— И что мне делать? — вздохнула она. — Что мне теперь делать?
И горько заплакала.
Она вспомнила, с какой легкостью удалось Лорану из раба сделаться господином. У нее из этого ничего не вышло. Слишком уж она завидовала тому страданию, что сама же причиняла, слишком жаждала сама порабощения. У нее не получилось пойти по пути Лорана. Не удалось ей и последовать примеру беспощадной леди Джулианы, которая быстро, и глазом не успели моргнуть, прошла путь от нагой невольницы до госпожи. Красавица вздохнула. Может, ей просто недоставало такой широты духа, какой обладали Лоран и Джулиана?
Но смог бы Лоран так же просто вернуться в ряды обычных невольников? Наверняка их с Тристаном покарали самым ужасным образом. Интересно, как там сейчас Лоран? Если б только знать! Ей бы хоть самую крупицу тех наказаний, что сейчас выносит он!
Когда наступил вечер, Красавица покинула замок. В сопровождении фрейлин и нескольких придворных, которые следовали за ней по пятам, она прошлась по городку. Люди на улицах останавливались поклониться ей в пояс. Женщины выходили к дверям своих домиков, дабы издалека выразить ей свое почтение.
Принцесса разглядывала встречные лица. Невозмутимые, уверенные в себе фермеры, деловитые молочники, богатые горожане, вышедшие прогуляться. Интересно, что таится у них в душе, в самых ее глубинах? Неужели ни один из них не грезит о том невероятном чувственном мире, где страсти буквально раскаляются добела, где царят диковинные и обязательные для всех ритуалы, раскрывающие самую суть, самое таинство плотской любви? Неужели никто из этих простолюдинов в глубине души не испытывал острой потребности в подчинении господину или в полном покорении себе раба?
Обычное, ничем не примечательное существование.
Не прятались ли под этой бесстрастной оболочкой хитрые лжецы, которых она могла бы при желании разоблачить, решив-таки пойти на подобный риск? Но, приглядевшись внимательнее к молоденькой служанке, задержавшейся в дверях трактира, или к солдату, который даже спрыгнул с коня, чтобы поклониться ее высочеству, она увидела на их лицах разве что маски обычного, подобающего к ней отношения, отработанные взгляды и позы, какие неизменно наблюдала Красавица у своих фрейлин и прочего придворного окружения. Всем им было предписано выказывать ей почет и уважение как принцессе, в то время как она, согласно закону и традициям, обязана была соответствовать своему высокому положению.
И вот, страдая в душе, Красавица уныло двинулась обратно, в свои одинокие покои.
Она печально села у окна, сложив руки на каменном подоконнике и опустив на них голову, и стала грезить о Лоране, обо всех тех, кто остался для нее в далеком прошлом; о богатом и поистине бесценном воспитании души и тела, так внезапно прерванном и теперь утраченном навеки.
«Мой милый юный принц, — вздохнула она, вспомнив недавно отвергнутого искателя. — Надеюсь, во владениях королевы Элеоноры тебя ждет редкостный успех. А я ведь даже не подумала спросить, как твое имя…»
(Рассказ Лорана)
Этот наш первый день в конюшне среди «пони» имел довольно важные последствия, и все же настоящие уроки новой жизни я постиг лишь со временем — с постоянной, каждодневной муштрой в конюшне и разными мелкими нюансами моего долгого и непростого служения.
Я много вынес на своей шкуре разных мучений, однако с нынешним моим существованием, казалось, не могло сравниться ничто. И я не сразу уловил значение того, что нас с Тристаном приговорили к этому на целых двенадцать месяцев, не разрешив отправлять нас на публичные наказания вроде здешней «вертушки», или ублажать солдат в трактире, или какие другие развлечения.
Мы отдыхали, работали, ели, пили, спали и занимались любовью — в общем, жили почти как настоящие лошади. Как говаривал Гарет, кони — гордые создания, и очень скоро мы глубоко прониклись этой гордостью, привыкли подолгу носиться галопом на свежем воздухе, чувствовать на теле упряжь и во рту удила, по-быстрому кувыркаться с другими «коньками» во дворике для отдыха.
Однако от этого однообразного круговорота занятий легче отнюдь не становилось. С нас строго и безжалостно взыскивалось за малейшую оплошность. Всякий наш день был начинен непредвиденными достижениями и неудачами, ударами и унижениями, похвалами и суровыми наказаниями.
Спали мы, как я уже описывал, в стойлах, перегнувшись через доски и головой на подушке. И эта поза, при всем ее удобстве для отдыха, больше чем что-либо другое усиливало в нас ощущение, что человеческий мир остался для нас далеко позади. На рассвете нас по-быстрому кормили, натирали маслом и выводили во двор, чтобы сдать напрокат уже ожидающим горожанам. И эти простолюдины ничего необычного не видели в том, чтобы пощупать наши мускулы, прежде чем совершить выбор, или проверки ради стегнуть пару раз ремнем: им же надо было убедиться, что мы подходим им своим норовом и крепкой формой.
Дня не проходило, чтобы нас с Тристаном не нанимали хотя бы десяток раз, и Джеральд, упросивший Гарета о подобной привилегии, частенько попадал с нами в одну упряжку. Я все больше привыкал к тому, что Джеральд всегда под рукой, так же как я привязался к Тристану. Привык стращать Джеральда на ухо разными угрозами.
В короткие передышки отдыха во дворике Джеральд был полностью моим, и никто не осмеливался оспорить мое первенство, а уж тем более сам Джеральд. Я энергично, с особым вожделением его лупил, и очень скоро он набрался опыта и, не заставляя меня ждать, быстро принимал нужную позу для очередной взбучки. Он торопился ко мне на четвереньках, прекрасно зная, что его ждет, и неизменно после целовал мне руки. Вся конюшня потешалась, что я отделывал его почище любого кучера и что его зад всегда был вдвое краснее, нежели у прочих «скакунов».
Однако эти приятные перерывы были такими краткими! Настоящую нашу жизнь составлял все же ежедневный труд. По прошествии нескольких месяцев мы знали любую мельчайшую особенность в манере езды коляски, экипажа или грузовой тележки. Мы катали по городу пойманных беглецов на позорных крестах. Нас довольно часто привлекали таскать в поле плуг или же отбирали по одному для мелких хозяйственных нужд — возить, к примеру, на рынок товары.
Эти-то одинокие поездки, хотя и не затруднительные физически, обычно казались наиболее унизительными. Я сразу возненавидел это занятие, когда меня впервые разделили с остальными «коньками» и впрягли в маленькую двухколесную повозку. Правил мною шедший рядом усталый хозяин, и, несмотря на жаркий день, он не переставая работал ремнем, держа меня в постоянном страхе и волнении. Еще хуже стало, когда обо мне проведали отдельные фермеры: они стали требовать лично меня, неизменно давая мне понять, что очень ценят мои внушительные габариты и силу и что гнать меня кнутом на рынок — для них ни с чем не сравнимое удовольствие.
