— Почему? Ну, я теряю лучшее в своей жизни. Эви утратила веру в себя, в нас, и мне... Мне просто нужно было сбежать от всего этого.
— Получилось? Сбежать, — уточняет бабушка, пронзая меня взглядом медовых глаз.
— Временно. — Я дотягиваюсь до письма, подгибая его уголок большим пальцем. — Меня приняли в школу дизайна в Парсонс, — объявляю я спокойным голосом.
— Это прекрасно, дорогой. Поздравляю!
— В том-то и дело, ба. Ничего прекрасного, — признаюсь я, пытаясь ухватиться за бутылку, которую она отодвигает подальше. — Эви... Ну, мы собирались вместе поехать туда, а теперь она не хочет иметь со мной ничего общего. — Из груди вырывается обиженный смех. — Опять возвращаются эти мысли. Те, которые твердят мне, что для нее я недостаточно мужественен, что не могу быть тем, кто ей нужен.
— Кто тебе такое сказал? — Голос бабушки звучит решительно, и ее глаза загораются, но этого недостаточно, я не хочу отвечать на вопрос. — Дилан? — снова спрашивает она, на этот раз более твердо.
— Мой отец.
— Он мне никогда не нравился.
Бабушка больше не смотрит на меня. Нас окружает настолько плотная тишина, что я чувствую ее на кончиках пальцев. Что-то явно мучает ее. Бабушка поворачивается и берет мои руки в свои. Ее глаза полны боли и слез.
— Мне очень жаль, Дилан. Я… До недавнего времени я не осознавала, какое глубокое воздействие это оказывало на тебя. Если бы я только связала это раньше... со всем, через что ты прошел после того, как твой отец ушел... — Она закрывает глаза и склоняет голову. — Я виню себя в этом, но, — бабушка снова переводит взгляд на меня, — теперь, поняв все, я не могу этого допустить. Я не позволю этому разрушить всю твою жизнь, Дилан. — Бабушка глубоко вдыхает. — До рождения Джорди твоя мать забеременела, но вскоре после этого у нее случился выкидыш. Затем, через год после того, как на свет появился твой брат, твоя мама снова забеременела. Она поняла это спустя почти два месяца. Она и твой отец были в восторге. Они хотели много детей, поскольку в своих семьях оба были единственными. Но через три месяца у твоей матери началось кровотечение, и она снова потеряла ребенка.
Мой желудок сводит от спазма, но бабушка не останавливается.
— Твоя мать, даже несмотря на то, что была убита горем, все равно хотела родить ребенка. Так что, как только врачи сказали, что она здорова, они возобновили попытку зачать малыша. Через полтора года родилась самая красивая девочка, Клара Роуз.
— Моя сестра? — выпучив глаза и открыв от удивления рот, спрашиваю я.
— Да, Дилан. Твоя сестра. — С дрожью выдохнув, бабушка находит в себе силы продолжить. — Она была прекрасна, Дилан. Моя внучка. У нее были большие карие глаза, как у тебя. Нежные пухлые щечки. Я до сих пор помню, каково было держать ее на руках в первый раз. И как она пахла. Как она смотрела на меня. Я называла ее Ясноглазка. — На губах бабушки появляется мимолетная улыбка, по щекам текут слезы. — Но… она родилась с врожденным пороком сердца, и через месяц… умерла.
— О, бабушка. Мне так жаль.
Я притягиваю ее в объятия, надеясь утешить так же, как она всегда это делала для меня. Она несколько раз всхлипывает, затем садится прямо и достает из сумочки какую-то салфетку.
— Знаешь, Дилан, к сожалению, мы не рождаемся в защитном пузыре. Слишком много внешних факторов, слишком много собственных проблем, влияющих, к счастью или нет, на отношение к нашим детям. В случае с твоей матерью и отцом ты тащил на себе основной груз их боли. Твои родители собирались разводиться, потому что их горе было всеобъемлющим. Но когда мама забеременела тобой, они решили остаться вместе.
Утерев салфеткой слезы и легонько высморкавшись, бабушка говорит:
— Я видела, как твоя мать все больше и больше впадала в депрессию, и я столько всего хотела сказать ей, но чувствовала, что она слишком слаба, поэтому сдерживала себя. Я считала, что ей нужно скорбеть, хотя на тот момент в этом уже не было необходимости. А потом, — продолжает бабушка, болезненно вздыхая, — она больше не могла с этим справляться, поэтому начала принимать таблетки, чтобы заглушить боль. И теперь я живу с сожалением, что... — Она поворачивается ко мне и заключает мое лицо в свои ладони. — Итак, теперь ты видишь, мой дорогой милый мальчик. Вопрос о том, что ты недостаточно хорош, никогда не возникал, потому что ты всегда был намного выше этого. Просто ты появился после того, с чем ни один из них не мог справиться. На тебя обрушились все эти негативные чувства, ты оказался в их невидимой ловушке. Ты никогда этого не заслуживал.
Наконец, все обрело смысл. Причина, по которой Джорди был любимчиком. Почему к нему относились по-другому. Потому что я тот, кто пришел после несчастья. Вероятно, родители смотрели на меня и видели ту маленькую девочку, которую потеряли. Долгожданную дочь, а не сына, что был прямо перед их носом. Как бы трудно это ни было принять, мой гнев по отношению к матери рассеивается, на его месте появляется сочувствие. К сожалению, не могу сказать того же о моем отце.
Я снова смотрю на бабушку.
— Джордан знает?
— Нет. Он не знает. Он был слишком мал, чтобы помнить это. И только тебе решать, рассказать ему или нет. Я сообщила тебе, потому что это слишком долго оказывало влияние на твою жизнь, и пришло время все отпустить. Знаешь, — добавляет она, — я всем сердцем верю, что Эви искренне любит тебя и нуждается в тебе. Но причины, по которым она отталкивает тебя, в ее разуме вполне оправданы. Просто, — подмигивает бабушка, взъерошив мои волосы, как делала, когда мне было лет десять, — не дай ей выскользнуть из рук. Ну а теперь, — она берет бутылку виски, подходит к раковине и выливает в нее остатки алкоголя, — думаю, можно с уверенностью сказать, что больше тебе это не понадобится.
Благодаря отрезвляющей правде бабушки виски полностью выветрилось из моей головы. У меня была сестра. Я все еще пытаюсь это осмыслить. Теперь я понимаю, о чем думала моя мама, пока все эти годы задумчиво смотрела в окно. И мое сердце болит за нее. Потому что я не в силах понять агонию, которую она испытала от потери ребенка. Она вынашивала в себе новую жизнь лишь для того, чтобы ее забрали и дали взамен абсолютное опустошение. Но боль от потери того, кто является частью тебя настолько, что не можешь осознать, где заканчивается другой человек и начинаешься ты, я понять могу.
Потому что сердцем чувствую, что теряю Эви.
Глава 43
Эви
Она единственная понимала его
Я больше не знаю, кто я. Смотрю на свое отражение в оконном стекле и не узнаю его. Глаза наполнены страхом. Тело изнывает от бездействия, но я не могу удовлетворить эту потребность. Я боюсь, что больше никогда не буду ходить. Боюсь того, на что сейчас способна. Я боюсь потерять Дилана.
Все хотят знать правду. И она такова, что я не сплю по ночам, рыдая в подушку до тех пор, пока глаза не опухают и не закрываются. Но я не могу обременять его. Дилан достаточно натерпелся. Я не заставлю его нести за меня ответственность, как это делали остальные. Он наконец-то обрел свободу, чтобы воплотить свою мечту, и я не стану удерживать его. Я слишком сильно его люблю.
Однако этого не понимают, потому что никто не знает его так, как я. Никто не прочувствовал его душевную боль, как это сделала я. Его гнев и разочарование. Боль от критики слишком строгого отца и холодного отчуждения матери. Ему всегда хотелось доказать, что он достоин их внимания и любви. Затем, не видя другого выхода, он был вынужден продолжать дело своих родителей. И от этого не было спасения. До недавнего времени.
Теперь у него есть шанс выбраться и делать то, чего он хочет. Но на его пути стоит препятствие, и я единственная, кто может его устранить. Даже если в итоге это уничтожит нас.
Сидя у окна, я кладу ладонь на прохладное стекло. Кончики пальцев становятся влажными от накопившегося конденсата. Крошечные капли, щекоча стекло, стекают вниз, становясь все больше и больше.
