В итоге однажды он послал за Тристаном, чтобы откатить на рынок его повозку. Подобные вроде бы обыденные поручения всегда леденили мне душу, и я немало испугался за Тристана: ведь Николас будет идти рядом с ним и всю дорогу издеваться. Поэтому мне страшно не хотелось, чтобы Тристана запрягли в эту тележку. Николас стоял рядом с длинным хлыстом в руках — такие обычно оставляют на ногах изрядные отметины, — наблюдая, как Тристана взнуздывают и экипируют. Наконец он с силой хлестнул принца по бедрам, погнав его со двора.
«Для Тристана это просто ужасная штука, — подумал я, глядя вслед. — Слишком уж он нежен для таких хлыстов. Будь у него такая же гаденькая жилка, как у меня, он бы знал, как совладать с таким властолюбивым негодяем. Но Тристан этого напрочь лишен».
Кажется, я совершенно ошибался — не по части отсутствия у Тристана нужной жилки, а насчет того, что для него все это так ужасно.
В конюшню принц вернулся уже за полночь. И когда его накормили, растерли, умастили, он наконец тихим шепотом поведал мне о том, что произошло с ним за день.
— Сам знаешь, как я его боялся, — говорил Тристан. — Боялся его нрава и особенно его страшной обиды на меня.
— Да. И что?
— Первые несколько часов он хлестал меня нещадно, гоняя по всему рынку. Я, как мог, хранил невозмутимость, думая лишь о том, чтобы быть просто хорошим «пони», чтобы Николас естественно вписался в сложившийся порядок вещей, точно звезда в свою плеяду. Старался не думать о том, кем он был для меня на самом деле. Однако я никак не мог отделаться от воспоминаний, как мы с ним любили друг друга. И уже к полудню я понял, какое это удовольствие — просто быть рядом с ним. Но как это было ужасно! Он не переставая стегал меня хлыстом, независимо о того, хорошо я бежал или нет. И даже не проронил ни слова!
— А потом? — не выдержал я.
— Ну а потом, уже сильно после полудня, когда меня напоили и я смог немного отдохнуть где-то на краю рынка, он погнал меня по главной дороге прямо к своему дому. Я узнавал его жилище всякий раз, как пробегал мимо. И когда я вдруг понял, что он меня отвязывает от повозки, у меня аж сердце захолонуло. Он оставил, как было, удила и сбрую и погнал меня хлыстом по коридору к своей комнате.
«Интересно, а такое не запрещено правилами? — подумал я, слушая Тристана. — Хотя что это меняет? И что вообще может сделать „пони“, случись с ним подобное?»
— В общем, я оказался в той комнате, где мы с ним подолгу беседовали, у той кровати, где мы занимались с ним любовью. Николас заставил меня присесть низко на корточки, почти на самый пол, перед его письменным столом. Потом сам сел за стол и уставился на меня. Я ждал. Можешь себе представить, что я чувствовал! Эта поза, вприсядку, невыносимо ужасна, да и товарищ мой уже набух неимоверно. А я ведь все еще был в сбруе, с туго стянутыми за спиной руками, с удилами во рту и поводьями, перекинутыми через плечи. А он, видишь ли, взял в руки перо, намереваясь писать!
«Выплюнь свои удила, — приказал мне Николас, — и ответь на мои вопросы так же исчерпывающе, как ты уже однажды, помнится, мне отвечал». Я сделал, как он велел, и он принялся выспрашивать меня обо всех без исключения сторонах нашей жизни в конюшне: что мы едим, как именно за нами ухаживают, какие у нас самые ужасные наказания. Я отвечал на все вопросы как можно спокойнее, но под конец не сдержался и заплакал. Я уже не смог с собой совладать. И все, что он сделал, — это записал все то, что я ему поведал! И как бы ни менялся при этом мой голос, как бы я ни ерзал перед ним на полу, он все писал и писал без остановки. Я признался, что полюбил свое новое, «конское» существование, хотя мне нелегко далось это признание. Я открылся ему, что не обладаю такой внутренней силой, что есть у тебя, Лоран, и что ты во всем мой кумир, что ты — само совершенство. Но что, дескать, я все еще жажду обрести строгого господина, любящего и непреклонного. Я признался ему во всем, даже в том, что сам еще до конца для себя не уяснил и что сидит во мне пока на уровне чувств.
Тристан ненадолго умолк. Меня так и подмывало сказать: «Парень, ты вовсе не должен был все это ему говорить. Тебе следовало скрывать от него свое нутро и лишь насмехаться над ним да всячески оскорблять». Однако я понимал, что подобный ход мыслей ничего хорошего Тристану бы не дал. А потому я хранил молчание, и Тристан продолжил свой подробный рассказ:
— Но самое замечательное случилось потом. Николас отложил перо и некоторое время ничего не делал и не говорил, и мне сделал знак, чтоб я молчал. Затем шагнул ко мне, опустился рядом со мной на колени, крепко обхватил меня руками… и разрыдался. Он говорил, что любит меня и что никогда не переставал меня любить, что эти долгие месяцы были для него сущей мукой…
— Бедняжка, — проникновенно прошептал я.
— Лоран, не смей над этим потешаться. Все очень серьезно.
— Прости, Тристан. Продолжай.
— Он поцеловал меня, заключил в объятия. Сказал, что дал слабину тогда, когда мы покидали султанат. Что ему следовало бы крепко выпороть меня тогда за отказ спасаться и вновь обрести надо мной власть…
— Самое время до этого дойти.
— И что сейчас он хочет наверстать упущенное. Ему не позволено снимать с меня сбрую — насчет этого есть особый указ, а Николас привык уважать закон, — но ведь это не помешает нам предаваться любви. Чем мы, собственно, и занялись. Мы легли с ним на пол — как, помнишь, мы с тобой в спальне у султана, — я взял в рот его член, а он мой. Знаешь, Лоран, я никогда еще не испытывал такого наслаждения! Он теперь снова мой тайный любовник и тайный господин!
— А что было потом?
— Потом он снова впряг меня в повозку и погнал по улицам. Только теперь он уже держал меня ладонью за плечо. И когда он стегал меня хлыстом, я понимал, что это доставляет ему удовольствие. Для меня все вокруг исполнилось великого смысла, я вновь был вознесен на вершины блаженства. Уже потом, в лесочке вблизи его имения, мы снова занимались любовью, и, прежде чем вставить мне на место удила, он нежно и проникновенно поцеловал меня в губы. Он сказал, что все это должно держаться в секрете. Что касательно коней из общественных конюшен существуют очень строгие правила. Вот. А завтра мы с тобой будем возглавлять упряжку, что повезет его экипаж за город. И вообще, нас теперь каждый день будут хоть ненадолго впрягать в его транспорт, и мы с ним сможем наслаждаться нашими короткими тайными свиданиями.
— Очень рад за тебя, Тристан.
— Но для меня будет невероятно тягостно, Лоран, ждать возможности вновь с ним увидеться! И скажи, это так возбуждает, когда совершенно не знаешь, когда такой шанс подвернется!
