Мила снова оказалась под защитой стен Белой Башни.
Мила лежала рядом с мужчиной, который взял ее из прошлой жизни. Да, как в сказке — приехал и забрал. И вот она обнимает его, чувствует, как под ладонью бьется его сердце, слышит дыхание, вбирает тепло рук… Его рук! Он мог одними лишь прикосновениями свести с ума. Чуткие пальцы не просто ласкали, они заставляли любовь звучать. Такой странный и прекрасный — ее муж, Вадим Лиманский.
Было Миле о чем поплакать, но вместо этого только радость жила в ней. И звучала в душе музыка. Сияла и переливалась, преломляясь в хрустальных подвесках великолепных филармонических люстр, возносилась к циркульным сводам, расцветала капителями колонн, завораживала, забирала в себя. Обнимала, как Вадим. Или это и был он?
Нежные губы, осторожные пальцы — он ласкал, как в первый раз. И не было для него запретов, Мила отдавалась вся, раскрывалась и принимала, замирая от нежности.
Потом он уснул, пальцы расслабились, дыхание стало глубоким и ровным. А Мила все не спала, слушала тишину дома, думала о далеких огоньках на дамбе, что видны из окон, и про рассвет. Каким он будет? Ясным или пасмурным? И о том, что дом всегда их будет ждать. Вадим решил так, оставил это место для себя.
На кухне зазвонил телефон Лиманского. Мила тихонько выбралась из объятий мужа и побежала туда, наверно, администратор или Роза Ибрагимовна. А вдруг уже надо выходить, а они так и не собрались!
— Алле, — Мила приняла вызов, говорила шепотом, хоть кухня и была далеко от спальни.
— Мила, как хорошо что ты подошла! — это говорила Надежда Дмитриевна. — Я все, что нужно, сделала, уложила, и осталось только вам передать. Еще кое-какие вещи Вадика, две пары белья, носки, на первый случай. Он же не поедет в коттедж.
— Спасибо!
— А почему ты шепчешь?
— Вадим спит.
— Прости, я разбудила?
— Нет, я не спала, только он. Устал.
— Пусть отдыхает. Когда вам надо быть в Пулково?
— Мы так и не знаем ничего насчет вылета. Ждем звонка администратора.
— Ты мне сразу сообщи, когда узнаешь. У вас все хорошо?
— Хорошо.
— Ну, спите дальше.
Мила улыбнулась. На самом деле хорошо. Все очень хорошо!
За окном светлело, и золотисто-розовый отблеск зари уже тронул небо.
— Ясное будет утро, — сказала Мила розам, которые лежали в воде.
В аэропорту не затерло. Вадим готовился к борьбе, а битва не состоялась. Сначала они с Милой окунулись в радостное оживление толпы музыкантов. Как всегда перед отлетом: приветствия, шутки, обнимашки. Создавалось впечатление, что не вчера за полночь после концерта расстались, а не виделись по меньшей мере год.
— Маэстро Лиманский, с Новым годом! — поздравлял, наверно, двадцатый оркестрант, а они только первый этап миновали, прошли через рамки досмотра и готовились к паспортному контролю.
Регистрацию Лиманский оформил онлайн, он много раз летал и знал, что это гораздо быстрее. А багажа у них с Милой не было, только кофр, который мама привезла и передала Вадиму на парковке перед терминалом. Туда же подъехал и Семен, чтобы забрать машину Лиманского, а заодно отвезти домой и Надежду Дмитриевну. Эта схема была у них давно отработана, а потому Вадим не переживал, что прощание вышло таким коротким. А вот Мила растерялась, чуть не расплакалась.
— Что ты, Мила, — успокаивала мама, — не навсегда расстаемся. К тому же есть скайп, Вадик его не любит, да и некогда там, на гастролях, а мы-то с тобой наговоримся вволю. Смотри, Вадим, помни, что надо есть и спать. Теперь я у Милы все смогу узнать! — А потом, как всегда, вздохнула, сосредоточилась и сказала: — Ну… иди сюда, сынок, — и обняла. Сначала его, потом Милу. — Ничего, Милаша привыкнет. Все будет хорошо…
Лиманский уже давно на автомате проходил процедуры регистраций, контролей и досмотров, посадок и высадок в больших и малых аэропортах мира. Вадиму казалось, что большую часть времени он проводит в ожидании рейса и на борту аэробуса.
И все же на этот раз в привычном было новое. Это потому что Мила рядом. И с мамой прощались сердечнее, Надежда Дмитриевна и Милашу обняла. И стало радостно и спокойно, зря тревожился, что они не найдут общий язык. Мила быстро и легко стала своей со всеми, кто ему дорог.
Об этом Вадим думал, поднимаясь с Милой на эскалаторе на второй этаж, в лаундж-зону, как на иностранный манер называли зал с комфортными креслами, бесплатным шведским столом и прочими благами для привилегированных пассажиров бизнес-класса. Постепенно он наполнялся музыкантами первого состава оркестра филармонии. Оживленно обсуждали что-то Мараджанов и концертмейстеры, с ними была Переславская. Увидев Вадима с Милой, подошла к ним.
— С этими переменами во времени сбора все приехали раньше! — посетовала она. — Зато можно немного побыть тут. Чудесно ведь, так все красиво. Этого ничего не было каких-то пять лет назад, улетали мы из другого терминала, международного, помните, Вадим? Там было тесно и как-то даже не солидно для Петербурга. И ужасные жесткие скамьи! Не то что здесь, идемте вон туда сядем, в сторонке.
Стоило опуститься в удобное кресло, и навалилось непреодолимое желание спать. С этим можно было бы справиться чашкой крепкого кофе, но надо вставать, идти к буфету, а сил нет. Вот сказали бы сейчас играть — ни одной ноты не смог бы озвучить. Вадим не просто устал, дело было не в физическом переутомлении, к такому он привык и преодолевал с легкостью. Другое измотало — ожидание провала, что остановят, развернут. Ни на этом шаге, так на следующем, например, на паспортном контроле. Но все прошло гладко и настолько быстро, что Вадим не успел перестроиться. Вот они уже сидят в лаундже, а он все еще не верит, ждет препятствий. Не будет их. Отсюда на посадку, и дальше Франкфурт, потом уже Ванкувер. А если во Франкфурте тормознут? Немцы могут придраться. Получится гораздо хуже, чем если бы ссадили здесь. Милаше про это говорить не надо. Она и так то радуется, то заплакать готова. Вадим следил за разговором Милы и Переславской, та что-то рассказывала, широко разводя руками, смеялась. Вадим не уловил, о чем разговор, не прислушался. Это хорошо, очень хорошо, что Роза рядом. Она надежная, всегда поможет.
Но до чего спать хочется, в глаза как песком сыпанули… А до посадки ждать и ждать, вылет задерживают. Вчера было хорошо, когда Милаша голову ему мыла, он тоже чуть не уснул. Пальцы у Милы нежные, и так она трогает… Больше никто так не может, да он и не дался бы. Только ей.
Вадим с детства не любил, когда его трогают, а приходилось терпеть. За руки трогали постоянно, пальцы ставили на клавиши, по спине хлопали, чтобы не горбился, подбородок поднимали, чтобы носом не играл. Ноги, руки, плечи, спина, то нельзя и это нельзя, сидеть прямо, играть не телом, а руками, пальцами, пальцами… Ганон* монотонный…
А стал выступать — взрослые тормошили вечно, тискали и норовили погладить по голове. Этого Вадим терпеть не мог!
Но с Милой как пес — положил бы голову ей на колени, и чтобы Милаша гладила… Когда она трогает, усталость проходит, на самом деле как рукой снимает…
Мила постаралась сосредоточиться, все же они тут не одни. С чего такие мысли? Неловко даже. Мира она не замечает, так бы и смотрела только на Вадика, ему в глаза, и даже говорить ничего не надо, достаточно смотреть, и чтобы за руки держал. Наверно, со стороны это выглядит глуповато, что они такие волоокие, как друг на друга посмотрят, так и выпадают из реальности. И даже не пытаются это скрыть. А зачем скрывать счастье?
— Да, уснул. — Роза улыбалась, глядя на Милу. — Пускай спит, время есть. Как объявят по рейсу готовность, тогда разбудим. Мы с Вадимом не в первый раз летим. Эрнст Анатольевич часто его приглашает солистом, а Вадим никогда не отказывается. Они любят вместе выступать.
