— Потрясающе! — искренне восхитилась я. — Чёрное и алое — это так в её духе. И больница, где она предсказала твоё предложение.
— О котором она мне, кстати, соврала, — снова улыбнулся Бринн. Счастливая улыбка и не сходила с его лица. — Но я всё равно его исполнил. Правда, ни черта не видел и не соображал. Зубрил слова, постоянно мысленно их повторял. А потом забыл напрочь всё, что хотел сказать, когда она расплакалась.
Я тоже всхлипнула.
— Жень, ну ты чего?
— Отстань, — вытерла я слёзы. — Это так трогательно. И что ты сказал?
— Ничего. Просто встал на колено и протянул кольцо.
— А она?
— Кивнула и его надела. Молча.
— Да что б тебя! — достала я платок.
Я долго тёрла глаза, глядя в зеркальце.
— А, нет, потом… сильно потом, где-то на следующий день она сказала…
— Что всегда это знала, — перебила я. — Чтобы Целестина и не знала!
— Как раз наоборот, — радостно улыбнулся он. — Она не знала. И что случится на вашей свадьбе, после того, как в неё попадёт пуля — тоже. Она не умеет читать свою судьбу. Только чужую. И её очень бесило, что она ничего не видит, хоть должна была, ведь я брат Сергея. Пока не поняла. Что дело не в Моцарте, и не во мне. Дело в ней. Это её судьба.
— Ты-то чему радуешься?
— А ты не понимаешь? — расцвёл он ещё ярче, белозубо, широко. — Это значит, что всё у нас по-настоящему, без всякого колдовства. И даже то, что она с моей мамой познакомилась раньше меня. Её тогда так тряхнуло, что она вела себя совершенно неадекватно. Даже Моцарт взбесился, что на неё напал нервный смех. А она ничего не могла с собой поделать, только закрыла лицо руками, ей хотелось и плакать, и смеяться.
А мне хотелось обнять его крепко-крепко и от души поздравить. Но он был за рулём.
Я обняла его при Иване, когда они менялись у здания «MOZARTа».
Искренне. От всего сердца. Как же я была за них рада!
Но Бринн остался, а мы с Иваном уехали, я — провожая глазами ожившую гостиницу.
В «MOZARTе» полным ходом шла подготовка к открытию: меняли бельё, мыли окна, бегал счастливый управляющий. И пусть счета ещё не разморозили, дядька в подтяжках всё же придумал хитрый план, и они создали какую-то внешнюю управляющую компанию, которую, конечно, возглавил Моцарт и внёс свой законный миллион евро, полученный от Зуевского по страховке, поэтому у гостиницы теперь были деньги — в финансовом и юридических отделах тоже кипела работа.
«Ты должна учиться и растить нашего малыша — это единственная твоя работа», — прижимая руку к моему животу, объяснял Моцарт, почему всё остальное будет решать он, чему я, конечно, была несказанно рада. Я и не думала, что он взвалит на меня эти заботы.
Чему я была не очень рада, так это тому, что история его брака с Евангелиной Неверо затягивалась.
Вернее, мне так казалось, что затягивалась, потому что у меня не было столько терпения и выдержки, как у Моцарта, я бы уже обязательно поторопилась и что-нибудь испортила. Уверена, у Сергея был план и всё под контролем, хоть он ни с кем и не делился, как обычно. Просто я устала, и уже хотела вернуться в наш дом, к Перси, к моим новым шторам, которые, наверное, уже привезти. Хотела вечерами лежать в нашей ванне или плавать в нашем бассейне, обедать в нашей столовой и да (я скорчила вредную рожицу Моцарту, глядя в окно такси) просыпаться в объятиях мужа, а не белого плюшевого медведя.
Только Моцарт пусть не надеется, что я уступлю и выберусь из апарт-отеля до тех пор, пока мы снова не будем женаты. Или переберусь в его постель. Я не сдам своих позиций. Даже мама не сдавала, а она всегда была намного мягче и покладистее меня.
С мамой я пока разговаривала только по телефону. Она, конечно, звала в гости, но сейчас они с отцом находились в состоянии войны. Войны настоящей, с битьём посуды и скандалами. И мы с Сашкой боялись всё испортить, поэтому просто ждали.
— Я или смогу переубедить этого упрямца, что он не прав, — шумно дыша после очередной перепалки, делилась мама со мной в трубку, — или мы разведёмся. И теперь уже окончательно и бесповоротно.
Разводиться никто из родителей, конечно, не собирался. И отец, конечно, был в гневе, потом расстроен и подавлен, когда остался без сенаторского кресла, но, положа руку на сердце, оно давно его тяготило.
Только в силу своего упрямства и гордости, отец не признавался и строил из себя оскорблённое самолюбие, хотя довольно быстро отошёл, достал пыльные папки со своими незаконченными проектами — теперь на них у него было время. И, видимо, с радостью наслаждался бы тишиной и своей неторопливой исторической работой, если бы мама не решила его убедить, что он должен помириться с детьми. И не формально, а сделать первый шаг и во всеуслышание признать свою неправоту.
— И пусть скажет спасибо, что я не заставляю его на коленях вымаливать у вас прощение, — поделилась она с Сашкой.
Надо отдать маме должное, её неожиданно вырвавшийся на волю характер, давал все основания предполагать, что она победит.
А вот я не была уверена, что в состоянии войны с Моцартом продержусь долго.
Я слышала однажды, как он сказал: «Со мной надо дружить, войну со мной вы не осилите». И был прав. Он не из тех, кто проигрывает.
Но я надеялась, что для меня он сделает исключение. И, если не позволит победить, то хотя бы позволит мне с честью принять поражение.
Моцарт мог всё. Я не могла в это не верить.
И даже не удивилась, когда такси остановилось у дома Кирки, а дверь машины мне открыл… Моцарт.
— Ты за мной следишь? — с возмущением вскинула я подбородок.
— Тсс! — подтянул он меня к себе, подхватил за затылок. — Давай не будем ссориться. Секс есть секс, он не всегда заканчивается так, как хотелось бы.
— Зачем мне мужчина, который меня не удо… — хотела съязвить я, но Сергей не дал мне договорить.
Просто поцеловал.
Просто утопил в океане чувств, что оживал во мне, едва я вдыхала его запах.
Едва касалась его требовательных губ.
Едва ощущала его прикосновения на своей коже.
Я наивно думала, что моё желание утихнет, уляжется через какое-то время. Но оно разгоралось тем сильнее и настойчивее, чем больше мы были вместе. Становилось ненасытнее. И это был уже совсем не тот голод, что я ощущала, всего лишь мечтая о сексе. Теперь я точно знала, чего хочу и с кем. И как ещё много того, чем он может меня удивить и открыть только для меня.
— Куда идём? — спросил он невинно, надвинув мне на голову поглубже тёплый капюшон.
Я сделала несколько глубоких вдохов, успокаивая дыхание.
Ладно, отложено не отменено. Я ещё возьму реванш за сегодняшнее утро. Не сейчас. Ведь это касается только меня и его, а не его прошлого, и его отца.
И показала на подъезд:
— К Кирке.
— А Кирка у нас кто? — спросил он в лифте.
— Подруга Целестины. Из «Детей Самаэля».
Он многозначительно кивнул.
— Знал, что встречи с ними не избежать, — боюсь, вложил он в свои слова не тот поверхностный смысл, что я услышала, но сейчас у нас не осталось времени это обсудить.
Лифт открылся. И открытая дверь встретила нас в подъезде.
В квартире Кирки ничего не изменилось.
Всё так же пахло свежей выпечкой. Всё так же был накрыт стол. И не прикрытые шторами большие окна, впускали столько света, что маленькая квартирка казалось куда больше, чем была на самом деле.
Я прошла первая, сама. Моцарта Кирка пригласила.
— Сергей Анатольевич, — махнула она рукой.
Она знала о нём так много, что, конечно, ему не было нужды представляться. Но то, как он усмехнулся, заронило во мне сомненье, что они не знакомы.
И мои сомнения только возросли, когда, опершись спиной о подоконник, он сложил руки на груди и хмыкнул:
— Значит, Кирка?
— Можно Кира, если имя древнегреческой колдуньи вам не нравится, — не смутили её ни на грамм его намёки, если они были, а не я их себе придумала.
