— А другому мужчине меня отдашь?
— Смотреть надо на твоего мужчину, — так же серьезно, но быстро, ответил Андрей Иванович, явно готовый к такому повороту. — Но, если уж ты сама решила… Предполагаю, что это не какой-то Олег Саврань.
За ужином обстановку смягчали Алина с мужем и дети. Дима много шутил и травил морские байки. Дети попеременно требовали внимания и заботы. А ближе к ночи, когда у Кузнецовых уже шел второй круг заключительного чаепития, прибыла Руся с семейством, и заскочил прознавший о приезде Доминики Васятка. В доме Кузнецовых сделалось оглушающе громко и душно. Никто из собравшихся алкоголь не употреблял, но у благодушных людей на волне позитивных эмоций тоже могут идти разговоры на повышенных тонах. Ника безмерно радовалась тому, что, невзирая на какие-никакие перемены в личной жизни и разразившийся по ее вине скандал, не находилась в эпицентре всеобщего интереса. Сама больше отмалчивалась, но смеялась много и от души. Под конец застолья даже щеки разболелись и начало ломить в висках.
Дома спалось хорошо и спокойно. Нырнула в белые накрахмаленные простынки и мгновенно отключилась. А утром старый будильник ее едва растолкал. Без Лёнчика, спросонья, в своей детской кровати, вернулось давно забытое ожидание, что вот-вот в комнату войдет отец и поторопит собираться в школу. Из кухни уже тянулся тонкий аромат чего-то ванильно-сладкого и молочно-воздушного. Ника могла бы смело предположить, что мама испекла свою фирменную творожную запеканку с сухофруктами. Потягиваясь, продлевала момент беззаботности и абсолютного беспричинного счастья, который можно поймать лишь в родительском доме.
— Расскажешь, почему все-таки разорвала отношения? — тихонько допытывалась Светлана Константиновна после завтрака, когда остались в кухне одни.
Сестры с семействами до вечера разъехались по родственникам, отец заперся с очередной научной статьей в кабинете. А Ника с мамой взялись за лепку огромного количества вареников с картошкой, капустой и грибами.
— Потому как поняла, что не могу связать свою жизнь с нелюбимым.
— Что совсем-совсем никак не любим?
— Нет, мам. Ноль, — вздохнула Доминика, перекладывая готовые вареники на присыпанную мукой доску. — Ты прости, что так получилось. Городок маленький, вас с папой многие знают, а Саврани уже, наверное, вовсю слухи нехорошие распускают.
— Пусть только попробуют, — отмахнулась мать, продолжая раскатывать тесто. — Я чужих детей не осуждаю, хотя мне ли не знать… Каждый может оступиться. И моих девочек пускай лучше не трогают. Не дам в обиду.
— Роська не строит папе козни на работе? Не паскудничает в школе?
— Не посмеет, — усмехнулась Светлана Константиновна краешком губ. — Она здесь, у нас, разошлась вульгарщиной с поросячьими визгами и брюзжанием слюной… Сыновья и супруг, три здоровых мужика, стояли и наблюдали, как она за них последнюю жилетку рвет. Видимо, нормально у них вот это, — поднимая голову, посмотрела прямо на дочь. — Я, как увидела, батюшки, мне вмиг морально поплохело. Думаю, какое счастье, Бог миловал мою дочь от такого родства! Так папа… Знаешь, я сама не ожидала. Поднялся из-за стола и молча за шкирку ее выволок, не просто из дома, аж за калитку выставил и сказал, если посмеет хоть раз явиться к тебе, ноги топором перерубит.
— Папа? — выказала удивление и Ника.
Притихла, замирая с кружком теста в руках. Смотрела на маму во все глаза, не веря, что та реальные события пересказывает, а не телесериал.
— Да. У него давление серьезно подскочило. Капли свои принял и молчал целый вечер. Включил этот политический канал, как обычно, встал по центру комнаты, руки сложил на груди и делал вид, что смотрит. А я же вижу — переживает! Плохо ему. Предложила тебе по видеосвязи набрать, он как глянул… Ох! И отрубил: "Не стоит эта ситуация никаких обсуждений. Слава Богу… Какая она Саврань? Не Саврань она. И точка".
— Ой, мам, надо было мне самой вам позвонить и как-то объясниться. А я о себе думала…
— Мы переживали, конечно, — вздохнула, выдерживая небольшую паузу. — Но все прошло, а что не прошло — скоро пройдет, — уверенно произнесла Светлана Константиновна. — Я прямо спрошу, дочка. Вот Олег сказал, ты его бросила ради другого. Это правда?
Признание вырвалось у Ники на удивление легко.
— Да, мам. Правда.
— И… Кто он? Мы его знаем? — вновь переставая раскатывать тонкий пласт, мать замерла, слегка напряженно вглядываясь в лицо младшей дочери.
— Знаете. Это… — наплевав на испачканные мукой пальцы, отбросила кусок теста и нервно заправила волосы за ухо. Бурно выдохнула и жестом остановила готовую еще что-то добавить мать. — Мамочка, ты только не осуждай меня, пожалуйста… И не ругай. Я не выдержу. Сейчас я не выдержу, честно.
— Ну что ты?! Никуша… — отложив скалку, притянула младшую дочь к груди. Привычным движением пригладила светлые волосы. — Обижаешь ты меня сейчас… Неужели я давала повод, чтобы ты боялась моего осуждения? Разве может мать своего ребенка истязать?
— Просто у меня сил не осталось сражаться. Я только… Мам, я хочу быть счастливой. А получается только с ним… Только с ним.
— Это Градский, да?
В груди Доминики словно сто лампочек зажглось при одном лишь озвучивании имени любимого. Не в силах вымолвить ни слова, лишь часто закивала матери.
— И… Какой он сейчас? — искренне поинтересовалась та. — Как он?
— Замуж зовет.
— Так это хорошо, — моментально воодушевилась Светлана Константиновна. — Зовет, значит, любит?
— Да.
— А ты?
— Ну конечно, мам! Больше жизни…
— А что же… Как же тогда так получилось? Он как-нибудь объяснил?
— Он меня защищал. По-своему, мам… Произошла трагедия. Не могу… Сейчас не расскажу. Но я поняла причины.
— Это главное! Мне можешь вообще не объяснять. Если сама приняла и поняла, мне достаточно.
А пару секунд спустя Светлана Константиновна, продолжая обнимать дочь, неожиданно рассмеялась с видимым облегчением и небывалым восторгом.
— Я же смотрю, ты другая приехала. Притихшая и рассеянная, но счастливая, моя ромашка! Глаза другие! Живые. Горящие. Влюбленные!
Поднимая лицо к матери, Доминика расплылась в улыбке.
— Ой, мамочка… Я так люблю… Он такой родной — не оторвать. Теперь поняла вообще никак! Мой он, мам. Мой.
32.3
— Утро доброе, капитан, — поздоровался Титов с порога, бегло оглядывая кабинет. — Один? Не помешал?
— Работы охрена, — ответил Градский на оба вопроса разом.
На заваленном папками и бумагами столе не просматривалось ни сантиметра свободного места.
— Работа не х**, две недели стоять может, — широко ухмыляясь, резюмировал Адам, уверенно проходя в помещение. — Хотя я тоже вроде как по важному делу, — опустился в кресло напротив друга. — Ева требует тебя на ужин. Говорит, спать не сможет, если ты сегодня не явишься.
Градский прищурился, но вербально не отреагировал на это странное приглашение.
Девять дней прошло, как не виделся с Плюшкой. Вновь жилось с натяжкой. Дышалось вполсилы. Хоть бы полслова написала… Нет же, в себя ушла мадам. И его заблочила, по всем фронтам. Видел ее. Подъезжал к университету. Наблюдал издалека. Она с коллегами к остановке направлялась, по сторонам даже не смотрела. Болтала и улыбалась. А у Градского лишь от одного ее вида земля из- под ног вырывалась. Но, как ни странно, теперь не на дно тащило. Теряя сцепление с поверхностью, выше неба взлетал.
"Ты счастлив? Я тоже, Сережа, выше неба…"
Помнил эти ее слова и так отчаянно, по-звериному, желал, чтобы она когда-нибудь снова их повторила.
Потому и продолжал ждать. Но каких же чудовищных сил, нечеловеческих ресурсов ему стоило это ожидание…
А Доминика, как звезда, все ярче становилась. В темноте маячила. Далекая. Недосягаемая. Манящая. Его.
Хотел видеть ее рядом, смотреть в горящие эмоциями глаза. Касаться, когда только вздумается, говорить все, что в голову придет, прижимать к себе ночами, слушать ее возмущения, бессмысленную тарабарщину, забавную ругань и звонкий смех. Чувствовать, как она дрожать начинает, стоит только дотронуться, ловить, как дыханием замирает, целовать, всю ее целовать…
