От испытываемого гнева, я не заметил, как смял записку. А увидев, просто отшвырнул ее в сторону.
Я ведь еще на приеме понял, что между ними была очень крепкая связь. Я не знал, какая, но то, что Габи… Неужто, мне нужно было еще и прочесть об этом? Разве недостаточно той боли, которую я испытываю сейчас? Неужели, знания, что женщина, для которой ты жил последние восемь с половиной лет, скоро покинет тебя, недостаточно?
Но желанию узнать, как все обстояло на самом деле, я не мог противиться. Тут было то, что я хотел получить. И если мне придется для этого пройти через еще один круг ада, то я выдержу. Окончательно разрушу себя, но раскрою все до единой тайны девушки, которая пленила меня одним взглядом.
Лондон, январь 1999 года.
Мне начать как положено? Дорогой дневник?
На мой взгляд это глупо. Разве я обращаюсь к тетрадке в твердом толстом переплете? Разумеется, нет!
Я пишу только потому, что мне не предоставили иного способа для выплеска эмоций, которые я испытываю в данный момент. А они настолько сильны, что влияют не только на мой разум, но и тело: кожа, покрыта мелкой мурашкой; руки дрожат, вследствие чего подчерк не ровен и слегка извилист (хорошо, что Грейс не увидит этого); внутреннюю сторону щеки я давно искусала до крови.
Но все это несущественные мелочи по сравнению с тем, что произошло: сегодня, в два часа пополудни, неожиданно раздался стук в дверь. И неожиданным он был потому, что ни о каких визитах сообщено не было.
В любой другой раз, Грейс проигнорировала бы это, так как считала, что приход в чей-то дом без звонка или приглашения является проявлением грубости и неуважения, что совершенно не уместно. Но то отчаяние, с которым колотили по дверному звонку, а затем по самой двери вынудил ее пойти против собственных принципов и разрешить управляющей отварить дверь и впустить наглеца. Но когда на пороге оказалась стоящая Эвелин с небольшим чемоданом в руке, удивленной оказалась не только я.
Увидев ее, – самую прекрасную и красивую женщину, которую только можно вообразить – мое сердце забилось так сильно, что, казалось, я могла его слышать. Радость и волнение вместе с кровью теперь циркулировали по венам. Хотелось подбежать к ней и обнять так крепко, насколько я была способна это сделать. Но мое воспитание не позволяло быть настолько не сдержанной в своих порывах. Хотя, по правде, меня не остановило бы даже предстоящее наказание, если бы я знала, что сама Эвелин не была бы против. Но она была. И поэтому я осталась стоять на месте, переминаясь с ноги на ногу и перебирая пальцами ткань юбки своего сарафана.
Представляю в своей голове, как выглядели мои глаза, когда я умоляла ими, чтобы она посмотрела на меня, чтобы подошла и дотронулась. Но мольбы так и остались не замеченными. Поприветствовав Грейс, Эвелин сказала, что у нее есть серьезный и безотлагательный разговор к ней, потому-то она и прилетела так внезапно. Но выражение лица герцогини Девон ясно давало понять, что оправдания не послужили достаточным извинением. Тем не менее, она жестом пригласила ее войти в свой кабинет, и они закрылись там на ближайшие два часа.
Я же все это время провела в гостиной напротив, сидя на софе с выпрямленной спиной и изящно сложенными руками на ногах, как учила меня герцогиня. Ожидание казалось вечностью, но я должна была с достоинством вынести его, не нарушая при этом правил.
В попытке отвлечься, я стала размышлять о возможной причине этого визита.
Эвелин никогда не была со мной нежной и любящей. Холод и презрение, которое источали ее мимолетные взгляды, обращенные на меня, заставляли чувствовать себя очень маленькой и незначительной. От этого мне было очень грустно, но даже так, я продолжала мечтать о мгновениях, когда она приезжала и замечала меня. И порой, боковым зрением, я чувствовала что-то иное в том, как она смотрела на меня. Было знакомое чувство давящей тоски, которое не покидало нас обеих. И я цеплялась за эту ниточку продолжая спрашивать себя, почему она не может любить меня, когда я так сильно нуждаюсь в ней? Когда мое сердце переполнено трепетом и восхищением? Переполнено любовью…
И поэтому я точно знала, что приехала она по своим личным делам, никак не связанными со мной.
Но вот двери кабинета распахиваются, и из них выходит Эвелин. Она смотрит прямо на меня, и я немного теряюсь, потому что она впервые улыбается мне.
Становится не важно, что улыбка переполнена самодовольством (словно она только что одержала победу). Имеет значение только то, что это первый раз, когда…
Я плачу. Плакала тогда и плачу сейчас. Ком стоит поперек горла, не давая мне нормально вздохнуть. Но я должна продолжить. Должна объяснить.
После той первой улыбки, Эвелин подходит ко мне и проводит двумя пальцами по всех длине моего локона волос, вызывая трепет и ответную улыбку. Не помню, когда испытывала себя настолько счастливой прежде!
«Завтра мы уезжаем. Теперь ты будешь жить со мной» - говорит она.
Не задумываясь, я бросаюсь к ней, обхватываю ее талию своими руками и прижимаюсь щекой к животу, который когда-то был моим пристанищем.
«Спасибо, мамочка» - забыв о запретах, я обращаюсь к ней так, как всегда желала.
«Мама, мама, мамочка!» - я готова повторять это слово тысячу раз, а затем еще тысячу. Но оказалось, это был не предел тому счастью, которое я испытала. Эвелин, теперь уже мама, сказала мне, что в следующем месяце выходит замуж, и человек по имени Адам Андроус готов дать мне не только свою фамилию, но и стать мне настоящим отцом.
И вот та причина, из-за которой я не могу найти себе места. Причина, из-за которой мое сердце сжимается, а тело бьет крупной дрожью.
Семья. У меня будет настоящая семья! И сразу двое родителей… Неужели я заслужила, чтобы мои мечты были исполнены?
«Мечты были исполнены» – эти финальные строки сильнее всего причиняют боль.
Эта девочка, которая жила когда-то в ней не только не стенала на уже тогда не легкую жизнь, но и с надеждой стремилась туда, где познала настоящий ад. Ад, который только начинался для нее.
Я знал, что Габи не была как все дети. Но думал, это было из-за того, что ей пришлось вынести от Грейс и пережить в доме Андроуса. Но прочитав запись номер один, меня одолели сомнения. Человек, чьей рукой были написаны эти строки, был совершенно другим, нежели которого встретил я. Только вот те проницательность и зрелость, несоответствующие возрасту, присутствовали еще тогда. Словно это было чем-то врожденным. И это пугало. Разве одиннадцатилетнему ребенку положено так думать и действовать?
