Рефий и Ревд вихрем пролетели по короткому боковому проходу.
Здесь начинались места, уже совершенно Эпею незнакомые, и мастер заставил себя тщательно запоминать дорогу. Нет, не повороты считая — это было бы делом совершенно безнадежным.
Аттический искусник применил иной, неожиданный, доступный лишь художнику да поэту способ.
«Разъяренный бык... Черные дельфины... Пурпурный спрут... Пятнистая кошка в зарослях...»
Он мысленно отмечал стенные росписи, мимо которых несся, и картины вдохновленных богами творцов, казалось, помогали человеку, вступавшему в решительную схватку с распоясавшимся злом; сами собою отпечатывались в памяти мастера, точно стремились облегчить его отчаянное предприятие.
Словно души старинных живописцев незримо витали поблизости, поддерживая угодившего в переплет эллинского стихослагателя.
Ибо любое истинное искусство служит лишь добру. И служит всемерно.
Бегуны покатились по необычайно длинной для Кидонского дворца лестнице.
Пахнуло сыростью.
Впереди, у подножия истертых временем ступеней, возникло черное, забранное толстенной решеткой жерло. Охраны возле него, как и предполагал грек, не было. Поотставший Эпей немедленно остановился и прильнул к прохладной стене, делая медленные глубокие вдохи и быстрые, не менее глубокие выдохи.
«Артемида-охотница, — подумал мастер, — укрепи мою руку...»
* * *
— Где остальные? — стараясь говорить спокойно, произнес этруск.
— Развлекаются с девочками, во дворце. Пусть проведут последнюю ночку не без приятности. Поутру всю братию препроводят в Аид.
— А почему ты сам на корабле? Если не ошибаюсь, его намерены пустить ко дну примерно в то же время?
Гирр искренне рассмеялся.
— Спятил? Было бы чистым расточительством. Завтра же мы покинем бухту, обогнем северный мыс, торжественно бросим якорь в Кидонской гавани. Флоту достанется преотличное судно.
Расенна внезапно сообразил, что беседуют они в полный голос, а ни единый из спящих даже не шевелится.
— Любопытно поглядеть, — усмехнулся он. — Гребцов-то, небось, опоили? Они теперь сутки не очухаются...
— Не опоили, а напоили, — поправил Гирр. — Доставили с берега десяток больших амфор и сообщили, что за особые заслуги объявлен великий праздник — гуляй, не хочу. Парни устали, очень скоро полегли где сидели. А часов через шесть разбудим и заставим потрудиться...
Этруск стоял не шевелясь, ибо в обеих руках соглядатая поблескивали внушительные прямые клинки.
«Два меча... Наготове, что ли держал?»
— Ты умрешь, Расенна, — любезно уведомил критянин. — Здесь и сейчас. Во-первых, это необходимо, а во-вторых, ты мне гнусен. С первого взгляда опротивел.
— Совершенно взаимно, — сказал этруск.
— Вот и не взыщи, — процедил Гирр. — Привет Харону[60], пиратская морда!
* * *
Кинувшись к решетке, Рефий остервенело затряс и задергал ее. Массивное бронзовое заграждение не шелохнулось.
Начальник стражи медленно повернулся и поднял взор на замершего посреди круто подымавшейся лестницы грека.
— Говоришь, по гинекею шляется?..
Берегший остатки дыхания эллин молча кивнул.
— А как же, прах побери, андротавру выбраться удалось, а?
Ревд недоуменно захлопал глазами. Значение употребленного Рефием аттического слова, значившего «человекобык», было понятно ему, но тем загадочнее прозвучал заданный командиром вопрос.
Эпей пожал плечами.
— Где мы? — спросил он, дабы выиграть еще хоть несколько мгновений.
Глаза Рефия сузились и засверкали такой лютой злобой, что мастеру сделалось не по себе.
«Спокойствие, — подумал он — Гадины совершенно голые, оружия — по мечу на рыло, я стою полутора десятками ступеней выше...»
— Ничего не разумею! — пропыхтел Эпей.
— И я тоже, — вставил Ревд.
— Сейчас поясню, — зашипел Рефий, не считая нужным трогаться с места.
Худосочному, пожилому, безоружному все едино было не убежать.
— Катакомбы вырублены в гранитном ложе, диком камне! И наглухо замурованы еще до царицы Билитис. Наглухо!
«Спасибо, сучий сын, — подумал Эпей, начиная чувствовать, как возвращаются иссякшие от бега силы. — Не удержался, языком замолотил... Только полминутки еще повитийствуй, а там посмотрим, чья возьмет.»
— Где мы, говоришь? Отвечаю: у единственного сохранившегося входа в подземелья. Пробить граниты, прорваться, прокопать себе дорогу наружу, не имея кирки либо лома, нельзя! Понял?
— Кому нельзя прорваться, Рефий? — спросил недоумевающий Ревд.
— Тому, кто уже четыре столетия обитает в катакомбах, — процедил начальник стражи, сверля Эпея ненавидящим взором. — Тому, о ком нельзя было упомянуть, не поплатившись головой. Тому, о ком на днях узнают и критяне, и египтяне, и варвары! Тому, кто пожрет афинских сопляков!
— Кому? — прошептал окончательно сбитый с толку Ревд. — Кто такой андротавр?
— Сынок царицы Билитис от белого бычка, — огрызнулся Рефий. — Но первым на съедение попадет вот этот сволочной...
Кинжал просвистел в воздухе с молниеносной быстротой, ибо Эпей загодя извлек два клинка и держал наготове: правый — за лезвие, левый — за рукоять. Стоял же слегка подбоченившись, пряча оружие от взгляда противников.
Расстояние было излюбленным — десять локтей, направление — нисходящим, опыт — сорокалетним, а бросок — совершенно и всецело неожиданным как для Рефия, так и для Ревда.
Ни тот, ни другой уже долгие годы не принимали безобидного, легкомысленного пропойцу Эпея всерьез. А поскольку покойная Элеана привела всех участников состоявшегося двадцать три года назад допроса к обету молчания, никто, кроме Иолы, понятия не имел, что мастер умеет швырять не только опорожненные амфоры и опустевшие кубки.
Ибо Эпей рассудил за великое благо упражняться в запертой мастерской и ни при каких условиях не похваляться своими незаурядными способностями прилюдно.
Разумное решение, в конце концов, оправдалось полностью.
Рефий ошеломленно застыл. Потом побелел как полотно и не сгибаясь — точно древо подрубленное, — рухнул вперед, разбив огромную немудрую голову об угол ступени.
Кинжал ударил прямо в основание горла, между внутренними отростками ключиц, погрузился по рукоять и пронзил позвонки.
— Не шевелись! — рявкнул Эпей, перехватывая второй клинок за лезвие и угрожающе замахиваясь. — Ежели жить хочешь, застынь!
Ошарашенный Ревд и без этого грозного приказания стоял столбом.
Эллин воспользовался его замешательством и левой рукой проворно извлек еще один кинжал.
Чем гарпии не шутят, малый молод, гибок — увернется, чего доброго, и кинется диким зверем. А в рукопашной схватке с эдаким верзилой Эпею удалось бы продержаться самое большее две-три секунды.
