... Эпей замедлил шаг и велел Расенне обождать. Бросился в купальню, служившую наложницам. Напрягая глаза, рассмотрел уровень воды в огромной клепсидре.
— Час пополуночи, — сообщил он этруску, выскальзывая в коридор. — Пора торопиться. Я, как обладатель перстня, иду первым. Не забудь: крыло пристроишь на ближнем к дворцу откосе бухты. Истрать полчаса и считай, что наполовину расплатился за мои скромные услуги.
— Я умею быть благодарным, — серьезно молвил этруск.
— Вот и великолепно. Прикроешь греческий корабль, подожжешь пентеконтеру-другую, а дальше начнется такое... Ты ведь не знаешь главной части моего замысла, старина.
Расенна вопросительно поглядел на умельца.
— Не сейчас, — тихо засмеялся Эпей. — Больно долго рассказывать. Сделать — куда быстрее. Дадут боги, свидимся, — тогда изложу все по порядку. Хотя...
Мастер замялся и вновь хохотнул:
— Думаю, весть о случившемся облетит Внутреннее море со скоростью птицы! Услышишь про небывалое и невиданное — вспомни, как бежали вместе!
Этруск лишь осклабился в ответ.
* * *
— Личное и срочное распоряжение государыни, — объявил Эпей, поднося к носу караульного заветный перстень.
Воин внимательно исследовал кольцо, почтительно поцеловал его и выпрямился, ожидая приказов.
Эпей и Расенна достигли западного выхода, за которым лежала узкая бухта с отвесными скалистыми берегами, стояла неуловимая миопарона; где, видимо, скучал недоумевающий экипаж и, видимо, уже отсутствовал вызванный на берег соглядатай Гирр.
Начальник стражи, подумал этруск, решил убрать своего любимца от греха подальше, а заодно и попотчевать лакомым блюдом...
— Капитан Расенна выходит в море поутру. Берет на корабль новое, секретное приспособление для морского боя. Испытаниями должен руководить лично я, мастер Эпей, изобретатель этой вещи.
Умелец кивнул в сторону треугольного крыла.
— Сам я проследую на борт «Левки» тремя часами позднее. А сейчас отворите капитану дверь и незамедлительно вызовите свободную смену.
— Люди отдыхают, господин, — отвечал широкоплечий боец, — но если ты велишь...
— Достаточно двух человек. По распоряжению государыни и начальника стражи они должны немедленно покинуть Кидонский дворец через этот же выход и бегом достичь города. Остальное касается лишь меня, государыни и гонцов.
Расенна с полнейшей невозмутимостью стоял, прислонясь к стене.
Отозвав первого заспанного стражника в сторону, Эпей быстро и настойчиво начал что-то ему втолковывать.
— Так точно, — ответствовал разом пробудившийся воин. — Слушаюсь, господин.
— ... Лодке надлежит сразу же вернуться к берегу, дождаться придворной дамы, которая произнесет мое имя, и духом домчать ее до греческого корабля. Повторяю: речь идет о величайшей военной и государственной тайне.
— Ровно в девять утра, — продолжил Эпей, — возвратишься во дворец, явишься к государыне, предъявишь перстень, вернешь его и получишь награду, сообразную с великой заслугой...
Створки дверей уже распахивались.
Второму стражу эллин велел поспешить в Священную Рощу и кое-что передать жрице Алькандре, временно замещающей верховную.
— ... А еще скажи так: чрезвычайной властью, именем священного Аписа и тайным знаком четырех ветров после пяти утра поднять по тревоге экипажи трех-четырех пентеконтер. Свести на берег, расположить и построить в кварталах, прилегающих ко дворцу. Остальное высокочтимая Алькандра сообразит сама...
Давнее наставление Элеаны отнюдь не пропало вотще.
Эпей на славу потрудился, изучая критские обычаи, весьма преуспел в этом и сейчас пользовался добытыми сведениями напропалую.
Рефий мог запугать Алькандру как хотел. Но имея неоспоримое доказательство свершенного во дворце кощунства, равного коему сознание обычного кефта просто не представляло, жрица могла рассчитывать на всенародную и всесокрушающую поддержку, способную смести начальника стражи и всех его подчиненных, как ворох соломы.
Да и династию нечестивцев тоже...
Эпей внезапно осекся. Призадумался.
Потом расплылся в широчайшей улыбке и прибавил еще несколько торопливых фраз. Озадаченный воин слегка приподнял брови.
— Повтори, чтоб лучше запомнилось, — добродушно велел Эпей.
Стражник повторил.
Воин отдал положенное приветствие и, бледный от услышанного, исчез в ночи, торопясь выполнить приказ.
— Ну, прощай, Расенна, — почти ласково молвил Эпей. — Кто знает, может, еще и свидимся... Нынче мы потрудились на славу...
— Твоя правда, — улыбнулся этруск. — Но, Послушай, ведь безопасней отправиться вместе со мною! Не всерьез же ты намерен порхать аки птах поднебесный?
— Совершенно всерьез, — возразил Эпей. — Но видишь ли, осталось одно маленькое дельце... То самое, о котором пойдет молва. Последний удар кисти, завершающий мазок. Чтоб дополнить картину... Где ты, бишь, укроешь мою «дельту»?
— Над левым обрывом высится плоская скала. Прямо за нею.
Расенна дружелюбно подмигнул, поднял крыло и осторожно прошествовал наружу.
Мастер повернулся к старшему стражнику и напомнил:
— Через три часа я вернусь и проследую на борт «Левки». Об этом разговоре — никому ни слова. Ни капитана, ни меня здесь не было. Понятно?
— Да, господин! — молодцевато отчеканил воин.
— Я не частый гость в южных чертогах дворца, — внятно и внушительно сказал Эпей. — И путаюсь в переходах, словно щенок несмысленный. Выдели провожатого, ибо вернуться в комнату, где обосновался начальник стражи, надлежит немедленно.
Караульный заколебался. Но собеседник недавно предъявил высший знак государственной власти, и пререкаться было рискованно. К тому же, долговязый и слабосильный по внешности грек ничего не выпытывал, — напротив, сам требовал в попутчики дюжего, закаленного бойца.
Ладно, ежели что, пускай сам и отвечает...
— Хафра!
Второй охранник подтянулся и стукнул копьем об пол.
— Проводи господина к Рефию кратчайшим путем!
Глава одиннадцатая. Человекобык
Равного ж ему не кормили зверя.
Давние леса, не рождала даже
И пустыня та, что всех львов питает.
Грудью сухою.
Гораций. Перевод А. Семенова-Тян-Шанского
Затея выглядела чистым безумием, но делать было нечего. Только величайший катаклизм, неслыханное государственное потрясение могло выручить афинский корабль, спасти злополучных отроков и юниц, а вместе с ними, разумеется, Иолу, за которую Эпей не колеблясь положил бы на плаху собственную голову.
Учинить упомянутое потрясение следовало в ближайшие три часа. И ни минутой позже.
