Да и то не заканчиваю. Просто он перебивает меня. Тихо. Но властно. Бескомпромиссно. Ударом в самое сердце.
— Нет, ангел, мой. Ты не знаешь. И не понимаешь. Это невозможно. Я подписал явку с повинной. Ничего уже не исправишь. Я останусь здесь. С этим ничего нельзя поделать.
Мне будто здоровенный валун на шею привязывают. И он потихоньку в пропасть катится. Всё дальше и дальше, ближе к краю, верёвка всё туже и туже затягивается, а я не в силах пошевелиться.
— Явку с повинной? — непонимающе переспрашиваю. — Зачем, папа?
Ради меня?!
Ради…
— Но ты ведь не убивал её. Маму Кая. Ведь правда же? Не мог… убить, — скатываюсь до позорного шёпота, ведь говорить становится сложно. — Нет, папа, ты… — опять отрицаю.
В голове никак не укладывается. Горло сдавливает всё туже. Даже дышать получается через раз.
Это всё какой-то бред!
Идиотизм!
Не должно быть так.
Совсем не должно!
Тем больнее увидеть в ответ…
Всего лишь улыбку.
Полную сожаления и вины.
А ещё — раскаяние. В его глазах. Оно настолько явное и глубокое, что невозможно не заметить или забыть, упустить, проигнорировать, не воспринимать всерьёз.
— Ты права, дочка, — шумно сглотнув, заговаривает отец, пока моё сознание мечется в сомнениях. — Я не убивал её. Я не…
Уф!
Несуществующий привязанный валун на моей шее враз исчезает, с губ само собой срывается полное облегчения:
— Конечно, не убивал, ты же совсем не такой, я же тебя знаю, ты не смог бы причинить вреда ни одной женщине!
А он… опять молчит.
Хуже всего то, что глубина увиденного мною ранее раскаяния на родном лице — абсолютная и бескрайняя, утони и захлебнись.
— Не убивал, — повторяет, опускает взгляд, не смотрит больше на меня, лишь на наши сцепленные вместе руки. — Я любил её.
Не убивал…
Любил.
Он…
Любил…
Мать Кая?
Он…
— Бенджамин узнал. Вернулся внезапно. Пришёл в ярость. Он всегда был ревнивым. А тут… Случилась драка. Я… не смог её защитить. А потом… его смерть — мой грех, да. Это правда. На мировую ни один из нас не был настроен, слишком бурлили эмоции, слишком высока была цена, которую мы оба заплатили, — сбивчиво проговаривает он, так и не глядя на меня больше, пока все мои внутренности выворачивает чистейшей болью, в то время, как воображение услужливо подсовывает незавидную картину обозначенного прошлого с перевёрнутыми стульями в давно безликой спальне, где однажды мне доводилось бывать. — Я это сделал. И её жизнь тоже на моей совести. Всё я, дочка. Прости.
Чем дальше он говорит, тем больнее…
Совсем не утихает.
Наоборот, разрастается…
Словно сама преисподняя разверзлась вокруг, открыла для меня свои объятия, полные душераздирающей агонии.
А всё это его прости…
Контрольный мне в голову.
Ведь моя мама умерла в тот же самый день. Никакое не совпадение. И этому может быть лишь два объяснения. Либо Бенджамин Вернер отомстил таким образом моему отцу за свою жену-изменницу. Либо… нет, не верный это вариант.
Другой — куда более жуткий.
И мне невыносимо страшно озвучивать его вслух.
Но я не имею права не спросить.
Я обязана!
— Она знала, да? — выдавливаю из себя. — Мама.
Меня откровенно трясёт. Не могу совладать с собой. Убираю ладони со стола. Сжимаю в кулаки изо всех сил, ищу хоть какую-нибудь точку опоры. Слишком невыносимо это всё. Ещё немного, и кажется, потеряю сознание.
— Она всё узнала. О вас, — повторяю, фактически требую. — О тебе и матери Кая. Да?
И живу ещё всего мгновение. Ровно до последующего:
— Да, — слышится едва различимое, почти беззвучное, от сгорбившегося отца. — Узнала.
Внутри всё погибает. Нет ничего живого во мне больше. Сгорает в объятиях разверзнувшейся вокруг преисподней. Вместе с этим невозможным откровением, за лживость которого я бы всё на свете отдала, лишь бы только не случилось.
Я…
Отшатываюсь. Падаю со стула. Кажется, повреждаю запястье при падении. Не чувствую ничего. Выступившая на коже кровь — смазанное пятно в фоновой череде всего остального. Плевать. От подоспевшего на помощь отца отмахиваюсь.
— Нет! Не прикасайся!
Уворачиваюсь. Едва поднимаюсь на ноги. Правильное направление выбираю не сразу. Врезаюсь в конвоира. Это он разворачивает меня в другую сторону. Не запоминаю, как потом открывается дверь. Все мои мысли истошно вопят и бушуют лишь об одном: моя мать покончила жизнь самоубийством, не выдержала такого предательства, сошла с ума. Сделала. Из-за него. Отец виноват. Во всём.
