Цвет греха. Алый

Да твою ж мать!!!

— Кай, я… — цепляюсь за мужчину, едва понимаю, к чему всё идёт.

Нам нужно уехать!

Сейчас же!

Первое, что приходит мне в голову. Проносится в считанные доли секунды. Жаль, для реальности это всё равно слишком долго.

Да и идея — бредовая!

Визг тормозов слышен даже на фоне вопящих сирен. Все те, кто на них пребывает — вооружены и серьёзно, облачённые в бронежилеты и балаклавы. Их много. Слишком. Как если бы приехали “брать” самого опасного мафиози. Рассредотачиваются чётко и скоро. Оперативно берут в полукольцо, наведя прицелы. Быстро со всех сторон приближаются. А мой голос тонет в жёстком и бескомпромиссном, через громкоговоритель что-то о том, что территория окружена.

Но и на этом — не весь апофеоз моих ошибок…

— Кай… — зову снова.

Он весь будто в камень превращается.

— Не сейчас, — проговаривает сухо.

Отстраняется.

— Сядись в машину. И не выходи из неё, — фактически приказывает. — Ни при каких обстоятельствах. Дождись Айзека.

Его телефон остаётся в моей сомкнутой до судорог ладони. Не нужен он ему. Забывает. Разворачивается. Поднимает руки. Как велит вновь заговоривший голос из динамика. А я… не смею ослушаться. Делаю, как велено. Хотя какая-то часть меня всё равно рвётся воспрепятствовать.

Но что я могу?

Устроить истерику?

Да уж, здоровенные незнакомые шкафы с автоматами и в масках — позабавятся. А Кай — разозлится.

И тогда…

Даже страшно подумать!

Ведь Тео среди них нет.

И трубку он так и не берёт!

Зараза…

Экран тоже тухнет. Гудки замолкают.

Полицейские…

Заканчивают своё дело. Там, под проливным дождём, сквозь который я вижу, как они грубо и бесцеремонно заводят ему руки за спину, цепляют наручники, зачем-то низко склоняют голову, а потом что-то высказывают… долго и дотошно, с расстановкой, пока моё сердце сжимает сожалением, а также очередной виной.

Да, я ведь и в этом виновна.

Я это устроила.

Передав записку с соответствующими инструкциями…

Чтобы вернуть счёт. Восстановить справедливость за отца. Справедливость, которая, как оказывается, и не существует вовсе. Никогда её не было. С самого начала. Только ложь, боль и мрак.

Кай…

Самое худшее, не я одна это осознаю. У меня не остаётся никакой дополнительной возможности всё рассказать ему самой, признаться, объясниться и покаяться. Едва человек в маске и бронежилете заканчивает свою длинную речь, тот, кто закован в наручники, вдруг дёргается. Мне навстречу. Конечно же, ему не удаётся ничего большего. Но даже с такого расстояния между нами я чётко различаю тёмный, пронизывающий, полный предельного осознания и ярости взор.

Ему предъявлено обвинение.

И подкреплено оно…

Мной.

А он меня ни за что не простит!

Иначе не смотрел бы на меня так — с лютым неуёмным бешенством, наполненным даже не обещанием будущей расправы, лишь — колючей ледяной пустотой. Ничего иного ко мне у него не осталось. Даже после того, как его силой уводят, запихивают в машину, на заднее сидение, не перестаёт так смотреть. Автомобиль проносится мимо, и полминуты не проходит.

А я… я остаюсь одна.