— Мне пора идти. Рад был встретить вас. Вы, кажется, работаете в больнице?
Джордж, слегка скривившись, ответил:
— В этом плане я — плохой образец. Я уступил и теперь помогаю отцу. Надеюсь, что только временно.
— Это провидение, — сказал Сэнди.
— Запомните мои слова, — грустно заметил Джордж. — На вас перестают давить, только когда вы становитесь старше.
— Я догадываюсь, — сдержанно ответил Сэнди.
— Помимо всего прочего, Джордж, — сказала миссис Моргенштерн, — твой магазин запчастей в Бронксе — не ровня «Лэмз».
Марджори раздраженно бросила:
— В принципе — одно и то же, мама.
— А, в принципе, — произнесла миссис Моргенштерн.
Марджори, хромая, пошла с Сэнди к двери, предупреждая мать гневным взглядом, чтобы она не сопровождала их.
— Спасибо за ленч, передайте мою благодарность вашей маме, — сказал Сэнди.
— Спасибо, что доставили меня домой, — ответила Марджори, открывая дверь и вызывая лифт. — Я надеюсь, Вера не сердится на вас.
Сэнди усмехнулся.
— Она кипит от негодования, я уверен.
Он прислонился к стене, выудил сигарету из кармана рубашки и закурил.
Непринужденные жесты, загар, слабый запах конского пота от красной рубашки, спокойная мужская усмешка делали его похожим на ковбоя и выглядели неуместно в холле этой квартиры. Он говорил с аризонским акцентом; возможно, это было его естественное произношение. Но оно казалось очень странным для еврейского мальчика из Манхэттена. Все это придавало Сэнди особую привлекательность, которая тускнела в гостиной, особенно если он разговаривал со своим отцом.
Она опять нажала кнопку.
— Ах уж эти лифты…
— Я не тороплюсь. Мы можем немного поболтать.
— О чем? О Вере Кешман?
Он взглянул на нее, приподняв брови, и взъерошил ей волосы.
— Перестань, — сказала она, вскидывая голову.
— Мне понравился твой Джордж. Хотя он немного староват для тебя.
— Надо же, как много ты знаешь!
— Позволь рассказать тебе кое-что о верховой езде, — сказал Сэнди. — Ты никогда не должна забывать одну вещь. Ты — человек, а он — конь. Главное, всегда имей в виду, что ты лучше, чем он, даже если он в четыре раза сильнее и в восемь раз больше тебя. Теперь, когда этот вопрос…
Лифт с шумом приехал.
— О Боже, на самом интересном месте! — посетовала Марджори.
Сэнди опять взъерошил ей волосы.
— Ты напоминаешь мне мою сестренку.
Он усмехнулся и помахал ей из лифта:
— Не скучай и береги ногу. Пока!
Марджори вернулась в гостиную и услышала разговор отца с Джорджем:
— Когда его начало рвать? После того, как он лег в постель?
Мать вышла из комнаты.
— Нет, сразу после того, как он приехал домой, — ответил Джордж.
— Боль росла или уменьшалась?
— Господи! — возмутилась Марджори. — Это опять язва?
— Ну, хорошо. — Отец встал и, выходя из комнаты, сказал: — Передай ему мой совет, Джордж. Пусть не ест копченого.
— Этот Сэнди кажется мне хорошим парнем. Он из Колумбии? — спросил Джордж, обращаясь к Марджори.
Она кивнула.
— Он что — единственный, кто пригласил тебя на танцы?
— О Боже, нет. Я пошла с толстяком, которого зовут Билли Эйрманн. Еще я ходила с ним кататься верхом. Когда я повредила ногу, он только запаниковал. А Сэнди взял все в свои руки и привез меня домой. У него есть потрясающая девушка. Богатая блондинка из колледжа Корнелл.
— Он предпочтет тебя, если умный.
— Не все такие умные, как ты.
— Как твоя лодыжка сейчас?
— Гораздо лучше. С тех пор как доктор снял ботинок, все прекрасно.
— Я вижу, — сказал Джордж, посматривая на толстую белую повязку, — похоже, наши поездки закончились. А жаль, я хотел кое-что предложить.
— Любопытно, что?
— Разное.
Марджори почувствовала угрызения совести.
— Наверное, я смогу поехать, Джордж, если ты действительно что-то планируешь.
Джордж просиял.
— Ты поедешь? Я заказал столик… Но все это — сюрприз. Ты действительно сможешь поехать?
— Я спрошу у мамы.
Машины ползли, гудя сиренами, под низким оранжевым солнцем, между параллельными рядами зеленых деревьев и серого бетона. Одуванчики задыхались на узких разделительных полосах. «Пенелопа» стонала и гремела, поднимаясь вверх на второй передаче. Они ехали очень медленно. Далеко впереди на магистралях Лонг-Айленда Марджори видела тысячи автомобилей в двух широких темных потоках, вьющихся в грязно-голубом тумане выхлопных газов. Джордж нажал гудок, и «Пенелопа» издала звук, напоминающий смешок больного старика.
— Дорогой, это не поможет, — сказала Марджори.
Она сидела неудобно, положив больную ногу на здоровую. Ей мешала ослабевшая пружина в сиденье. «Пенелопа» стала почти развалиной за год. Зеленую краску местами разъедала ржавчина, обивка сидений в полдюжине мест порвалась, стекло в ветровом щите удерживалось пластырем. Хуже всего был шум снизу, периодически переходящий в подозрительный скрежет. Джордж сказал, что не стоит беспокоиться — это разболталась трансмиссия. Но Марджори все равно нервничала.
Вся поездка немного тревожила ее. Она начинала раскаиваться, что назло матери согласилась на эту затею. Она могла легко отказаться, сославшись на больную ногу, зная, что в первое хорошее воскресенье мая магистрали ужасны. Но для нее было вопросом чести — настаивать на всем, что не нравилось матери, тем более, Джордж так беспокоился из-за этой поездки. Джордж вел себя странно.
Он пригласил ее на ужин в «Вилла Марлен», сказав, что это самый дорогой ресторан на Лонг-Айленде. Ей было интересно, как он мог позволить себе такую роскошь и ради чего. Но он избегал ее вопросов с таинственным подмигиванием и усмешкой.
Чтобы отвлечься от давки, головной боли, таинственности Джорджа и шума Пенелопы, она предложила сыграть в «Двадцать вопросов». Они играли больше часа, до тех пор, пока теснота не уменьшилась за Минеолой и они поехали быстрее по очаровательной сельской местности, проезжая зеленые поместья и фермы. Она победила Джорджа четыре раза, что раздражало его, а ее очень радовало. Во время длинных прогулок они всегда любили играть в «Двадцать вопросов». Сначала Джордж постоянно выигрывал, одно время они были на равных, а теперь он редко побеждал. Это объяснялось тем, что Марджори закончила колледж позже, чем Джордж, к тому же у него не было времени читать книги. Под конец он сказал, что ему надоело играть, и дальше они ехали молча.
От свежего сельского воздуха головная боль Марджори прошла, но девушка забеспокоилась еще больше, когда они въехали в сплошной туман, а позже — в голубоватые сумерки. Она пыталась заговорить с Джорджем, но он не отвечал, а только подмигивал и гладил ее коленку.
Ей не нравился этот хозяйский жест, но она не знала, как остановить его. Ведь раньше Джордж гладил ее колени сотни раз с ее восторженного одобрения.
Первый взгляд на знаменитый ресторан разочаровал ее. Марджори ожидала увидеть красиво освещенный сад, аллеи деревьев, возможно, пруд с белыми лебедями. Но вместо этого был всего лишь приземистый серый деревянный дом с выцветшим знаком над входом, клочками лужаек, несколькими деревьями и кустами сирени. Стоянка была забита «кадиллаками» и «крайслерами». «Пенелопа» втиснулась между двумя массивными автомобилями, заглохла с пыхтением и выглядела по-дурацки. Служитель при стоянке торопливо подошел к ним. Быстро оглядев автомобиль, одежду Джорджа и забинтованную ногу Марджори, он сказал с немецким акцентом:
— Извините, но все места заняты.
— Спасибо, — ответил Джордж, — мы заказали столик заранее. Пойдем, Мардж.
Они обошли фасад и поднялись по ступенькам. Высокий седой мужчина в блестящем пиджаке с пачкой меню в руке открыл дверь и загородил им вход.
— Извините, все места заняты.
— Я заказал столик заранее на фамилию Дробес.
Мужчина заглянул в списки.
— Извините, сэр. Но здесь нет фамилии Трауб.
— Не Трауб, а Дробес. Это просто смешно! — Джордж повысил голос. — Я заказывал столик в полдень, на семь часов.
Метрдотель снова посмотрел в списки.
— Мистер Трауб, сэр, — сказал он наконец укоряющим тоном, — сейчас четверть восьмого.
— Я понимаю. Мы попали в пробку. Мы ехали два с половиной часа и очень проголодались.
— Вам придется подождать, мистер Трауб. Может быть, долго.
— Хорошо, мы подождем. Входи, Мардж.
Метрдотель шагнул назад, пожав плечами, и показал Джорджу и Марджори дорогу через ярко освещенный обеденный зал, полный веселых разговаривающих людей, в затемненную гостиную, которая использовалась как бар, меблированный бледно-коричневыми плюшевыми креслами и диванами. С тех пор как пиво и вино были разрешены, в ресторанах наподобие «Вилла Марлен» позволяли себе немного вольничать с законом. В одном углу бара шумела пьяная компания старшеклассников с бритыми головами. Кроме них, в баре находилось с десяток других парочек: некоторые из них пили, некоторые просто сидели. Почти все они были хорошо одеты, и почти у всех на лицах отражался отчаянный голод.
