— Ур-ра! — крикнули одновременно Мухаббат со Светой и стали обнимать друг дружку.
В кишлаке многие знали о трагической судьбе Долговых, и потому весь двор сразу загудел в радостном возбуждении. Хоть и начали заживать нанесённые войной душевные раны, но память о ней всё же была пока свежа. И потому каждый из колхозников от всего сердца радовался за Зою Кузьминичну, Кузьму Яковлевича, Марию Долгову. На какое-то время даже забыли, что собрались-то они сюда всё-таки на свадьбу. Первым напомнил об этом всё тот же Ильяс-палван.
— Хоть и доволен я, — зарокотал его бас, — что мои вести так радуют всех вас, только не люблю, когда порядка на свадьбе нет, когда команды не выполняются… — И вдруг так грохнул: — Горька-а-а!!! — что посуда на этот раз и в самом деле звякнула.
Халмурадов улыбнулся, передавая Свете телеграмму:
— Ильяс прав. Во всём должен быть порядок. Так что…
А Света взяла листок, ещё раз пробежала его глазами, прижала к груди и заплакала.
— Ну, ну, только без слёз! — протестующе загудел Ильяс-палван. — Я давно уже отвык, чтобы меня срезами встречали. А не хочешь целоваться, не целуйся.
Гости снова рассмеялись.
— Да нет, это я так, — вспыхнув, улыбнулась Света и вытерла платочком глаза.
— И так не надо. Сегодня песни должны звучать, смех…
Азиза восприняла это как приказ, и тут же девичий хор по её знаку повёл задорную, свадебную…
Лишь под утро затихло во дворе праздничное веселье.
Мухаббат рано ушла па работу. Сегодня она решила оставить Адхамджана дома. Специально. Надо, чтобы Рустам на первых норах, пока не спадёт с него прежнее оцепенение, не очень томился в одиночестве.
После того, как двор Фазыла совсем опустел, Рустам пришёл домой и сразу прилёг на кровать. В дороге он порядком устал, и усталость эта сейчас давала себя знать. К тому же последние две-три ночи он спал очень беспокойно. Его мучил страх, что нынешнее его состояние непрочно, недолговечно, что свет снова может померкнуть для него и навалится жуткая, без конца и краю, темень. Леденящая. Безысходная.
Вот и сегодня Рустам проснулся с первыми лучами солнца. Долго лежал с закрытыми глазами, не решаясь разомкнуть веки. А вдруг?!. Но тёплые лучи ласково коснулись сначала вытянутых вдоль одеяла рук, щекоча, побежали по ним, вот тепло их ощутили губы, всё лицо, темнота даже сквозь сомкнутые веки окрасилась нежным золотом. Рустам открыл глаза и сразу зажмурился. Стёкла в окне будто плавились от весёлого утреннего солнца. В комнате было светло и тихо. Рустам рассмеялся, быстро встал и, напевая что-то, вышел во двор. Здесь он с наслаждением умылся студёной арычной водой и долго вытирал руки и лицо большим мохнатым полотенцем,
После завтрака Рустам с сынишкой на руках долго ходил по двору. Останавливался возле переливающейся всеми цветами радуги клумбы, с наслаждением разглядывал каждый цветок, вдыхая особенно волнующий аромат райхона. Хотел было сорвать один, но рука не поднялась на такую красоту. Потом пошёл вдоль проложенной через двор асфальтовой дорожки, которая тоже была обсажена с обеих сторон цветами. Адхамджану они, видимо, показались красивее тех, что росли на клумбе, и он стал проситься на землю. Но Рустам постарался отвлечь ребёнка от цветов. Только допусти до них мальчонку — он враз наведёт здесь «порядок». Он пошёл с сынишкой в сад. Деревья уже отцветали. Земля была густо усыпана увядающими лепестками: молочно-белыми, чуть розоватыми… Меж редких ещё листьев виднелась первая завязь. Рустам жадно вдыхал чуть пряный аромат, не мог налюбоваться этой чарующей красотой, будто видел всё впервые. Да и не так ли оно было на самом деле? С радостным изумлением узнавания рассматривал он тёмно-зелёные грядки ранних помидоров, огурцов, тонкие стрелки лука. Но тут Адхамджан закапризничал, стал тереть кулачками глаза. «Не выспался, наверное? Вчера поздно уложили», — подумал Рустам и только тут спохватился, что уже несколько часов подряд ходят он с сынишкой на руках. Их даже вышла разыскивать тётушка Хаджия. Она забрала внука, хотела было покормить его, но глаза у мальчишки совсем слипались. Едва старушка уложила его в кроватку, как Адхамджан тут же заснул.
Рустам достал из ниши, где стопками были уложены книга, букварь Брайля, принадлежности для письма и присел к хантахте. Вскоре хрустко зашелестели толстые и плотные листы, дробно застучала ручка-игла.
Даже в Одессе, лёжа в клинике, Рустам не прекращал занятий. Врачи сначала хотели запретить ему это, но больной сразу впал в мрачное настроение, стал беспокойным и раздражительным, потерял сон. Особенно, когда услышал, что в клинику, к таким же, как и он, потерявшим зрение, ходит специальный преподаватель.
— Я хочу, я должен учиться, — твердил он на каждом обходе, — Вы не имеете права запретить мне это!
Врачи уступили, и вскоре он получил необходимые книги и письменные принадлежности.
Задания преподавателя Рустам выполнял со всей аккуратностью и усердием, на какие только был способен. Но особенно он любил читать, нащупывать чуткими пальцами сочетания точек, узнавать в них буквы, складывать их в слова. С каждым днём это давалось всё легче и легче. После двух месяцев беспрерывного и напряжённого труда Рустам мог уже довольно свободно читать с последних страниц букваря целые предложения. Хорошо освоил он и процесс письма-выкалывания. Занятия его никогда, чего с самого начала опасались врачи, не утомляли, потому что он находил в них непередаваемое наслаждение, окрыляющую радость возвращения в большой мир познания. Сбывались, становились реальностью давние его слова, звучавшие в госпитальном кошмаре терзающего мрака как заклинание: «Жить — это учиться, работать…» Пока он только учится. Но только — пока!
Вот и сегодня Рустам не изменил своей привычке, ставшей каждодневной потребностью. Пробежав пальцами по названию книги, он убрал руку и поднёс обложку к глазам, чтобы разглядеть те точки, которые обозначали так знакомые на ощупь буквы. Но тут же вспомнил предупреждение профессора о том, что ему нельзя пока перенапрягать ещё неокрепшее зрение, и быстро положил книгу на столик. Об этом же говорил и первый его учитель Шамурад Кучкаров. «Система Брайля, — предупреждал он, — разработана для того, чтобы читать и писать не обычным способом, не глазами, а пальцами. Только пальцами. Читать эти буквы так, как читают обыкновенное письмо, даже если зрение не совсем утеряно, категорически запрещается. Потому что для глаз вредно беспрерывное напряжение, когда на гладкой и светлой поверхности бумаги надо разглядывать едва приметные выпуклости, похожие друг на друг сочетания точек. Можно, конечно, понять человека, начинающего после лечения немного видеть. На радостях он отказывается от ставшего для него привычным способа писать и читать. Однако при этом рискует снова, и может быть навсегда, остаться слепым. Очень рискует…»
«Нет, риск в моём положении — мальчишество, непозволительная роскошь», — внушал себе Рустам, когда его снова подмывало увидеть то, что «видели» пальцы.
Лучше потренироваться в письме. Иначе задуманная книга так и останется в голове отрывочными мыслями, разрозненными сценками и образами, которые, если хотя бы начерно не перенести их на бумагу, тускнеют, теряют свежесть и жизненность. Рустам писал долго, до тех пор, пока у него не заломило от усталости руку и не начало сводить судорогой пальцы. Но за три-четыре часа почти беспрерывного труда он смог заполнить буквами-точками лишь две страницы.
Мало! Но ничего, раньше и того меньше удавалось. Следует больше тренироваться. В клинике Рустам полностью спланировал в уме свою будущую книгу, даже предварительно её «написал». Теперь надо поскорее закрепить в заветных точках, воплотить в слова, которые жгли сердце, просились к людям.
Работа Рустама преображала. Лицо его, будто повторяя отсвет ложащихся на бумагу картин и событий, то светлело, то застывало в суровом напряжении, то искажалось мучительной болью, то снова расцветало в счастливой улыбке.
До обеда он написал ещё несколько страниц и, отложив их в сторону, сам себе разрешил немного отдохнуть. Только он встал от столика, как в комнате появилась Мухаббат, прибежавшая с поля проведать их с сынишкой.
— Эх-хе, да тут работа прямо-таки кипит! — удивлённая и искренне обрадованная, воскликнула она. — А я — то думала, что мой муж изнывает в одиночестве от скуки.
Мухаббат подошла к столику, наклонилась и потрогала руками испещрённые точками листы бумаги.
— Нет, теперь мне скучать некогда, — не без гордости сказал Рустам, потом вздохнул и добавил: — Только, честно признаюсь, страшновато мне… Я ведь в жизни даже маленького рассказа не написал. Да что там рассказа, — простой газетной заметки… Как бы труд не пропал даром. Очень уж он дорог мне.
