Генри стал единственным из людей, которых знала Аврора, кроме Марии. Эллен подумала, что, может быть, нужно было больше не привозить его. В конце концов, Генри — шалунишка, ему скоро исполнится годик. Он был не из тех, кто умеет относиться к другим с уважением, а Аврора была уже очень слаба. А ну как он случайно сделает ей больно?
Когда Аврора поняла, что у Эллен на уме, она написала в своем блокноте, собрав все силы, чтобы настоять на своем: «Привезите Генри!»
Эллен все же была в нерешительности: Аврора так слаба! Но Томми переубедил ее.
— Если Генри ей нужен, отвези его, — сказал он. — А может быть, они там чем-то приятным занимаются.
И он улетел в Бостон налаживать компьютерную систему в одном крупном банке. Эллен подумала, что она выбрала себе очень одинокую жизнь. Она попыталась помириться с Джейн, но та вела себя с ней плохо. Джейн не нравилось, что Томми был боссом в компании, которая была у них с Тедди. Она считала, что именно Тедди должен был быть хозяином, даже если он сам этого не хотел. Тедди вполне устраивала должность менеджера, и его никак не смущало, что именно Томми все считали компьютерным гением. Но это раздражало Джейн, а Тедди давно примирился с тем, что как только он становился самим собой, это раздражало Джейн. К счастью, это раздражало ее не настолько, чтобы она решила уйти от него.
Как-то Авроре целую ночь снился Генри. Ей так захотелось увидеть его! Утром она взяла свой блокнот и медленно нацарапала: «Реквием Брамса». Для Эллен это была непростая задача: ни у кого из членов семьи не было диска с брамсовским Реквиемом. Кроме того, и в большинстве магазинов в Хьюстоне диск уже распродали. Только с четвертого захода она нашла его в каком-то магазинчике. К тому времени, когда она приехала к Авроре, сериал, который смотрела Мария, почти закончился. День как-то не заладился. Эллен пыталась заставить Генри надеть шикарную французскую кепочку, которую она ему привезла. Красная кепочка ужасно шла ему, но он-то этого не знал, и ему было совершенно безразлично. Он все время стягивал ее с головы, норовя куснуть козырек. Скоро весь козырек покрылся пятнами от его слюней, и ничего шикарного в кепочке больше не было.
Генри был в хорошем настроении. Иногда старуха разрешала ему ползать вокруг, а потом включала свой звук. Ему было почти год и месяц, он неплохо ходил, но чтобы добраться куда-нибудь побыстрее, все еще предпочитал ползти. Он дополз до ванной, где стояла сделанная из черепахового панциря чашка для мусора, которую ему нравилось опрокидывать. Он на минуту-другую поднимал ее с пола, потом бросал опять на пол. Раздавался громкий звук, который ему очень нравился.
Когда он в очередной раз уронил чашку и та, ударившись об пол, зазвенела, из другой комнаты раздались звуки. На этот раз они были громкими и глубокими — самыми громкими и самыми глубокими из всего, что он слышал.
Генри отправился обратно на веранду посмотреть, что затеяла там старуха!
— Ого, как сегодня громко! — сказала Эллен Марии, когда от звуков Реквиема весь дом буквально задрожал.
Марии было грустно. Она понимала, что скоро у нее не будет работы. Скоро, наверное, у нее не будет такой светлой, чистенькой кухоньки, где можно смотреть любимые сериалы.
Старуха разрешила Генри вытащить у себя из волос большие гребни. Потом она взяла один из них и слегка причесала малыша. У него были вьющиеся волосики, и гребень его немного поцарапал. Генри улыбнулся. Он взял у старой женщины гребешок и попробовал причесаться сам. Но звук был такой громкий, что ничем нельзя было заниматься, кроме того, чтобы слушать. Он откатился на колени старухи. Он решил, что, видимо, она этого как раз и хотела, чтобы он забрался туда и слушал эти звуки вместе с ней. Она дала ему бутылочку, но звуки были такие громкие и интересные, что, сделав глоток-другой, он уронил ее. Никогда такого громкого звука он еще не слышал. Казалось, они звучали у него внутри, по крайней мере внутри они звучали так же громко, как и везде вокруг. Он посмотрел на старуху, пытаясь увидеть, есть ли звуки и внутри нее. Он начал сползать с ее колен, но тут она стала гладить его по волосам, и он остановился на полпути. Она положила руку ему ни животик. Великие звуки, казалось, исходили и из ее руки. Генри осторожно повернул большой перстень у нее на пальце. Тогда старая женщина сняла большой перстень с пальца и дала его ему. Он был золотой и зеленый. Генри стал засовывать его в рот, но старуха не разрешила. Она заставила его поднять кверху два пальчика, надела на них перстень и прижала его другой рукой. По тому, как она посмотрела на него сверху, Генри понял, что перстень был особым подарком и что у них двоих сейчас был какой-то особенный момент. Он лежал не шевелясь. Ему не хотелось что-нибудь испортить. В такой момент лучше всего было замереть. Пока он так лежал у нее на коленях, старуха еще прибавила громкости. Теперь ничего в мире не было, кроме этих звуков. Они стали всей его жизнью в этот их особый момент, и они были в этих звуках вместе. Старуха дала ему палец, и Генри взял его и крепко сжал.
Он хотел остаться с ней и сделать так, чтобы и она осталась с ним. Он не хотел потеряться. Старуха погладила его по волосам своей старой рукой. Генри перестал бояться, ему стало удобно, он чувствовал себя счастливым. Они с этой старухой вдвоем парили в мире звуков. Но он все еще крепко держался за нее. Происходило что-то необычное, и Генри нужно было быть уверенным, что они с этой старой женщиной остаются вместе. Ему не хотелось, чтобы его потеряли.
Аврора еще восемь раз ставила Реквием Брамса для Генри почти на полной громкости.
А внизу на кухне Марии делалось все грустней и грустней.
Однажды Генри ужасно обиделся: Большие забыли взять его к старухе. Он был раздражен, он нервничал, но Большие, которые были непоследовательны, просто не понимали этого. Генри рассчитывал, что немного постучит черепаховой чашкой, а потом посидит со старой женщиной, играя ее гребешками и слушая звуки. Его раздражало, что Большие забыли об этом, но ничего поделать с этим он не мог. Оставалось только нервничать. Порой Большие были попросту глупыми. Кроме того, они всем хотели завладеть, особенно его мама. Она хотела, чтобы Генри принадлежал ей одной, и весь следующий день не брала его с собой к старой женщине.
И на следующий день повторилось то же самое, только на этот раз они взяли его в какой-то парк. Генри начал вырываться у них из рук, и ему наконец разрешили походить по траве. В траве было полно жуков, они так быстро бегали! У него ушло немало времени, чтобы поймать хотя бы одного — это был такой кругленький жук, — но тут Джейн, как всегда, вмешалась и забрала у него жука, чтобы он его не съел.
В следующие несколько недель Генри часто нервничал. Один или два раза даже выкрикивал свой боевой клич из-за того, что Большие упрямо отказывались взять его к старухе. Это было для них так просто, и его ужасно раздражало, что они все время забывают о нем. Он соскучился по старухе, соскучился по звукам.
В отчаянии, когда переживания и крики не дали результата, Генри начал биться в истерике и кататься по полу. Это был тактический прием: его юную маму это приводило в отчаяние, и если уж и это не заставит их вернуть его к прежним визитам, тогда вообще ничего не поможет.
— О, Генри, пожалуйста, не надо! — взмолилась Эллен.
— Возможно, у него просто режутся зубы, — предположила Джейн.
Джейн утомилась от своей суровости с Эллен и снова сделалась соблазнительной.
Когда Генри исполнилось двадцать четыре, он переехал в Нью-Йорк, чтобы попробовать стать актером. Его тетя Мелани, у которой была коротенькая карьера актрисы и гораздо более продолжительная карьера режиссера, постоянно работала неподалеку от Бродвея в это время. Она дала Генри небольшую работу на сцене и заставляла его не упускать ни одной возможности прослушаться или пойти на просмотр на любую роль: в рекламе, в мыльных операх — где угодно. И в конце концов ему дали-таки роль в рекламном ролике, но это оказалась реклама, которую показывали только в Японии. Хотя кто-нибудь, наверное, и видел ее, потому что ему позвонил агент. Агент пока не нашел ему хорошие роли, но, по крайней мере, у него был теперь агент.
В это время у него была девушка по имени Сид, она танцевала где-то. У Генри к Сид была сильнейшая любовь и колоссальное вожделение. Ничего подобного с другими девушками не было. Но Сид не уступала — не то чтобы совсем не сдавалась, но сопротивлялась достаточно упорно, — и Генри оказался под ее влиянием. Сид серьезно относилась к музыке — ее отец играл на французском рожке в филармоническом оркестре. Генри не столь серьезно относился к музыке — он просто не разбирался в ней, — но любил ее, всегда любил любую музыку. Они часто ходили на симфонические концерты. Им доставались отвратительные места, но они все равно ходили.
