Дэвид удержался, чтобы не рассмеяться. Он работал с Кеном каждый день. Тот никогда ничего не заподозрит. У него нет ни воображения, ни глубины чувств, необходимых для того, чтобы подозревать или не на шутку тревожиться по поводу того, что у его жены интрижка с коллегой или приятелем. Он заговорил голосом, который одна из его любовниц сравнила с голосом Ричарда Бартона.
— Дорогая, как тебе мой подарок?
Сюзи вспомнила о довольно дешевом браслете, который развернула еще утром в ванной. Она попыталась скрыть разочарование.
— Да, очень красиво, Дэвид, очень. Мне он понравился.
Дэвид, как настоящий плут, тотчас почувствовал, что ее восторг явно наигранный, однако продолжал в том же духе.
— Я сразу же вспомнил о тебе, как только увидел его, — задорно продолжал он, думая о продавце на Оксфорд-стрит, который размахивал грязной коробкой, полной «качественных» золотых украшений по подозрительно низким ценам.
— Кто это, Сюзи?
Сюзи в ужасе вздрогнула, почувствовав на спине руку Кена. Она резко обернулась к нему, еще крепче стиснув трубку, но быстро взяла себя в руки — результат опыта, накопленного за полгода интрижки.
— Это Дэвид, дорогой. Звонит, чтобы поздравить нас с Рождеством. Хочешь сказать ему пару слов?
— Да нет. Пожелай ему от меня всего наилучшего.
Кен исчез на кухне, и она услышала, как он открывает жестяную банку. Сюзи разрывалась между продолжением приятной запретной беседы с Дэвидом и желанием закричать на Кена, которому было хорошо с самим собой.
— Ты меня слушаешь, Сюзи? — послышался в трубке шепот Дэвида.
Кен ненадолго получил отсрочку.
— Прости, милый, Кен тут крутился. Что ты сказал?
— Я говорил тебе о нашей работе, о том, что мы готовы провести эксперимент на человеке…
— Ах, да.
Сюзи огорчила столь неромантическая перемена темы.
— …и я подумал о твоей приятельнице Марине.
— О Корове Му? А она-то тут при чем? Ты же слышал, что она сказала, — таблетки для снижения веса есть не будет, в легкую жизнь не верит.
Сюзи уловила жесткую, неприятную нотку в своем голосе, которую раньше не замечала. Все дело в том, что она не хочет, чтобы у Марины были какие-то отношения с ее любовником. На кону некое равновесие, нечто сложное и хрупкое, что может не выдержать вторжения еще одной участницы, какова бы ни была ее роль, какой бы крепкой ни оставалась дружба.
Хотя предупреждение и не прозвучало, Дэвид услышал его и притормозил. Можно и подождать.
— Да просто пришла в голову такая мысль, вот и все. Ладно, поговорим об этом, когда увидимся.
Он знал, что сказал то, что нужно, и это сработало. Она ухватилась за эти слова.
— Когда? Где? Как насчет послезавтра? Я скажу Кену, что иду в спортзал.
Дэвид помучил ее, раздумывая, как ей показалось, целую вечность. На самом деле ему было интересно узнать, успела ли эта женщина в его постели разгорячиться. Наконец он дал ей ответ, с которым ей легче будет пережить рождественский кошмар.
— Договорились. Я буду считать часы, — промурлыкал он.
Они растянули прощание, как это делают любовники, — с неохотой, от которой то тошнит, то становится приятнее на душе — все зависит от того, кто что поставил на карту любви.
Сюзи положила трубку, смахнула слезу и попыталась направить свои рассеянные мысли на то, как ей сегодня использовать свой знаменитый белый соус, который лежал в основе всех ее блюд.
Она улыбнулась про себя и в очередной раз посмеялась, вообразив лица тех, кому удастся определить ее секретный ингредиент.
В доме Терезы Стоддард был рождественский обед.
Тереза и ее муж, Род, сидели друг против друга за столом, заимствованным прямо из рубрики журнала «Вог» «Как стильно обустроить Рождество». Роскошный интерьер замечательным образом не сочетался с музыкой, сопровождавшей трапезу. «Мелодии семидесятых» навевали Терезе и Роду воспоминания о тех днях, когда они познакомились в колледже. Разделывая отменно приготовленный гребень индейки, они размахивали вилками в такт песням групп «Sweet» и «Т Rex», подпевали «Вау City Rollers» и подыгрывали на воображаемой гитаре с помощью рождественских крекеров.
Род с энтузиазмом, хотя и нескладно, выводил свою версию песни «Безумные кони»[12], как вдруг прервал сам себя.
— Помнишь, Терри, чем мы занимались под эту мелодию?
Тереза отпустила грязный смешок, однако последовавшая ложь прозвучала вполне пристойно. Она подняла бокал шампанского и вызывающе посмотрела на Рода:
— Как я могу что-то помнить, если ты начал с того, что напоил меня дешевым сидром!
Род кинул в нее хлебный катыш, сделав вид, будто рассердился.
— Извини! Может, тот сидр был и дешевый, но у меня из-за него до конца месяца вышла вся стипендия.
— Ха-ха! — Тереза ответила тем, что угодила куском моркови точно в стакан Рода. — А тебе и не нужны были деньги. Ты перебрался в мою комнату и питался моим шоколадным печеньем!
Рода ураганом снесло со стула. Даже по прошествии двадцати лет Терезе по-прежнему нравилось смотреть на то, как ее муж вытягивается в полный рост. Это был медведь шести футов пяти дюймов: большой, широкий и очень славный. В нем не было ничего, что можно было бы назвать заурядным. Все было резко выраженным и особенным. Его волосы табачного цвета неожиданно переходили в большую рыжую бороду, которая казалась искусственной. Глаза у него были такими зелеными, что его частенько обвиняли в том, что он носит цветные контактные линзы. Сложен он был великолепно, чего не могла скрыть одежда, которую он выбирал небрежно и вместе с тем всегда оказывался прав. Одна лишь Тереза могла видеть его животик, когда они оказывались вдвоем в спальне.
Для нее это не имело значения. Разумеется, не имело. Женщины не обращают внимания на изъяны мужских тел. Это ужасно несправедливо, но так уж в мире повелось.
Род бочком обошел вокруг стола. Бумажный колпак закрывал ему один глаз, придавая мальчишеский вид.
— Твое шоколадное печенье? А кто в два часа ночи шарил по чужим полкам и воровал для тебя это шоколадное печенье?
Слабо защищаясь от его нападения, Тереза подняла руки.
— Может, так и было, но и у меня кончилась стипендия. Я ее всю потратила на серебристые тени для глаз. Мне казалось, что так я буду похожа на Сюзи Кватро.
— Ты была гораздо симпатичнее Сюзи Кватро, — прошептал он.
Род поднял ее со стула, будто она совсем ничего не весила, и одним ловким движением отнес к камину и легко опустил на ковер. Когда оба перестали смеяться, Род принялся гладить ее лицо с нежностью, от которой она расплакалась.
— А слезы от чего? — спросил Род.
Тереза глубоко задышала, чтобы не испортить пудру и румяна.
— Не понимаю, почему ты меня так сильно любишь.
Род крепко обнимал ее.
— Все очень просто. Я люблю тебя за то же, за что любил, когда тебе было девятнадцать. Ты умная, смешная, грубая, сумасбродная, любящая, добрая и…
— Но не красивая.
Род отпустил ее и поднялся.
— Только не надо снова об этом.
Тереза попыталась загладить вину. Она вскочила и обвила его сзади руками вокруг пояса.
— Прости, дорогой. Я не собиралась начинать. Просто…
Род повернулся и сердито посмотрел на нее.
— Просто все дело в том, что если я двадцать раз в день не буду говорить тебе, что ты прекрасна и сексуальна, значит, я не люблю тебя и у меня явно интрижка с какой-то воображаемой тощей пигалицей.
Он убрал руки Терезы с пояса и налил себе виски.
Тереза бросилась к нему и уткнулась лицом ему в грудь. Он не сделал ни малейшего движения, чтобы коснуться ее. Его холодность убивала ее.
— Прости меня, прошу тебя. Обещаю, больше никогда не буду этого делать. Никогда не буду об этом говорить. Честное слово, я попробую.
Род издал вздох разочарования, который внушил его жене страх. Он смотрел на нее недоверчиво.
— Нет, ты и пробовать не станешь. Знаешь, все произойдет само собой. В конце концов ты измучишь меня, и я скажу то, что ты хочешь от меня услышать. И скажу это в гневе. Я скажу неправду, но ты ей поверишь. А я скажу, и все тут. И конец. Почти двадцать лет брака.
Он перевел дыхание и смягчился, увидев выражение полного отчаяния на лице своей жены, которую он так любил.
— Терри, я люблю тебя. Для меня ты всегда будешь красивой молодой девчонкой, которую я встретил в Брайтоне. Я вижу только тебя и только тебя люблю.
Он обнял ее, и она прильнула к нему точно спасательный пояс. Такие прекрасные слова, но она услышала только два: «Для меня». Она понимала, что они означают. Они означают, что, пожалуй, только он один находит ее красивой. Эти слова подтверждают то, что она безобразна на взгляд любого нормального человека, не обремененного предельной преданностью и добротой.
Они долго стояли обнявшись, и каждый думал о своем.
