Для Нэнси это имело значение в том смысле, в каком для других это никакого значения не имело. Все эти безумные размышления Марина приписывала климактерическому периоду, протекающему у ее матери особенно мучительно и некоторым образом сводя ее с ума.
И вышло так, что женщина, которая когда-то закладывала под рельсы взрывчатку близ Барселоны, теперь по субботам смотрела в окна дешевой бакалейной лавки в надежде увидеть обряд бракосочетания в церкви напротив, отражающийся в сверкающем стекле. Мечты.
Дональда не было дома, чтобы спасти Марину от мамы. Насколько Марина помнила, ее отец проводил большую часть дня в теплице или на своем участке. Нэнси всегда говорила, что постоянное наличие дома натуральных свежих фруктов, овощей и цветов — дань его мастерству и азарту. Когда Марина еще была ребенком, она стала подозревать, что, возможно, это скорее дань врожденной способности Нэнси заставлять людей искать убежище за пределами слышимости ее тихого, не терпящего возражений голоса.
— Ты слышала, что я сказала?
Марина нехотя отвлеклась от своих мыслей и сосредоточилась на неизбежной реальности, которую воплощала собой ее мать.
— Прости, мама. Так что ты сказала?
Нэнси произвела один из своих фирменных вздохов-охов, которые обыкновенно предшествуют комментарию по поводу комплекции дочери, отсутствию у нее мужа или печальному падению уровня телекомедий после смерти Сида Джеймса[10].
— Вижу, ты глаз не сводишь с конфет, вот я и решила, что попросить тебе неловко, потому и избавила тебя от этой необходимости. Видит Бог, как раз шоколада-то тебе и не надо бы, но ведь сейчас Рождество. Так что давай, съешь конфетку, если хочешь.
На очередную насмешку матери по поводу лишнего веса Марина отреагировала так, как делала это всегда. Ее охватило двойственное побуждение: острое желание затолкать несколько пригоршней запретного плода в рот на глазах мучительницы и неожиданное, но твердое решение голодать, дать возможность развиться неврозу на почве отсутствия аппетита и умереть, чтобы Нэнси как следует почувствовала, что не права. Разумеется, она просто взяла шоколад с извиняющимся видом и съела его по возможности быстрее и незаметнее.
Чтобы смягчить свою вину перед матерью, которую она так ненавидела, Марина попыталась завести разговор на тему, которая, как она знала, Нэнси нравится.
— Мам, ты кого-нибудь видела в последнее время?
На языке, понятном дочери и матери, «кого-нибудь» означало старых школьных друзей Марины, которые все как один угождали матерям тем, что придавали возвышенный характер всем своим жизненным устремлениям. Они выходили замуж молодыми (но не очень) за подходящего человека, быстро рожали детей (но не очень быстро), обстригали волосы и делали перманент, увенчивая его пышной короной, с которой можно безбоязненно вступить в средний возраст и следовать дальше.
Нэнси вздохнула (на сей раз без оха) и пустилась в монолог, который беспрестанно разучивала между Мариниными посещениями.
— Дай-ка подумать. Я тебе говорила, что у Джанет Риффин родилась девочка, восемь фунтов четыре унции, и назвали ее Кайли-Джейд?
Она помолчала, но не так долго, чтобы Марина успела ответить. Они обе знали, что ответа, в общем-то, никто и не ждет. Да он и не нужен.
— Это случилось лишь две недели назад, — мечтательно продолжала она, — а у нее уже фигура как раньше. Разумеется, она должна следить за собой, имея такого симпатичного мужа. Если женщина хочет удержать мужа, она должна над этим работать. То же относится к женщине, которая хочет заполучить мужа. Тебе, наверное, кажется, будто ты феминистка, но на самом деле ты просто лентяйка. Ты ни за что не хочешь потрудиться, чтобы найти хорошего мужчину.
Марина подождала вздоха-оха, который и последовал.
— А взять Элисон Дэнсон. Отправила двойняшек в школу, а сама на работу пошла. Помогает мистеру Пейтелю, несколько часов в день трудится в его агентстве. Тоже дела идут хорошо. Если справится с работой потяжелее, так мистер Пейтель говорит, что, пожалуй, подумает насчет того, чтобы позволить ей летом работать у него в отделе доставки.
Ну и ну, подумала Марина. Могу нести ответственность за миллионы фунтов многонационального бизнеса, но очень сомневаюсь, что этим летом, да и вообще когда-нибудь, буду у кого-то на побегушках. Для матери я, должно быть, страшное разочарование.
— А Линда Алдертон?! Помогает своему мужу в семейном бизнесе. Он разрешил ей вести бухгалтерские курсы по вечерам, и знаешь что? Прежде чем уйти, она каждый вечер оставляет мужу еду на столе…
Марина посмотрела на дверь, радуясь про себя, что появился отец и избавил ее от того, чтобы слушать рассказ о чьей-то свадьбе.
— Ах да, я тебе еще не рассказала о свадьбе Гэби Рашфорт…
Марине удалось избежать мучений. Она вспомнила о коробке песочного печенья, которую тайком пронесла в спальню. Специально для толстушек ТФБП. Она собралась кутить, и ей было все равно, как сильно она себя после этого возненавидит.
В доме Сюзи и Кена было рождественское утро.
Сюзи как раз заканчивала телефонный разговор с Мариной.
— Спасибо за подарок! Как всегда — лучше всех! Ты единственная, кто покупает мне сережки. Кен всегда компенсирует отсутствие вдохновения тем, что покупает мне кучу золота. Да если я надену его, меня тут же ограбят.
Марина рассмеялась, радуясь первому проявлению рождественского тепла, не навеянного алкоголем.
— Спасибо за книги, Сюзи. Мне уже больше никто не покупает книг.
Она ничего не сказала о кулинарной книге с низкокалорийными рецептами, которую мать подарила ей утром.
— Не за что. Я купила тебе все те книги, которые хотела прочитать сама, поэтому можешь отдать мне их, когда прочитаешь!
— Да когда тебе читать, Сюзи, если у тебя столько всяких дел?
Наступило короткое молчание. Уж не сболтнула ли я чего лишнего, подумала Марина. Когда Сюзи снова заговорила, голос у нее был другой.
— Если задуматься, ты права. Что ж, может, я приму новогоднее обязательство больше времени уделять самой себе. А уж я-то точно знаю, чем буду заниматься в это время. — Она хихикнула. — Ну да ладно, надо бежать. С Рождеством, Му! Не ешь много! Привет маме и папе! Пока!
Марина с ужасом подумала о том, что ее только что подразнили некой тайной и тут же отняли, прежде чем она успела схватить суть. Хотелось бы ей иметь секреты, которыми можно было бы так же манипулировать. То есть помимо тех, которые имеют отношение к пище. Рождественский день показался ей необычайно длинным.
Сюзи положила трубку и окинула взором свой дом, в котором обычно царил безупречный порядок. Вокруг остались следы великого побоища, которое случается в это время: куски оберточной бумаги, точно мертвецы, валялись на полированном паркетном полу; на мраморных кофейных столиках разбросаны открытые коробки с играми, в которые еще не играли; возбужденные дети вырывали друг у друга пульт управления телевизором; муж пребывал в счастливом забытьи, слушая в наушниках «Тристана и Изольду»; стены, покрытые золочеными, преувеличенных размеров рождественскими открытками с репродукциями классических картин, как будто кричали на нее; ни одна не была подписана, но на всех отчетливо выступали имена и адреса отправителей; закрытая кухонная дверь сиреной призывала ее к дню рабства; чертов Ноэль Эдмондз[11] демонически улыбался ей из больницы, где, как ни жаль, он не был пациентом.
— Да замолчите вы все! — закричала она на Элис и Фредерика.
В комнате стало тихо.
— Спасибо.
Она благодарно улыбнулась, но до глаз улыбка не добралась. В знак протеста двойняшки бросились наверх, чтобы открыть там коробки с шоколадными конфетами. Сюзи запретила матери покупать их, что оговорила особо.
Кен моргнул и слабо улыбнулся, дав понять, что отреагировал на вспышку, однако наушники не снял. Сюзи собралась было закричать на него — каков эгоист, с каким удовольствием устроился в этой домашней зоне военных действий, но тут зазвонил телефон. Она сняла трубку и ответила ровным бодрым голосом:
— Алло! С Рождеством!
Услышав голос на другом конце, она повернулась так, чтобы Кен не мог видеть ее лица.
— А что это ты вдруг сегодня решил мне позвонить? — прошипела она.
— Просто хотел сказать, что люблю тебя и твой подарок на мне.
Он с удовольствием провел пальцем по часам. Как только магазины снова откроются, он их тотчас продаст и получит передышку, а вот за это он действительно ей благодарен.
Его мягкий приветливый тон смягчил гнев Сюзи. Она заговорила вполголоса, как и подобает любовнице:
— Дэвид, милый, я тоже тебя люблю, но нам надо быть осторожными, а то Кен что-нибудь заподозрит.
Дэвид удержался, чтобы не рассмеяться. Он работал с Кеном каждый день. Тот никогда ничего не заподозрит. У него нет ни воображения, ни глубины чувств, необходимых для того, чтобы подозревать или не на шутку тревожиться по поводу того, что у его жены интрижка с коллегой или приятелем. Он заговорил голосом, который одна из его любовниц сравнила с голосом Ричарда Бартона.
