Она развела их в воде. Не думая, заставляя себя не думать, стала закидывать в рот по таблетке. Потом по две.
Она торопилась, чтобы не передумать И чтобы скорее наступило НИЧЕГО.
Таблетки кончились. Ничего не наступало.
Лена подошла к телефону и набрала номер Елисея.
Попрощаться. Она на него не обижалась. Он в нее проник. И освободиться от него можно было только, освободившись от себя.
Лена услышала его голос и сказала:
- До свидания.
- До свидания, - ответил он. Голос был сонный.
Лена положила трубку. Прислушалась к себе. НИЧЕГО разрасталось. Разбухало.
Лена набрала телефон Норы Бабаян. Подошел ее муж.
- Боря, привет, - поздоровалась Лена. - А Нора дома?
- Ее нет. Она в монтажной. Что передать?
- Передай: до свидания.
- Ты уезжаешь?
Лена не ответила. НИЧЕГО стремительно втягивало ее. И втянуло.
***
А потом вдруг выплеснуло, как волной. Лена очнулась в палате. Возле нее стоял врач.
- У меня к вам будут вопросы, - сказал врач.
- А у меня к вам, - строго ответила Лена.
Через неделю ее выписали домой. Наверное, врач не захотел отвечать на ее вопросы.
В доме было чисто, только на полу ребристые следы.
Эти следы принадлежали ботинкам Норы Бабаян. Друзья на то и существуют, чтобы оказаться в нужное время в нужном месте.
Врач сказал впоследствии, что доза могла убить лошадь, но лекарства оказались качественные и запивались молоком. Это снизило интоксикацию.
Но Лена знала: дело не в лекарствах и не в молоке.
Это все Андрей. Это он не разрешил ей сходить с дистанции раньше времени. Как там у Высоцкого: "Наши мертвые нас не оставят в беде..." Лена посмотрела на себя в зеркало. Выглядела, как это ни странно, хорошо. Она, конечно, не была молодой. Но и старой она тоже не была.
Впереди расстилался довольно длинный кусок жизни, по нему надо было идти.
- Лена, - сказала она себе. - Надень ботинки.
Потом прошла на кухню. Достала из холодильника манго и стала есть. Это был желтый, душистый, сочный плод, ни на что не похожий на самом деле.
Зазвонил телефон. Она подняла трубку. Услышала голос Елисеева.
- Ты где была? - спросил он. - Я звонил.
Лена подумала и ответила:
- На Кипре.
- А что это? - удивился Елисеев.
- Остров. Курорт.
- Ну вот... - обиделся он. - По курортам ездишь. А я болел...
***
Через несколько месяцев Лена увидела Елисеева на банкете. Фильм был окончен. Его отобрали на фестиваль. Нора Бабаян нашла спонсора. Спонсор устроил банкет. Елисеев стоял с рюмкой. С кем-то разговаривал. Интересничал. На его лице была щетина трехдневной давности. По последней моде. Но эта щетина хороша на молодых лицах. А на лице пятидесятилетнего Елисеева она выглядела как плесень. Он стоял заплесневелый, с заваленными вниз бровями. Глаза под очками - не поймать выражения. Мерцательная аритмия. Пиджак на нем был дорогой, но топорщился сзади, как хвост у соловья. И во всем его облике было что-то от бомжа, которого приодели.
Лена смотрела на него и не могла поверить: неужели из-за этого замшелого пня она хотела уйти из жизни.. Хотя при чем тут он? Просто страх одиночества и жажда любви.
В этом дело. Страх и жажда. А он ни при чем. Он - просто гастролер. Поехал, выступил, показал свое искусство. И вернулся. И опять поехал, опять выступил. Такая работа.
Елисеев увидел Лену. Подошел. Улыбнулся, как оскалился. И вдруг Лена поняла: он не скалится. Он пробует лицо. На месте оно? Или его уже нет?
А вокруг творилось настоящее веселье. Люди вдохновенно ели и вдохновенно общались. На столах стояли икра в неограниченных количествах и метровые осетры, приплывшие из прежних времен. Женщины были прекрасны и таинственны. А мужчины умны. И казалось странным, что за стеной ресторана совсем другая жизнь.
