Мощный катер авиационных очертаний Браун выбрал по ката- логу, а покупкой яхты занялся сам. Оказалось - это очень приятное дело, прогуливаться в сопровождении солидного консультанта по специальному причалу, вдоль которого покачива- лись ждущие хозяина суда - катера всех мастей, моторные лодки, яхты - от прогулочной до крейсерской и даже небольшая парусная шхуна.
Определиться с выбором Остину было нетрудно. Он пропускал мимо ушей комментарии по поводу водоизместимости, скорости и маневренных качеств той или иной модели, но внимательно огля дывал внешнюю стать. Откуда было знать опытному фирма- чу-консультанту, что этот клиент, действуя в обратном общепри- нятому порядке, подбирает яхту под имя, т.е. в первую очередь для того, чтобы вывести на белом, изящно выгнутом носу завет- ные буквы.
- Вот эта, пожалуй, - остановился он у стройной, легкой яхты, напоминающей чем-то веселого породистого жеребенка.
- Отличный выбор, - просиял консультант. - У мсье наметанный глаз. Это суденышко - штучная работа! Ориги- нальная модель, выпущена всего в двух экземплярах.
Подписав чек на огромную сумму и приняв поздравление с удачным приобретением, Браун в специальной графе купчей с удо- вольствием пометил условие: отбуксовку яхты к собственному Острову и начертание имени, цвет и шрифт для которого он выбрал в специальном альбоме. "Наверное, с таким вот остервенелым упоением вырезает школьник на парковой скамейке инициалы своей девушки. Сердце замирает от тайной радости - не важно, помечаешь ли ты вновь открытую звезду, яхту или просто тополь в саду. Это всегда клятва и дар" - думал он, с сожалением перепоручая процедуру написания профессионалу. "Вот и все, что я сделал для тебя, Витька. Прости, что больше ничего не смог, хорошая моя", - прошептал он и покинул причал.
3
...Виктория Анатольевна караулила у плиты картофель в мундире, пыхтевшую под тяжелой чугунной крышкой, проложенной газетой "Правда". На кухне было душно и сумрачно - вечернее окно, без шторок и занавесок, запотело, голая лампочка под потолком излучала свои 60 ватт. Две конфорки рядом с набухающей кашей, занятые соседскими кастрюлями, распространяли вкусный запах свиного борща.
Анатольевна в этот раз на мясо не наскребла - зарплата будет послезавтра, а картошечка с постным маслом и так хорошо пойдет. Счастье, что Алексей разносолами неизбалован, и аппетит у него волчий - все сметет, что на столь не поставь. Главное, чтобы побольше было.
Как залетная птаха впорхнула Ольга - в пестром халатике и капроновой зеленой косынке поверх оранжевых бигуди, на ходу отключила газ, схватила из шкафчика печенье и хлопнула по пле- чу застывшую на своем табурете соседку:
- Да брось ты свою стряпню, Анатольевна! Пошли ко мне - там по телику Поль Робсон поет - прямо из Москвы.
Получив на комбинате к майским праздникам премиальные, Ольга купила новенький "Темп-2", с огромным экраном, чуть ли не вдвое больше КВНовского, что с линзой вообще было почти как кино. Сдвинув стулья поближе, женщины прильнули к экрану. Яркий голубой прямоугольник, отрегулированный ручкой "контрастность" и успокоенный от поперечных подергиваний "частотой кадров" открывал невероятно отчетливую и абсолютно невозможную здесь, в этой комнате, картину. Это было не просто "окно в мир", как писали газеты, а выход в другое измерение - за пределы реального, мыслимого, допустимого. Вик- тория, оказавшись перед экраном, каждый раз стеснялась взгляда дикторши и машинально поправляла халат. Почему тогда, еще до войны, обсуждая с Остапом на волжском берегу перспективы технического прогресса, обещавшего появление "видео-радио", они были радостно готовы ко всему, что сулила наука - полетам на Луну, чтению мыслей на расстоянии, перемещениям во времени и продлению жизни за пределы возможных сроков. Но не могли и представить не только Хиросиму и Нагасаки, но и простого артобстрела, уносящего жизнь? Как же случилось, что страшное, жестокое стало нормой, житейской привычной бедой, а чудеса мирной жизни смущали необъяснимой, тяжелой обидой.
То, что показывал сейчас телевизор, было сказкой сбыв- шейся для других, украденной радостью, миновавшей, обошедшей стороной ее, Виктории жизнь.
Вся Москва пела и гуляла в эти светлые, короткие летние ночи. По площадям и улицам, взявшись за руки, с букетами сирени бродила молодежь из разных стран - мексиканцы в широкополых сомбреро, какие-то узкоглазые китайцы и даже негры, которых там, в Америке ожидали зверства куклуксклановцев и костры линча, широко улыбались обезьяньими губами, пританцовывая с русскими девушками "Катюшу". А по Москве-реке скользили водные трамвайчики - мимо башенных высоток, под выгнутыми мостами и расцветающим салютными гроздьями небом. "Речка движется и не движется, вся из лунного серебра..." - пели юные голоса. Виктория чувствовала, как по спине побежали мурашки и душа занялась волнением. "Жизнь-то, жизнь-то теперь какая!" - замирала она, поправляя на коленях укутанный в одеяло чугунок с картошкой.
- Смотри, смотри Анатольевна! Модницы все в белых босоножках и юбки широченные, надо себе такую сварганить, - тыкала пальцем в экран Ольга. -У меня была точь-в-точь такая! Темно-синий штапель в горох, солнце-клеш. И босоножки на каблучках беленькие, "скороходовские", - оживилась вдруг Виктория, - и Волга наша не хуже этой Москвы-реки была, а уж берега!
- Ой, что-то не представляю тебя, Анатольевна, на каблучках, да в клеше! Для клеша надо талию как у Елены Великановой.
- А у меня и была такая. Остап двумя руками почти обхватывал чуть-чуть не смыкались. Правда, ручищи у него огромные... токарь-разрядник, передовик производства...
- Ага, размечталась, Анатольевна, разволновалась! Рано тебе, видать, в бабки-то записываться. Совсем на себя рукой махнула. Хоть бы волосы подкрасила, кому она, седина-то, твоя нужна? За нее премиальных не дадут, завела свою привычную песенку Оль- га. - Вон в универмаг хну завезли, я тебе тоже возьму. Мы здесь такую красоту наведем - выйдешь в свою библиотеку кралей Наповал всех сразишь!
- Да что ты, Оль, смеешься! Поздно мне уже фасонить-то. Дай Бог, чтобы ноги не подвели - сына еще поднять надо. Не хватает ему только матери-инвалидки. Вот чего я пуще смерти боюсь...
- тяжко вздохнула Виктория.
На экране показывали концерт. Присядкою шли хлопцы в ши- роченных шароварах, а вокруг бегали в мягких сапожках, кружили подбоченясь девчата, так что ленты разлетались от пышных вен- ков и колоколом вставали расшитые узорами юбки. А за ними, во всю огромную сцену трепетало на ветру, как-то хитро представ- ленное гигантское знамя с величавым профилем Ленина.
- Ну ладно, пойду спать, засиделась, - решительно под- нялась Виктория, стиснув подступившую комом обиду. У себя в темноте бухнулась на кровать и, обнимая теплый чугунок, расплакалась под бодрый голос за стеной: "Если бы парни всей земли..." И чем сильней ликовал хор: "Вот было б весело в компании такой, а до грядущего подать рукой", - тем тяжелее становилось утопавшей в горьких слезах женщине. За сына, за Лешу больно! Интересное время-то, героическое, а он где-то сбоку-припеку оказался. Ведь как о Москве мечтал, до поздней ночи в ансамбле репетировал! А перед самой поездкой ему объявили, что солистом с ансамблем поедет другой, потому что, дескать, так решило руководство. Алексей не понял. Потом сосед, состоявший в заводском партийном бюро, объяснил:
- Это потому что ты из семьи репрессированных, а в Москве фестиваль международный, иностранцев полно, сам знаешь, что может быть. Провокации разные, шпионаж. Репутацию комсомола всеми силами беречь надо ...
Алексей просидел чуть не сутки на голубятне. Не хотелось ему сожалений и объяснений, страшно было смотреть на мать. Ведь она так уж за сына всем радовалась, так радовалась, словно сама на Международный Фестиваль ехала.
А на рассвете спустился он вниз, бесшабашный и злючий. Зашагал тяжелой поступью напролом - через газоны и клумбы - к себе, с нерадостной вестью. Сам не зная зачем, пригнул ствол молоденькой яблоньки-дичка, наломал влажных от росы веток, облепленных блестящими краснобокими яблочками из тех, что называют "райскими". И с облегчением вздохнул отпусти- ло сердце, полегчало. А когда с порога протянул ветки матери, опухшей от слез, испуганной, улыбнулся виновато и весело:
- Чепуха это все, мам. Честное слово, буза... Я еще им всем такое, такое покажу... Увидишь! - обещал он, шмыгая носом в теплых объятиях.
4
В Москве, конечно, Международный Фестиваль. Столица в центре внимания всей планеты, ну а в Волгограде - шапито со зрительным залом почти на полтысячи человек! Все второе отде- ление выступают кавказские джигиты на изумительных стройных, золотистых конях. В центре манежа старец с седой аккуратной бородкой, в белой лохматой папахе и алой черкеске, туго стягивающей узкий, гордо выгнутый стан. Повелительно щелкает длинный бич, сверкают в свете прожекторов серебряные газыри и несутся по кругу, вздымая опилки, легконогие скакуны. Брезентовый купол распахивается прямо в горную волю, где дымятся костры над бурной рекой и тянет из аула лавашем и жареным на огне мясом. Откуда явилось все это в Лешкином воображении - от Лермонтова, Пушкина, Толстого, читанных в соответствии со школьной программой, торопливо и жадно? Или иными путями запала в душу парня романтика вечерних зорь и конных караулов, далекий собачий вой и отчаянная перестрелка на скаку - на бешенном скаку по каменистой, полынно-сизой равнине? Так или иначе, но никогда еще не осеняло его такое уверенное и горячее чувство собственности - его это все, его, кровное, необходимое, единственно настоящее: взлетающие над лошадиными спинами поджарые парни, темнобровые красавицы под белыми вуалями, гарцующие боком в седле, так что подпрыгивают на груди смоляные косы и вздымаются воздушные юбки, открывая высокие, с рядом замысловатых серебряных застежек, сапожки.
