«Случается, — произнес он, зажигая одну из своих толстенных сигар, — что меня зовут, когда клиент еще живой… Я должен посмотреть, как он выглядит при жизни. Часто смерть искажает черты лица. Можно сказать, что покойник делает все, чтобы похуже выглядеть. Вот когда он, уже в качестве мертвеца, попадает в мои руки, то уж поверьте мне, дорогая, усопший и в самом деле преображается. Побывав в моих руках, он выглядит намного лучше, чем живой… Вот это и есть настоящее искусство! Мое дело процветает. У тебя будет все: норковое манто, дорогая машина. Ты даже сможешь нанять прислугу. Со временем я научу тебя моему ремеслу».
— Не помня себя я побежала вдоль террасы. За моей спиной раздавались крики: «Дорогая, дорогая!» Нет уж! Пусть пробуют другие. Я закрылась в гостиничном номере. Мне пришлось предупредить телефонистку, чтобы она отвечала всем, кто будет звонить, что меня нет в номере. Специалиста, делавшего покойников красивыми, я больше не видела никогда… На мое счастье.
Резким движением она гасит в пепельнице сигарету.
— Старая история, но до сих пор у меня мурашки идут по коже. В то лето в Майами мне в самом деле крупно не повезло…
Роберт выслушал ее рассказ с каким-то странным чувством. Ему понятно такое состояние, как неприкаянность. Он и сам был неприкаянным.
— Подойдите поближе, — говорит Роберт. — То, что вы сейчас рассказали, — история довольно трагикомичная. Жизнь часто нас бьет. А некоторым вместо пряников достаются одни лишь тумаки.
Она подходит поближе.
— Не заразите меня ангиной. В эту зиму я часто болела простудой. Странно, что я перед вами так разговорилась. Когда живешь одна, то привыкаешь говорить сама с собой. В магазине, где я работаю, говорят только «здравствуйте» и «до свидания». После работы я ни с кем не хочу иметь дела. Была у меня подруга. В один прекрасный день я нечаянно услышала: «Эта бошиха». Так она называла меня за глаза. С тех пор я никого не хочу знать.
— Мне хочется увидеть ваши глаза…
Она смеется.
— Все не так страшно…
— Вы чувствуете себя не на своем месте…
— Не всегда, — отвечает она. — Конечно, я бы хотела выйти замуж, иметь свой дом, родить детей. Надоело ловить женихов. Вот три года назад я могла бы изменить свою жизнь.
— Три года назад?
— У вас горячие руки, — говорит Хельга. — Я переключу кондиционер, чтобы он не дул так сильно. Боюсь вас заморозить.
— Так что же произошло три года назад?
Хельга встает.
— Не стоит об этом говорить. Вам-то все равно. А мне будет больно.
— А вы поплачьте…
Она возмущается:
— Плакать? Ну уж нет. У меня краснеют глаза, когда я волнуюсь…
Она произнесла в раздумье:
— Ваша жена…
— Моя жена?
— Сколько ей лет?
— Двадцать.
— Очень молодая, — произносит Хельга, внезапно помрачнев.
И добавляет:
— Брюнетка?
— Блондинка.
— Крашеная?
— Нет, натуральная.
— Откуда вы знаете? Мужчине сколько угодно можно вешать лапшу на уши. Натуральная блондинка! Кто бы поверил!
— У меня есть доказательство.
— Какое?
— Моя теща дала мне прядь волос Анук. Она ее срезала, когда ее дочери было всего одиннадцать лет. Похоже, что теща это сделала для собственного успокоения. Однажды мы с Анук на ее глазах крепко повздорили. Теща отвела меня в сторону и сказала: «Поверьте мне, она вовсе не злая. В детстве она была послушной девочкой. К сожалению, детство кончается когда-нибудь. И девочки вырастают… Посмотрите на эту прядь волос… Потрогайте ее! Вы чувствуете, какие это мягкие волосы! Они срезаны много лет назад, но не утратили своего блеска. Наверное, такие волосы растут у ангелов. Проявите немного терпения… Совсем недавно она пережила сильное потрясение. Умоляю, не расспрашивайте ее ни о чем. Дайте мне слово».
— Какое потрясение? — спрашивает Хельга.
— Я ничего до сих пор не знаю, — отвечает Роберт.
— Вы услышали о каком-то потрясении и продолжали спокойно спать?
— В этой семье не принято задавать вопросы. Если они не хотят о чем-то говорить, то окружают себя такой стеной молчания, которую невозможно преодолеть.
— Они — богатые люди?
— Слишком богатые.
— Разве можно быть слишком богатыми?
— Еще как. Я тоже не мог такого раньше представить.
Он закрывает глаза.
— Вам надо поспать, — говорит Хельга. — Я скоро приду.
Она тихо прикрывает за собой дверь. Задумавшись, она медленно спускается по широким ступенькам лестницы. Она машинально опирается на темные деревянные перила. Женщина все еще находится под впечатлением от разговора с Робертом.
Внизу ее останавливает пуэрториканка, словно нарочно поджидавшая ее.
— И что же? Больной… Как он?
Хельга хочет побыстрее избавиться от нее.
Консьержка продолжает:
— Сегодня вы не работаете, мадемуазель Мюллер? Вы можете спокойно поухаживать за своим другом. Что говорит доктор?
— Ангина, — отвечает Хельга.
Пуэрториканка ухмыляется.
— Как я рада… Вы теперь не так одиноки…
— Не так одинока? Всего на один час… — говорит она.
Пуэрториканка хватает ее за руку.
— Любезная мадемуазель Мюллер…
Хельга пытается высвободиться.
Однако консьержка вцепилась в нее бульдожьей хваткой:
— Вы образцовая квартирантка… Тихая, аккуратная, за свой счет делаете ремонт в квартире… Сегодня вы не так одиноки… Хорошо, когда есть с кем поговорить.
— Он женат и любит свою жену.
Хельга не случайно произносит эти слова. Словно хочет убедить себя в том, что у нее нет никаких шансов. Она добавляет:
— Мы — только друзья и ничего больше…
— О Боже! — восклицает пуэрториканка.
Она крестится и быстро шепчет молитву. Затем еще раз крестится.
— Прошло три года. Точно, это было сегодня. Мадемуазель Хельга, я прочитала молитву потому, что его душа прикоснулась ко мне… Есть души, которые возвращаются. Его душа вернулась и прикоснулась ко мне…
В темном холле силуэт Хельги похож на рисунок, сделанный мелом на черной доске. Ее лицо бледнеет, как полотно.
Пуэрториканка близко придвигается к ней:
— Не говорите мне, что забыли его…
Хельга пытается высвободиться из цепких рук консьержки.
— Бедный О’Коннели! Подумать только, что ему раскроили череп именно здесь, на этой улице. Вы не забыли, мадемуазель Мюллер? Вы не можете этого забыть…
— Нет, — произносит глухим голосом Хельга. — Нет, я не забыла. Не стоит об этом говорить.
— Мадемуазель Мюллер, вы бы вышли за него замуж. Я уверена в этом. Полицейский или не полицейский, но он был видный мужчина. На такого можно положиться. Мне нравилось, когда он приходил… А каким любезным человеком был бедный О’Коннели! После его смерти вы никого не пускаете к себе на порог. Так нельзя жить такой красивой женщине, как вы. Время бежит слишком быстро. Не успеете оглянуться, как придет старость. И тогда вы уже никому не будете нужны. Потом вы пожалеете, но будет поздно. Спешите радоваться жизни.
Хельга уже поравнялась с телефонной кабиной. Она произносит:
— Это правда. Если бы О’Коннели не убили, то я была бы сейчас его женой…
Пуэрториканка вновь хватает ее за руку:
— Возможно, он сейчас находится здесь и слышит нас… Если бы мы могли прикоснуться к нему…
— Рассказывайте ваши страшилки кому-нибудь другому! — восклицает Хельга. — Оставьте в покое мертвецов.
Хельга выходит на улицу, а пуэрториканка возвращается в свою дежурку и роется в одном из ящиков.
— Я знаю, что у меня есть их фотография… Куда она могла запропаститься?.. Ах, вот она…
Это была фотография, снятая через окно. Два силуэта, пронзенные солнечными лучами, словно пулеметной очередью.
«Бросить меня! Какой-то паршивый американец посмел бросить меня», — возмущается Анук в такси.
Машина едет по широким, обсаженным деревьями улицами Вашингтона.
Такси останавливается около Национальной картинной галереи. Анук расплачивается с водителем. Он желает ей удачного дня.
Молодая женщина входит в музей. В вестибюле она подходит к справочной стойке и берет план расположения залов, посвященных различным художественным школам. Под звуки классической музыки она поднимается на второй этаж. Помещение музея напоминает разбитый на ячейки мавзолей. И в каждой из них находятся скамейки для того, чтобы посетители музея могли не спеша наслаждаться созерцанием произведений искусства. Анук обращается к одному из служащих. Он отвечает, что музыка в музее играет не каждый день. Сегодня репетирует оркестр. Анук останавливается перед полотном Эжена Будена «Публичный концерт в Довиле в 1900 году»[3]. Эта картина воскрешает недавние воспоминания о том, как она гостила у деда в Довиле.
