Свет в танцевальном зале потух, и пятно розового света выхватило из темноты одни лишь двери. Музыканты заиграли торжественную мелодию. Двери распахнулись; в них показался церемониймейстер, высокий седой мужчина во фраке, и вкатил в зал столик, на котором в медном котелке шипели оранжево-синие огоньки. Вслед за церемониймейстером вошли родители, ведя под руки несчастного, напряженного, как струна, мальчика. Все гости встали и принялись аплодировать.
— Что это горит в том медном ведерке? — поинтересовался Сэнди.
— Деньги, — ответил мистер Голдстоун.
— Это соус из бренди для грейпфрута, — сказала миссис Голдстоун. — Разве ты не был на ужине у Лоуенштайнов?
— Бренди перед ужином? — сказал мистер Голдстоун. — Вот это мысль! А может быть, еще и немного мороженого?
— Это только ради впечатления, и перестань быть таким серьезным, Лион.
Пока мальчик и его родители направлялись к возвышению, сопровождаемые лучом света, официант поместил ведерко посреди зала, заставляя пламя вздыматься и закручиваться.
Свет включили снова, пламя постепенно погасло, музыка прекратилась. Старейший раввин, седобородый человек в длинной черной робе, благословил хлеб. Официанты разлили соус из ведерка по чашам и поставили их на столы рядом с грейпфрутами.
— Отлично, — сказал мистер Голдстоун, — запьянеть после грейпфрута. Возможно, я попрошу добавки. Ты должна будешь отвезти меня домой.
Миссис Голдстоун обернулась к Марджори.
— Он не имеет в виду ничего плохого, у него просто такая манера себя вести. Дома он вообще несносен.
Марджори едва удерживалась от смеха. Она позволила себе улыбнуться.
— Я думаю, это очень забавно.
Мистер Голдстоун бросил на нее острый взгляд, его лицо напоминало в этот момент комическую маску.
— Не поощряй его, — сказала миссис Голдстоун.
Высокий церемониймейстер тронул Марджори за локоть.
— Прошу прощения, мисс. Ваша мать пересылает вам эту телеграмму. Она просит вас извиниться.
Послание было от Робинсонов. Их девочка заболела свинкой, поэтому они не смогли приехать.
— Робинсоны из Филадельфии? — сказал мистер Голдстоун. — Владелец недвижимостью? Одна дочь? Я его знаю. Прекрасный человек. Дела у него идут прекрасно. Жаль, что он не приедет.
— Привет, Марджори. — Она оглянулась. Рядом с ней стоял Джеффри Куилл, несколько более коротенький и плотный, чем на фотографии в своей книге, но в том же твидовом пиджаке и с той же трубкой в руке. В его улыбке сквозила странная смесь застенчивости и тайного превосходства. — Прошу прощения, я опоздал. Всегда забываю принимать во внимание эти ужасные нью-йоркские пробки на дорогах, когда рассчитываю время.
— Ты почти вовремя.
Она представила его, и он сел. Взяв в руки меню с портретом Сета на обложке, он пробежал глазами список блюд, напечатанный тонким курсивом.
— Королевский пампльмусс, — прочел он удивленным тоном. — Фуа де воляй Лоуенштайн, консоме Мадрильен, лянг де бёф ан сос пикант… Боги мои, Марджори, это что, кошерный банкет? Я поднимаюсь и ухожу.
— Да, кошерный, если тебе так угодно, — сказала Марджори, глядя, как на другом конце зала Самсон-Аарон разгуливает от стола к столу с бутылкой в руках и обносит всех выпивкой. Компанию ему составляла тетя Двоша, помешанная на вегетарианстве женщина в странном зеленом вечернем платье, украшенном желтыми птичьими перьями.
— Не переживайте, мистер Куилл, — вежливо сказала миссис Голдстоун. — Сам раввин Юнг ходит на ужины к Лоуенштайнам.
— Уверяю вас, миссис Голдстоун, это меня мало беспокоит. В поезде я уже съел бутерброд с ветчиной… Надеюсь, что это никого не оскорбит.
— Только не нас, — произнес банковский менеджер со смешком. — Мы ведь ирландцы, вы знаете.
— Конечно же, мы уважаем обычаи других народов, — сказала миссис Коннелли. — Сами мы очень строги насчет употребления мяса в пятницу. Я думаю, что следует соблюдать эти обычаи.
Марджори увидала, как Самсон-Аарон дернул за локоть тетю Двошу, указал ей бутылкой на Джеффри и потащил старую деву на середину танцевального зала.
Мистер Голдстоун покосился на Джеффри.
— Дома я ем только кошерную пищу. Вне домашних стен я могу есть все что угодно, но дом есть дом.
— Не находите ли вы это слегка непоследовательным? — спросил Джеффри, покусывая свою трубку и сидя спиной к приближавшемуся отцу.
— Конечно. Это означает, что я наполовину не так хорош, как мог бы быть, — сказал мистер Голдстоун.
Джеффри улыбнулся и пробормотал.
— Конечно, эти народные обычаи доступны для всех, кто находит в них успокоение.
Самсон-Аарон и тетя Двоша пересекали танцевальный зал. Марджори посмотрела на свою мать, сидевшую на возвышении. Миссис Моргенштерн сделала очень красноречивое движение. Марджори моментально поняла, чего от нее хотят.
— Джеффри! — воскликнула она, вскакивая с места и хватая его за руку. — Вон идет твой отец. Пойдем к нему навстречу и поздороваемся с ним…
Смущенный Джеффри медленно поднялся.
— Ну, в общем-то торопиться не к чему, но если…
— Останься, где ты есть! — закричал Самсон-Аарон с середины зала. — Мы идем до тебя! Мы идем на защиту!
Когда дядя подошел поближе, его неистовый смех замер. Он медленно взял руку, протянутую сыном, так, словно его собственные руки были грязными или мокрыми.
— Значит, Джеффри, ты приехал, чтобы порадовать своего старого отца. Хороший мальчик.
— Как ты поживаешь, папа? — спросил Джеффри с застенчивой теплотой в голосе.
— Слава Богу, как видишь. Здоровье — это все, остальное грязь.
Тетя Двоша пожала руку Джеффри.
— Джеффри, твоя книга! Я прочла ее. Я была так горда… Восхитительно! Джеффри, с твоим талантом ты мог бы передать важные послания всему миру.
У нее был высокий пронзительный голос и светлые глаза.
— Спасибо, тетушка…
— Я бы хотела переговорить с тобой пять минут по очень важному вопросу.
Она подошла к свободному креслу рядом с ним.
— Конечно, тетя, но, может быть, все-таки не за ужином? — засмеялся Джеффри. — Может быть, попозже?
— Конечно, я не стану тебе навязываться, — сказала тетя Двоша, обидевшись. — Я никогда никому не навязывалась и не буду.
Коннелли и Голдстоуны откровенно разглядывали подошедших к столу.
— Джеффри, ты что-то растолстел, — сказал его отец.
— Что ж, у меня есть в кого, папа.
Самсон-Аарон запрокинул назад голову и засмеялся. Он посмотрел на бутылку, которую держал в руке, и сказал с неожиданной решительностью.
— Ну, выпьем за мальчика бар-митцву, да? А потом мы пойдем обратно.
Он принялся разливать виски по маленьким стаканам, стоявшим перед каждым из приглашенных. Толстый и неуклюжий, он, однако, наливал с такой ловкостью, что умудрился не пролить ни капли на белую крахмальную скатерть.
— А с кем мы имеем честь пить? — спросил мистер Голдстоун.
Марджори представила тетю и дядю.
— Рад с вами познакомиться, рад познакомиться, — сказал Самсон-Аарон и поднял вверх свой стакан. — Ну что, старый добрый еврейский тост, да? Пусть Бог благословит этого мальчика и его родителей, а мальчик возрастает в Законе для женитьбы и для добрых дел!
— Лучший тост, который я когда-либо слышал, — заметил ирландский банковский менеджер, осушая стакан.
— Воплотить такой тост в жизнь в наши дни можно лишь с Божьей помощью, — сказал мистер Голдстоун и озадаченно посмотрел на дядю. — Вы отец мистера Куилла, мистер Федер?
Самсон-Аарон улыбнулся Джеффри несчастной щербатой улыбкой.
— Видите ли, мне показалось, что фамилия Куилл более подходит для книжной обложки… — быстро проговорил Джеффри.
— Вы видитесь нечасто? — спросил мистер Голдстоун у дяди.
Дядя пожал плечами.
— Он живет в Олбани, а я здесь…
— Тогда почему же, черт возьми, вы сидите в разных концах комнаты? У нас здесь два свободных места. Садитесь. Садитесь, миссис Рафаилсон. Вы будете ужинать с нами.
Самсон-Аарон опасливо взглянул на сына и на Марджори.
— Не, мы пойдем туда, обратно… я, понимаешь, не в смокинге…
— Садитесь! — Это прозвучало как приказ.
Марджори посмотрела в направлении матери, но ее на возвышении не оказалось.
— Почему бы и нет… это прекрасная мысль. Пожалуйста, присоединяйтесь к нам, дядя… тетя Двоша.
— Для Моджери все что угодно!
Самсон-Аарон плюхнулся в кресло рядом с сыном и водрузил бутылку перед собой на белую скатерть.
— Слава Богу! — сказала тетя Двоша. — Теперь мы сидим у батареи. Здесь, надеюсь, будет потеплее.
Официанты заменили грейпфруты рубленой цыплячьей печенью. Марджори еще ни разу не видела, чтобы цыплячью печень подавали подобным образом: перед каждым из приглашенных появилась горка размером с мускатную дыню, помещенная в серебряную чашу со льдом.
