Для большинства франко-канадских детей, живших в Ливингстоне, все дети, не говорящие по-французски, были ирландцами.
- Не будьте такими глупыми, - Анжелика хотела заплакать и убежать, чтобы спрятаться.
Но больше всех Анжелика ненавидела своего деда. Это из-за него ее записали во Французскую Католическую школу.
- C'est terrible, - сказал Туссен Монике. - Un enfant qui ne peut pas parler sa langue* **Это ужасно... Ребенок, который не может говорить на родном языке. (фр.)** .
- Это все из-за отца, - отвечала Моника. - Он всегда говорил с ней по-английски, когда же я обращалась к ней по-французски, она, прекрасно понимая, о чем я ей говорю, всегда отвечала мне на английском.
- Если бы меня спросили, что нужно этому ребенку, - сказала Жоржетта Монтамбо, - то я бы посоветовала хорошенько ее отшлепать. Куда это годится, ребенок ее возраста постоянно прячется в своей комнате и отказывается отвечать, когда с ней разговаривают. Выпороть ее надо как следует.
Моника вздохнула:
- Она никак не придет в себя после смерти отца. Он избаловал ее.
Анжелика закончила приходскую школу Святого Георгия в тринадцать лет, и это сразу выделило ее из среды соседей, так как большинство детей оканчивало школу в четырнадцать, а порой в пятнадцать или шестнадцать. И еще необычным было то, что она собиралась поступать в среднюю школу.
- Зачем? - спросил Туссен, когда Моника сообщила ему об этом. - Что толку в этом для девушки? Говорю тебе, Моника, ты совершаешь ошибку. Все, чему она научится в средней школе, - это считать себя лучше, чем есть на самом деле. Она и так полна фантазий. Лучше остановить это сейчас, пока с ней не стало еще тяжелей.
Но Моника твердо стояла на своем, хотя и не сказала отцу истинную причину.
- Она слабенькая, - сказала она Туссену. - На будущий год окрепнет и тогда я смогу забрать ее из школы и отправить на работу.
Но на самом деле Моника не хотела, чтобы Анжелика шла работать на фабрику. Она надеялась, что, если ее дочь окончит среднюю школу, то сможет найти место секретарши. Так Анжелика была записана в среднюю Сент-Антуанскую школу для девочек.
Но после следующего дня рождения мать перевела ее в Ливингстонскую Центральную среднюю школу, в которой было совместное обучение, а кроме того франко-канадское население считало ее протестантской.
- Анжелике пора переменить школу, - вот и все объяснение Моники своим взбешенным родственникам.
А Анжелика изменилась. На скулах появился румянец, лицо пополнело, и теперь она смеялась чаще, чем когда-либо с того дня, как они приехали в Ливингстон. По воскресеньям она перестала ходить в гости к родственникам, и теперь они могли ее видеть только, когда сами приходили к Монике.
- Что с девочкой? - спрашивали они.
- Она предпочитает одиночество, - отвечала Моника, но в эти дни ей было очень трудно смотреть в глаза своим родственникам.
Вечером того дня, когда Анжелике исполнилось четырнадцать лет, Антуанетта пришла в гости, в отличие от обычных визитов, без своей семьи. Поскольку этот день приходился на середину недели, она сказала, что Жозефу и детям надо отдохнуть. Она принесла Анжелике дюжину пирожных, покрытых шоколадной глазурью, и пару самых отвратительных хлопчатобумажных чулок, которые Анжелика когда-либо видела.
- Спасибо, тетя Антуанетта, - сказала Анжелика.
- Не за что, - ответила довольная Антуанетта. - Но в эти тяжелые времена это все, что я могла себе позволить. Пойди сюда. Сядь, поговорим минутку. Расскажи мне про среднюю школу.
- Я не могу, - ответила Анжелика. - Мне надо делать домашнее задание.
Она убежала в столовую и разложила на столе книги. Она давным-давно сделала домашнее задание, но ей не хотелось сидеть в кухне, болтать, пить чай и есть пирожные. Анжелика открыла книгу и начала читать, но она слышала Монику и Антуанетту, которые говорили, говорили, говорили.
Обо всем и обо всех, с отвращением подумала Анжелика.
Она не помнила, сколько прошло времени, когда вдруг поняла, что они говорят о ее отце. Говорили тихо, Анжелика улавливала только отдельные слова.
- Рак, - сказала Моника.
- Ужасно, ужасно, - ответила Антуанетта.
Анжелика почувствовала, что ее ладони стали влажными и по всему телу пробежала дрожь.
Папа!
Но он не отвечал.
Папа! Папа!
- Пил, - сказала Моника.
- Ужасно, ужасно.
- ...для спасения ребенка...
Анжелика вскочила со стула и подошла к кухонной двери.
- В чем дело? - воскликнула Антуанетта. - Моника, посмотри! Ребенок белее полотна!
- Ничего, - сказала Анжелика слабым голосом. - У меня заболела голова.
- Это все книги, - сказала Антуанетта. - Вредно слишком много учиться.
- Хочешь чаю, Анжелика? - спросила Моника.
- Нет, нет, спасибо, я пойду прилягу.
Анжелика разделась, надела ночную сорочку, выпила две таблетки аспирина, но дрожь не проходила.
В чем дело? Было что-то, что она должна была вспомнить, но хотя это что-то билось на краю сознания, она не могла поймать воспоминание.
Папа, помоги мне.
Я должна вспомнить, папа.
Ложись, сказал Арман, ложись, моя дорогая. Спи. Спи.
Во сне Анжелика увидела огромную дверь, и ручка была так высоко, что она не могла до нее дотянуться. Она пыталась снова и снова, но что-то удерживало ее. За дверью был кто-то и кричал. Она должна была дотянуться до ручки и открыть дверь. От этого зависела ее жизнь. Скорее. Чуть выше. Почти. Почти.
- Убийца!
- Пьяница!
Ее пальцы держали ручку, но дверь была такой тяжелой. Она тянула и толкала изо всех сил, но дверь не открывалась.
- Убийца!
Наконец дверь поддалась и закачалась на петлях, как будто они были только что смазаны.
Там был доктор Саутуорт, высокий и прямой. Такой высокий, что его тень на стене была огромной, и она могла видеть очертание его поднятой руки.
И там была ее мать, неподвижная, как будто высеченная из мрамора, только глаза живые.
- Ты убила его! - кричал доктор Саутуорт. - Так, точно ты вонзила ему нож в сердце! Ты убила его!
- Дурак, - сказала Моника, ее голос был холоден, как мрамор, из которого было сделано ее тело. - Дурак и пьяница.
Появилась другая рука доктора Саутуорта, и теперь он держал бутылку.
- Арман неделями не вставал с постели, - сказал доктор. - Откуда это взялось?
Мраморная фигура Моники не шевельнулась. Только глаза.
- Понятия не имею, - сказала она.
- Ты проклятая, жалкая лгунья! - закричал доктор. - Ты купила это у братьев Гэмсби! Ты все время покупала этот яд!
- Сумасшедший, - сказала Моника.
- А я повторяю, что ты лгунья. Я узнал это от самого Твидлиди час назад. Ты купила эту бутылку, и закрутила с ними еще до Рождества. Ты убила своего мужа. Ты убила его вот этим!
Доктор Саутуорт сунул бутылку ей в лицо, но она не шелохнулась.
- Вот этим! - закричал доктор. - Вот этим и твоим бесчеловечным отношением, и отсутствием любви, и своим холодным телом, и своим черным злым сердцем.
Наконец Моника Бержерон сдвинулась с места. Она подошла к Бенджамину Саутуорту и заговорила, глядя прямо ему в лицо.
- Да, - сказала она. - Я ходила к братьям Гэмсби. Я покупала их яд и давала его Арману каждый раз, когда он был в состоянии проглотить его. И каждую минуту я молилась. Я молилась, чтобы каждый глоток был последним и чтобы у него хватило порядочности умереть.
- Ты черная сука, - прохрипел доктор Саутуорт.
- А знаете почему? - продолжала Моника, как будто он ничего не сказал. - Потому что Арман позорил меня в течение многих лет. Он даже моего ребенка настроил против меня.
- Это грязная ложь!
- Что вы знаете об этом? - спросила Моника. - Вы знаете только то, что рассказывал вам Арман, и могу держать пари: в своих рассказах он никогда не был виноватым. Он был отвратительной свиньей, пьяницей и лжецом - и я рада, что он умер.
Папа! Папочка!
Анжелика стояла в дверях и старалась закричать.
Но мать и доктор ее не слышали.
- И можете написать это в свидетельстве о смерти тоже, - сказала Моника. - Давайте, пишите. Он умер, а его жена радуется.
- Нет, - сказал доктор и сел.
Моника торжествовала:
- А теперь убирайтесь из моего дома, - сказала она. - Чтобы никогда мои глаза вас не видели.
- Медленное кровотечение души, - прошептал доктор Саутуорт. - Вот что должно быть написано на сертификате. Мой друг умер от медленного кровотечения души.
Папа. Папа. Папочка.
Анжелика проснулась и села, выпpямившись, в постели. Ее дрожащие руки нащупали лампу, но и тогда еще дрожь не прекращалась, а ее тело было покрыто потом.
Два года, подумала она. Два года ушло у нее на то, чтобы вспомнить, и теперь она вспомнила все.
Когда той ночью она все-таки закричала и они ее услышали, Моника и доктор обернулись как раз в тот момент, когда она упала без сознания на пол. Ей пришлось провести в постели весь следующий день, и тогда она не поняла, почему. Пришел доктор Саутуорт и дал ей таблетки, а когда она спросила, почему, он велел ей не разговаривать и отдыхать. Она заснула, приняв таблетки, но в какой-то момент услышала, как доктор сказал Монике:
