— Дорогу заметет… Не прорвемся.
— В любом случае обещай, что Рождество мы встретим вместе. Обещаешь?
— Да.
Уголья в пасти камина напоминали раскаленные, красные зубы. Аня и профессор поужинали при свече, ожидая, пока подрумянятся яблоки, нанизанные профессором на стальные прутья. Наконец, подрумянившаяся кожура стала лопаться, зашипели на угольях капли горячего сока. Обжигаясь, они ели печеные яблоки, еще прохладные в самой сердцевине.
— Кстати, о глинтвейне, — заговорил профессор. — Мы еще успели бы… Если прямо отсюда — ко мне.
— Меня ожидают родственники — ты забыл? И, кроме того, неужели тебе мало сегодняшнего вечера?
— Мало… И еще, ты уж извини, — мне хочется выпить. С тобой. Ты вот спирта хватила…
— Бр-р…
— А мне и этого нельзя, я за рулем. Едем ко мне?
— Ладно уж. Но обещай, что дашь мне все-таки возможность встретиться с дядюшкой…
— Это же совсем просто. Вот ингредиенты: сахар, корица, гвоздика, лимон, вода. И, конечно, красное столовое вино.
— Ты забыла огонь…
— И огонь. И мирное столовое красное превращается в огненную смесь…
— А потом эта самая огненная смесь превращает грозного Аргуса в нежного любовника…
— А его студентку — в трепетную наяду…
— В змейку…
— Кстати, твои греки — они варили глинтвейн?
— Вообще-то, они пили подогретое вино. И при этом разводили его водой — в два-три раза.
— Тоже мне, поклонники Бахуса.
— Не забывай: веселье в этих странах было разлито уже в воздухе, как вино. Это нам, северянам нужно все время подогреваться.
— Ты гляди, поосторожнее там… С весельем, которое разлито в воздухе… Я уже боюсь тебя отпускать. Особенно с этим доцентом в коротенькой юбке…
— Разве — в коротенькой?
— Будто бы не заметил!
— По-моему, ты заметила больше, чем я…
— Да. И я знаю, что у этой Денисовой на уме. И зачем ей Греция…
— У тебя богатый жизненный опыт…
— Опыт неудачного замужества, не более…
— Действительно неудачного? Если честно?.. То есть, я хотел бы знать, тебе было также хорошо с ним…
— Очень редко… И потом, был стыд и какой-то холод… Он забивал все…
— Почему же…
— Какой любопытный… Я потом все объясню. Сейчас я хочу спать… Запомни, ты обещал разбудить меня в пять и отвезти домой… К дядюшке…
— Обещал — значит отвезу…
— Поставь будильник…
— Я проснусь ровно в пять…
Разговор начинался на кухне, где Аня готовила глинтвейн, а продолжался и закончился в постели. Чашка горячего пряного вина на обоих подействовала одинаково — вызвала томление и напомнила про глубокую ночь. Про наяду и змейку они вспомнили тогда, когда раздевались и укладывались в постель, будто семейная пара с изрядным стажем совместной жизни. Она обвилась вокруг него телом, руками и ногами, как лиана, и он почувствовал желание. Очевидно, его прежняя семейная жизнь со скупой на интимные ласки Викторией оставила в нем резерв нерастраченной мужской силы. Сейчас эта сила искала выход — но уже не в том неистовом порыве, какой они пережили у пылающего камина. Сейчас оба и надолго погружались в ласковое, колышущееся марево, безмолвно соизмеряя друг с другом желания, темперамент, ритм. Происходило глубокое, неспешное знакомство мужчины и женщины, стремившихся не надоесть друг другу, не потерять друг друга. Они долго плыли в этом всепоглощающем мареве, пока не достигли берега — и, изнеможденные, лежали рядом, переговариваясь, прислушиваясь к отзвукам их ласкового марева. Незаметно оно убаюкало их.
Он проснулся ровно в пять, в соответствии с собственным биологическим будильником, но не нашел ее около себя. Вмятина в постели сохранила не только форму ее тела, но и ее тепло. Змейка выскользнула из-под одеяла совсем недавно. На кухне брезжил свет. Накинув пижаму, он направился туда и, зажмурив глаза, увидел ее. С некоторым изумлением он увидел на ней свою рубашку в синюю клетку, не сколько мешковатую в плечах, но достаточно длинную, чтобы прикрыть верх бедер. Она ставила на стол дымящийся кофейник и две чашки.
— Доброе утро, — сказала она и виновато добавила: — Извини, я не нашла халата…
Халата и не могло быть — Виктория не оставила в квартире ничего из своей одежды. Подчеркивая этим, что ушла навсегда.
— Тебе идет, — он подошел и поправил нижний край рубашки, дотронувшись до прохладной шелковистой кожи ее бедра.
— Умывайся и приходи пить кофе, — засмеялась она. — Эх ты, обещал меня разбудить…
— Я проснулся ровно в пять, — запротестовал он, — не виноват же я, что ты оказалась жаворонком…
— Надо бы вернуться пораньше. Я думаю, все будут спать и, может быть, удастся проскользнуть в квартиру незамеченной. Тогда никто не узнает, во сколько я вернулась.
— Хорошо у тебя, — сказала она, когда оба сидели за столом и пили кофе. — Я теперь понимаю, чего мне так не хватало, когда я не знала тебя. Покоя и надежности. Ты знаешь, я ожидала, что после развода немного отдохну — и от мужа, и от его знакомых, которые стали и моими знакомыми, и от наших родственников, от людей вообще, от всего… Ничего подобного. Какая-то сумасшедшая жизнь… Суета, беготня. Надо учиться, и на жизнь зарабатывать, и все — самой… Можно я буду иногда приходить сюда и просто отдыхать? Когда ты позволишь?
— В любое время, — ответил он, прихлебывая кофе. Напиток казался необыкновенно вкусным. Может быть, оттого, что Аня приготовила лошадиную дозу, какую она обычно делала и для себя. Виктория же считала, что очень крепкий кофе вредит сердцу.
— Кстати, — сказала она, — кто будет поливать здесь цветы, пока ты будешь в отъезде? Кормить аквариумных рыбок?
— Вот я и думаю: кто будет поливать цветы и кормить аквариумных рыбок, пока я буду в отъезде? — улыбался профессор. — Может быть, ты согласилась бы? Я оставил бы тебе дубликаты ключей.
— Спасибо. Можно я иногда буду убегать сюда? И…
— И даже ночевать здесь, если тебе захочется, — разрешил профессор.
Тихонько войдя в прихожую своей квартиры, Аня услышала многоголосый богатырский храп. Она с облегчением вздохнула: может быть, ее появления и впрямь никто не зафиксирует? Но на кухне ее до полусмерти напугал силуэт мужчины, темнеющий на фоне окна с занимающимся утром.
— Доброе утро, племянница, — донесся до нее хриплый голос. — Что-то поздновато ты заявилась…
— Да нет, по-моему как раз очень рано, — растерянно проговорила Аня. Она включила свет. Дядюшка, мощного телосложения пятидесятилетний детина, сидел за кухонным столом и, по его выражению, «беседовал» с начатой бутылкой водки. На столе стоял еще граненый двухсотпятидесятиграммовый стакан — и больше ничего.
— Что же вы не закусываете, дядя? — Аня бросилась к холодильнику, извлекла остатки краковской колбасы.
— Давай другой стакан, выпьем, — дядюшка взялся за бутылку, — отметим твой зачет. Трудно было сдавать, а? Всю ночь сдавала…
Аня, покраснев, достала рюмку и попросила налить на донышко.
— Ты не бойся, они все равно свалились и не знают, во сколько ты пришла, — благодушно продолжал дядя, наполняя до краев ее рюмку. — А мне до чужих секретов дела нет. Только вот послушай, Аня, вчера тебя спрашивало множество людей. И по телефону, и так… Какие-то Игори, Марины, Ирины… много народу спрашивало… Одного я немножко по лестнице спустил, самого настырного…
— Дядюшка, о ком вы? — испугалась Аня. Но дядя заставил ее выпить и лишь потом, неспешно опрокинув граненый стакан, начал рассказывать:
— Игори, Марины, Капитолины — те культурно по телефону спрашивали, хотя и довольно часто, каждые десять минут. Мужик — тот даже в трубку зарыдал, тогда я его послал, а потом жалко стало. Но зато он перестал звонить. А баба — ту не посылал, она сама догадалась и перестала звонить. Но вот тот настырный… Представляешь, заявляется в квартиру и начинает качать права. Где жена, говорит, я ее муж. Вы, говорит, ее прячете… Где я тебя прячу, под кроватью, что ли?
— Олег?
— Ну да, Олег. Ты его знаешь, этого хмыря?
— Дядя, но ведь это и правда был муж, только бывший… Я же вам его представляла, в прошлый ваш приезд, три года назад.
— А ты помнишь, какой я приехал три года назад? Нарезамшись. Я бы и тебя тогда не узнал… Ну, ладно, если ты муж, то должен дома быть, а не с улицы в одиннадцать ночи приходить и жену под кроватью искать. Вот и пришлось немножко грубо с ним обойтись. Ежели бы я знал, что это муж…
— Бывший муж…
— А если бывший, так и поделом. Как раз ступеньки и пересчитал. Я думаю, он не будет больше тебя беспокоить.
Аня не была в этом уверена.
— Ты ему сказал, где я?
— Сказал, а как же. Сдает, говорю, зачет. Не поверил. Плохой он человек недоверчивый.
— Он не будет больше меня разыскивать?