Когда стало очевидным, что Света в ближайшем будущем не подарит семье ребенка, Саша совершенно перестал с ней считаться. Шпынял по всякому поводу, намеками доводил до слез и истерик, стал чаще прикладывать руки. Пропадал где-то по вечерам, побритый да наодеколоненный. Приходил за полночь с друзьями, будил ее, заставлял «сварганить закусон». Когда его дома не было, Света испытывала нечто похожее на облегчение. И мучилась, и винила себя во всем, ребеночка ждала. Думала, когда появится ребенок, все станет на свои места…
Только зря. Она не знала, что Саша, еще когда служил, переспал с одной шалавой по голодухе-то солдатской, а та «наградила» его целым букетов дурных болезней. Еле вылечился, а потом врачи высказали «опасения», что детей у него не будет. Он надеялся, что они ошибаются. Надеялся до последнего, а когда понял, что надежды напрасны, всю злость принялся на Светке вымещать. Признаться ей боялся. Себя виноватым делать не желал. Жену во всем винил. Да так, что и сам в эту вину поверил, и Свету убедил. Сколько слез она пролила ночами бессонными, сетуя на свое «бесплодное» тело, на безрадостное будущее. Мысли дурные, отчаянные бродили в голове. Страшно от них становилось. Только сейчас она отца понимать начала. Жизнь сама веревку на шею набрасывала и давила, давила потихоньку; мучительно долго выворачивала душу безысходностью. И смерть уже избавлением казалась. Но что-то росло в сердце Светы день за днем. Что-то не давало решиться на страшный шаг. Она вдруг обнаруживала в себе неизведанные ранее чувства. Она испытывала удовольствие от одиночества, от интересной книги. Она умилялась спящему коту Ваське, которого раньше не замечала. Мелочи, повседневные бытовые и житейские мелочи отвлекали мысли, гнали прочь бездну…
И каким контрастом был всему этому Саша — жестокий, грубый, несправедливый, зловещий и непредсказуемый, Света начала понимать, как ошиблась в нем, как обманула сама себя.
Сейчас она шла за мужем по ночному городу в очередной раз опустошенная, униженная, распятая чувством стыда и отвращения. Даже если до сих пор у нее оставались какие-то чувства к Саше, они сгорели, стерлись, выжглись ненавистью к нему.
Они миновали освещенную площадь перед вокзалом, где стояли автобусы и немногочисленные такси, прошли мимо темных киосков в самый конец перрона, пересекли пути, небольшую рощу и оказались на темной улочке, которая вела к их дому.
Света задержалась у калитки и оглянулась туда, где сверкали прожектора станции. Там прогрохотал скорый поезд, увозя в своих внутренностях сотни спящих людей в даль, в другие города, незнакомые и неприютные. Теперь у Светы не было страха перед этой неизведанной далью. Здесь было во сто крат хуже. Она хотела обрести мир в душе, доброе гнездо, где она могла бы стать любящей и любимой хозяйкой, а получила унижение и страх.
— Ты кого там высматриваешь? — выглянул из двери Саша. — Пошли спать!
Света молча вошла в дом, легла в зале на диван, поджав ноги к груди, и накрылась пледом. Впервые она не легла с мужем в постель.
Света услышала, как вошел Саша, присел рядом, тронул ее за плечо.
— Свет, ты чего, обиделась? Извини, перебрал немного, слышишь? Ну дурак я, дурак! Прости, ладно?
Света молчала. Ею овладело странное оцепенение, пугавшее ее саму. Саша тяжело дышал и, видимо, ждал ответа. Он вздыхал, обдавая ее спиртным запахом, ерошил волосы и качал головой.
— Хрен с тобой! — не выдержал он наконец и скрылся в спальне.
Света замерла, застыла, прижав руки к груди.
Из своей комнаты выскользнула мать, ворча, закрыла на засов двери, выключила везде свет. К дочери не подошла.
Света крепко зажмурилась, чтобы не заплакать.
На следующее утро она поднялась первая. Дала поесть двум хрякам в сарае, насыпала корм птице, приготовила завтрак.
Встала мать. Буркнула что-то про белье, которое следовало бы замочить, «а то лежит в корзине, и никому дела до него нет». Света демонстративно подхватила корзину с бельем и отнесла в баню.
Из спальни вышел заспанный Саша. Почесывая волосатую грудь, он чмокнул Свету, возившуюся у плиты с непроницаемым выражением лица.
Сунув ноги в старые калоши, муж выскочил во двор и рысцой направился в сад, к туалету.
Ели молча. Саша ел жадно, глотал яичницу целыми кусками. Глядя на него, Свету буквально передергивало от отвращения. Впрочем, в последние дни ее стало часто тошнить по утрам, но она относила это насчет опротивевшего мужа.
Это воскресное утро выдалось солнечным, но на душе у Светы не было так солнечно.
— На второй день-то пойдете? — спросила мать.
— А чего там делать? — ухмыльнулся Саша. — Нам вчерашнего хватило…
Света отложила вилку, которой ковыряла остывшую картошку, и тихо сказала:
— Я хочу, чтобы ты ушел. Совсем.
Мать испуганно посмотрела на дочь, потом перевела робкий взгляд на зятя. В ее глазах светилось любопытство.
— Не понял, — проговорил Саша, поставив кружку с чаем на стол.
— Мы больше не будем жить вместе. Теперь понял? Знать тебя больше не желаю. Если не уйдешь ты, уйду я.
— Дети, дети… Да что же это такое! — залепетала мать, внутренне поддерживая дочь, но смертельно боясь высказать эту поддержку при зяте.
— И куда же ты пойдешь? — зло усмехнулся Саша, не обращая внимания на тещу.
— Куда угодно, лишь бы твою рожу больше не видеть.
В один миг вся посуда со стола была сметена на пол. Он ринулся к Свете, но успел только сорвать с нее косынку. Света бросилась вон из дому, к курятнику. Саша устремился за ней, но поскользнулся босой ногой на недоеденной яичнице. Да еще теща с воем схватила его за трико и сама упала на колени.
— Сашечка, зайка, что ты делаешь?! Ой, людцы, ратуйте! Ратуйте, родненькие!
Саша вырвался в тот момент, когда Света юркнула в низкую дверь курятника и заперлась изнутри на крючок. Всю жизнь она недоумевала, почему отец приделал крючок в курятнике, а он на все ее вопросы только смеялся и отвечал: «Чтобы куры на ночь запирались от чужих петухов». Дверь и стены у этого сооружения были крепкими, надежными, сделанными на совесть (по другому отец не мог).
В щелочку Света увидела, как из дому выскочил муж, и тут же страх вжал ее в бревенчатую стену, сдавил грудь железным обручем, заставил сердце бешено колотиться в груди.
Света слышала, как в доме вопила мать, а потом увидела, что щель закрыла тень.
— Светка, открывай, дурочка! Слышишь?
Он тщетно пытался разглядеть ее в узком окошке.
— Выходи, поговорим, елы-палы! — Саша грохнул кулаком в дверь. — Слышишь, что говорю, сука?! Ты меня знаешь! Спалю все нахрен!
Из дому, рыдая и заламывая руки, выскочила простоволосая мать. Она схватила его за майку и стала с силой, ей не свойственной, оттаскивать его от курятника.
— Спалю! И тебя, и ее спалю! — рычал Саша, совершенно теряя рассудок от злости. — Пусти, старая! Прибью! Обеих прибью! Видеть она меня не хочет! Да я тебе шею сверну, курва! Уйдет она! От меня только на тот свет, поняла?! Да пусти ты, кобыла старая!
Он отшвырнул тещу на грядку с клубникой.
— Ой, люди добрые! — заголосила Галина Дмитриевна, отползая прочь. — Ратуйте, убивают!
Саша метнулся в сарай и вернулся уже с топором. Первый удар пришел в косяк двери курятника. С рычанием он вытащил лезвие и ударил снова.
Света сидела в уголке, перепачканная куриным пометом, и вздрагивала от каждого удара. Страшное, все возрастающее безразличие наполняло ее душу. Пустое, холодное ничто медленно проникало в голову. Словно она оказалась в конце какого-то пути и перед ней была только глубочайшая бездна. Ни назад пути нет, и вперед идти нельзя. В этой точке все закончилось. Все сошлось у этой бездны. И никого вокруг. Ни одной живой души, ни одного проблеска жизни. Только гулкий ритм наполняет вселенную. Бум! Бум!
Света очнулась. С потолка сыпалась древесная труха, а курятник продолжали сотрясать удары. Скрип и треск дерева противно резал уши, и Света закрыла их руками. Но тут она увидела яркий луч света, который запустило утреннее солнце в одну из щелей. Луч завораживал неповторимой осязаемостью, будто был сделан из тонкой великолепной ткани. И эту ткань хотелось потрогать, пощупать, прижать ее, теплую и нежную, к лицу…
Света подобралась ближе, протянула руку. Пальцы вспыхнули. Свет заструился по ним, охватил теплом кожу. Пылинки, плясавшие в луче, дрогнули и закружились еще быстрее.
Неожиданно наступила тишина. Нет, просто прекратились удары, а вместо них слышалось множество голосов.
— Светочка, открывай, детка! — позвал голос матери.
Света поднялась с колен и сбросила крючок.
Мать тут же обняла ее, сжала голову испачканными в земле руками.
— Мы его, ирода, в тюрьму засадим! — всхлипывала мать. — Спалит он! Чтоб его черти в аду палили! Мужики наши соседские скрутили его да на станцию отволокли, выродка такого.
