То время, четыре года назад, было для него самым страшным. Андрей впал в жесточайшую депрессию и только благодаря матери постепенно успокоился, смирился, снова начал жить.
И вот, через четыре года после смерти Оли, пришла телеграмма от человека, который знал его так мало и у которого было больше всего причин ненавидеть его, но этот человек позвал Андрея. И Андрей не мог ему отказать.
«Прыпынак Млынаўка», — прохрипел динамик.
Андрей, переступая через ноги сидящих, вышел в тамбур.
Электричка затормозила. Двери с шипением разошлись.
Он вышел на перрон, освещенный фонарями, как тогда, семь лет назад. Дорогу Андрей помнил. По дорожке, мимо сосенника, по темным улицам. Апрельский вечерний морозец прихватил дорожную грязь и лужицы, припорошил инеем прошлогоднюю траву. Серые заборы, светлые окна — все по-старому, ничего не изменилось, только у дороги кое-где виднелись столбики водяных колонок, которых тогда не было.
Вот и угловой дом бабы Зои. Одно окно светится.
И тут ему вдруг показалось, что там, в доме, ждет его Оля. Ждет давно. И Андрей не понимал, почему так долго не приезжал.
Воспоминания хлынули безудержным потоком — Кастрюковский луг, сено, оранжевое солнце, ручеек-речка Вилька, запах лета, девичьи податливые губы, чувство бесконечного полета и счастья, казавшегося вечным… Почему он не вернулся сюда, под эту крышу, если здесь обитало его счастье? Почему?
(«…серенький бюргер и сын бюргеров…»)
Андрей без сил прислонился к забору. Дыхание перехватило, голова закружилась. Только через минуту ему удалось справиться с вихрем чувств. Он открыл старую калитку. Никто не бросился ему под ноги с тявканьем. Во дворе тихо. Двери сарая и курятника открыты. Какой-то страшный, нежилой дух витал над этим местом.
Андрей поднялся по грязным ступенькам на темную веранду. Пахло мерзлой картошкой и прокисшей капустой. Он дернул дверь, вошел в теплую внутренность дома. На полу не было плетеных дорожек. Тихо. Из глубины дома льется свет. Андрей оставил сумку у порога, пошел туда, где был свет… и увидел бабу Зою. Она лежала на постели, чуть приподнятая подушками. У изголовья кровати горела лампа. Рядом с кроватью стол, заставленный лекарствами и питьем. В комнате было чисто и тепло.
Андрей подошел ближе, опустился на колени у ее постели. Баба Зоя открыла глаза, посмотрела невидяще в потолок.
— Баба Зоя, это я, Андрей.
Она повернула голову. Лицо ее еще больше сморщилось, а из глаз потекли скупые старческие слезы.
— Андрэйка, сынок, захварэла я… Думала, не дачакаюся ўжо. Каб яна прапала, немач гэта праклятая, — заговорила она неожиданно по-белорусски. — А ты ж, мой хлопчык! Не бачыліся даўно… Схуднеў як, ссунуўся…
Сам еле сдерживая слезы, Андрей улыбнулся: белорусский иногда казался забавным языком.
— Тое лета яшчэ адвалацэндалась, а ўзімку ўжо і ногі адняліся, і языком ледзве варушыла. Потым палепшала, але чую — смертухна мая ідзе… блізка… дакранаецца, аж у грудзях захланае… Цябе чакала, Андрэйка. Вы ж з Волечкай маёй, нібы два пальчыкі на адной руцэ. Такая мне радасць на старасць…
Слушая старуху, Андрей усиленно сглатывал стоявший в горле горький ком. Хотелось обнять эту святую женщину, которую не озлобили ни люди, ни годы, простившую ему все — и бегство, и предательство, и гибель единственно родного человека, которого по всем законам бытия никак не должна была пережить.
И горько, и сладко, и страшно сделалось Андрею. Не видел он еще таких людей. Не знал, что есть они. А оказалось, есть!
— Сыночак у цябе ёсць, Андрэйка. Сыночак, — сказала баба Зоя, потянувшись к нему с подушек. — Шэсць годзікаў ужо. У школку скора. Волечка прасіла не казаць, ну я і маўчала. Зараз нельга — адыходжу, хто за хлопцам даглядзіць? Не ў дзіцячы ж дом пры жывым бацьку!
Андрей задохнулся, зашарил глазами по морщинистому лицу бабы Зои.
— Сын? У меня сын?
— Так, так, Косцікам завуць. Волечка як памерла, яму два годзіка было…
Не сказала! Почему же Оля так ничего и не сказала? Почему? Да что же это такое! Шесть лет он ничего не знал!
Во дворе послышались шаги. Кто-то вошел.
— Теть Зой! Ты спишь? Извини, что мы так поздно. Я по дороге к Ане забежала, а потом этого разбойника искала. Оки с Любкиным оглоедом за станцию ходили. Еле выловила!
— И ничего не за станцию, — раздался детский голосок, — мы только у леса были.
Андрей поднялся с колен и вышел в зал.
Женщина ввела краснощекого малыша и замерла на пороге.
— Ой, здравствуйте!
— Здравствуйте, — кивнул Андрей, глядя только на кроху у ее ног.
— Привет! — весело поздоровалась кроха, по-детски картавя букву «р». — А ты кто?
Повисла неловкая пауза. Потом Андрей, сам удивляясь, что такие слова может произносить, сказал, смущенно пожав плечами:
— Я? Наверное, я буду твоим отцом.
На Андрея смотрело его же собственное маленькое лицо с огромными Олиными серыми глазами.
Через секунду дом огласил радостный вопль:
— У-р-р-ра!
Отец, держа сына за руку, пробирался между крашеными могильными оградами.
Ветреный апрель тащил по небу свинцовые тучи, но уже не охватывал стылым холодом. Мягко шуршала прошлогодняя трава. Тихо покачивались голые, но вот-вот готовые «взорваться» листочками, березы у старого края кладбища.
Отец и сын наконец нашли вертикальную мраморную плиту без оградки с фотографией и надписью:
«Филипович
Ольга Викторовна
24.03.1970 г. — 3.10.1993 г.
От безутешной бабушки».
— Тут лежит наша мама, да? — подергал руку Андрея Костик.
— Да. Мы постоим тихонько и попросим, чтобы она простила твоего папу, ладно?
— Ладно, — шепнул малыш с недетской серьезностью.
Только сейчас Андрей понял, какую боль носил в сердце и как упорно не хотел замечать эту боль. Понял, какое счастье подарила ему судьба и каким глупцом он оказался, легкомысленно упустив его, потеряв в суетности мира, со всеми его потрясениями, соблазнами и чудесами, самое главное — любящее сердце…
Андрей присел, потрогал песок на могиле.
Он не замечал своих слез и только бормотал четверостишие, которое вдруг вспомнил, хотя слышал его очень давно и не очень отчетливо:
— И сердца боль унять словами невозможно,
И крик души, как крик в промозглой темноте,
Понять, казалось бы, несложно,
Но уши слышат, видимо не те…
Зоя Михайловна, старая учительница, которую знали и любили все в поселке, умерла через три дня.
Андрей увез сына в Москву, но через несколько месяцев продал свое дело, квартиру и поселился в Минске.
Еще через год он женился на замечательной женщине Тане, которая была в Млыновке сиделкой для больной бабы Зои и нянькой для Костика. У них родились еще две девочки.
Сергей Петрович Коротков ушел от жены к той, которая все это время любила его и ждала.
Маргарита Львовна стала во главе одной из префектур города и никогда не подавала вида, что тяготится одиночеством.
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.
А. Ахматова.
Салют императору! Идущие на смерть приветствуют тебя!
