Оля стояла в вестибюле, обхватив плечи руками и ни на кого не глядя. Андрей получил свой и ее плащ, осторожно приблизился к ней.
— Оля, зачем ты так? Зачем? — горестно спросил он, озадаченный ее неожиданной яростью.
Оля стояла к нему спиной, глядя на проезжавшие за зеркальным стеклом автомобили. Андрей почувствовал, как напряжены ее плечи, когда набрасывал плащ.
— И сердца боль унять словами невозможно,
И крик души, как крик в промозглой темноте,
Понять, казалось бы, несложно,
Но уши слышат, видимо, не те… — произнесла она так тихо, что Андрей еле разобрал.
— Ты что-то сказала?
Оля обернулась. В огромных серых глазах собралась влага. Она покачала головой.
— Нет, ничего. Отвези меня в гостиницу.
Андрей вернулся домой в совершенно подавленном состоянии.
Маргарита Львовна, пытавшаяся выяснить, в чем дело, так и не добилась от сына вразумительного ответа.
Андрей не знал, как расценивать неожиданную Олину истерику в ресторане.
Или она лукавила, что в ее сердце нет больше «огонька», нет больше никаких чувств к нему?
Когда-то он любил ее так, как никого потом. Да и сейчас любил! И хотел показать это. Почему же она оттолкнула его? Что им мешало начать все с начала? Гордость? Обида? Странная смесь ненависти и подспудной любви? Что?
Андрей не знал этого тогда.
Он не находил себе покоя. Тяжесть на душе не давала дышать, спать, есть. Все валилось из рук.
В университете должны были вот-вот начаться занятия после обычного «картофельного десанта» на поля страны. Но мысли Андрея были далеки от учебы. Он не мог все оставить так. Не мог. Хотел что-то доказать себе… ей.
Наконец Андрей решил позвонить Оле. Она ответила. Он попросил еще об одной встрече.
— Хорошо, — согласилась Оля. — Тогда давай сегодня. Завтра я улетаю с группой в Лондон на переговоры.
Андрей тщательно готовился к этой встрече. Даже тщательнее, чем когда-либо. Это была решающая встреча. Возможно, последняя, если у него ничего не получится.
В комнату тихо вошла мать.
— Я знаю, ты опять встретил ее, — вздохнула она. — Андрей…
— Не нужно, мама! — перебил он ее раздраженно, пытаясь завязать дрожащими руками галстук. — Ты достаточно постаралась в свое время. Не нужно начинать снова.
— Я ничего не начинаю, — Маргарита Львовна повернула его к себе, ловко взялась вязать узел. — Просто я хочу, чтобы ты сегодня не ехал в город.
— Мама!
— Послушай! На улицах стреляют! Андрюша, это очень серьезно! Я не буду тебе больше ничего говорить. И возражать против твоих с ней отношений не буду. Можешь привести ее сюда…
— Нет! — сказал Андрей, как отрезал. — Чтобы ты наговорила ей гадостей, как тогда? Оставь, мама!
— Андрей!
Но он уже был на площадке.
Потом Андрей жалел, что не послушался мать на этот раз.
Как иногда удивительно развиваются события в этом мире. Люди случайные, ни в чем не повинные и ни о чем не подозревающие, оказываются втянутыми в жуткие дела и кровавые преступления. Они становятся жертвами, приносимыми на алтарь чьих-то жестоких идей, гнусной алчности и властолюбия сильных мира сего. И они гибнут, эти незаметные люди. Гаснут, как свечи. Ведь известно, что зло не любит света.
В ту ночь, с воскресенья на понедельник 3–4 октября 1993 года, в огромном городе вновь столкнулись лоб в лоб человеческие амбиции и жажда власти. Прозвучали выстрелы. Пролилась кровь.
Газеты, вышедшие уже после основных трагических событий, пестрели аршинными заголовками. В статьях клеймили «красно-коричневых», обвиняли всех и вся в трагедии, но прошло немного времени, и главные действующие лица, в которых тогда плевали и которые посылали народ под пули, уже мило улыбались с экранов телевизоров, словно не было слез матерей, горя…
Впрочем, сейчас мало кого волнует то, что происходит за стенами дома, квартиры. Люди утром вставали, завтракали и шли на работу, аккуратно обходя трупы, будто это самое обычное на свете дело — встретить по дороге на работу труп.
Однако сотни и тысячи остальных горожан с любопытством наблюдали за развитием основных событий: конечно, когда еще такое увидишь? В основном, страдали они.
Снайперы имели неповторимую возможность проявить свое «мастерство» на живых «мишенях».
Очевидцы утверждали, что во время стрельбы было совершенно непонятно, кто в кого стреляет. Скорее всего, пули рикошетили от бетонных стен домов и летели сами по себе — в любопытную толпу.
Удивительное существо воспитало наше государство! Хомо бесчувственный, вероятно, его можно назвать именно так. Это существо готово с разинутым ртом наблюдать, как пули срезают собрата, и одновременно обсуждать, кто же это такой меткий стреляет?
Погибали подростки. Люди шли на звуки стрельбы, как на представление. Тихими и темными переулками они подходили к самому месту событий. Когда танки стреляли по Белому дому, зеваки едва не заглядывали в жерла их пушек.
Бригады «скорой помощи» оказывались благоразумнее. Некоторые категорически отказывались подбирать раненых под огнем невидимых стрелков, предпочитая прятаться за стенами домов.
После телевидение показало интервью с матерями и близкими погибших. Кусочек металла, пущенный преступной рукой, ворвался в их судьбы, исковеркав и превратив жизнь живых в один отчаянный вопрос — за что?
Корреспонденты «Комсомолки» писали в первом же номере, вышедшем 5 октября 1993 года: «Перебежками добираемся до девятиэтажного дома на К-м переулке. У подъезда палка с белым флагом на конце и тянется кровавый след. На третьем этаже жильцы рассказали нам подробности: убита девушка лет 18, а возле нее долго сидел и плакал какой-то парень».
«…панорама парка перед Белым домом. В 20 метрах от ограды, уткнувшись лицом в листву, лежит человек в черном тренировочном костюме. На восьмом этаже нам сказали: «Все кричал, ворочался и кричал. Два часа назад умер».
Люди из окон наблюдали, как умерла девушка и как медленно истекал кровью человек!
Даже не поленились засечь время!
Воистину, непонятные существа — люди!
Оля была смертельно ранена… Андрей отговаривал ее идти на выстрелы, но она пошла…
Это случилось в каком-то переулке, в который они забрели. Увидев стонущего человека, как раз перед парком, она хотела броситься к нему, но откуда-то со стороны Белого дома ударила автоматная очередь.
— Сумасшедшая! Идиотка! Тебе жить надоело? — закричал на нее Андрей, оттянув обратно за спасательную стену. — Тут стреляют, дура! Пошли отсюда. Пусть они хоть руками друг друга передавят, нам то что? Я прошу тебя!
— Что же с тобой случилось, Андрей? — вдруг произнесла она с сожалением. — Я так зачитывалась твоими письмами! Ты куда-то шел, что-то делал! А сейчас? Куда ты идешь сейчас? И куда зовешь меня вместе с собой? Целый вечер ты говоришь только о себе! Посмотри на себя! — Оля яростно толкнула его в грудь. — Посмотри! Осторожный, самодовольный, серенький бюргер и сын бюргеров! Оставь, Андрей! Оставь!
Она вырвалась из его рук и скрылась в темноте, что-то ища. Андрей увидел ее уже с какой-то палкой, к которой она привязала свой белый шарф.
Не обращая внимания на Андрея, она устремилась к раненому, махая своим импровизированным флагом.
А Андрей стоял, не смея ее удерживать. И тут… Пуля пробила ей грудь. С фонтанчиком крови и кусочками плаща она прошла навылет. Он видел это… Как в замедленной съемке… Мерзкий шлепок — и Олю буквально опрокинуло на асфальт.
«Как? Почему? За что?» — пронеслось у него в голове.
Андрей стоял у стены, укрытый в переулке, а она лежала на мостовой, как сломанная кукла.
— За что?
Он медленно опустился на колени и пополз к ней. Ощупал.
Ему трудно было дышать, словно пуля попала и в него. Глаза заливали слезы отчаяния.
…Воздух свистел где-то под блузкой. У сердца…
Он вспомнил, что нужно закрыть чем-то… входное и выходное отверстия от ранения…
Андрей плакал, лихорадочно отрывая плотные листки из блокнота, и все повторяя:
— Что вы делаете, люди? За что, люди? За что?
Оля умерла через несколько минут так и не приходя в сознание.
А Андрей плакал, прижимая к себе неподвижное тело…
В темных окнах громадной коробки мелькали равнодушные призраки.
…Андрей прислушался к голосу, звучавшему из динамиков электрички. Следующая была его остановка — Млыновка.
Он все еще не понимал, почему баба Зоя позвала его через столько лет, ведь он предал Олю даже потом, после ее смерти. (Олю забрали из Москвы соседи из Млыновки. Больше родственников, кроме старенькой бабы Зои, у нее не было.) Он не поехал ни на похороны, ни на поминки, ни в последующие поминальные даты. Андрею было стыдно. Стыдно смотреть в глаза тех, чьи ожидания он тоже обманул. И еще ему было страшно увидеть Олю еще раз… уже неживой. Страшно ощущать горе потери так близко и всеобщее осуждение.
