— Ты уже одета, Изабель, — заметил граф.
— Да, папа, чтобы миссис Ливайсон не пришлось долго ожидать чаепития. Она любит пить чай пораньше, а ей, вероятнее всего, уже пришлось отложить обед на более позднее время из-за миссис Вейн, которая уехала из дома в седьмом часу.
— Надеюсь, ты не припозднишься сегодня, Изабель.
— Все зависит от миссис Вейн.
— Тогда ты наверняка приедешь поздно. Когда молодые леди в нашем светском обществе превращают ночь в день, это дурно влияет на цвет их лица, делая его бледным. Как Вы полагаете, мистер Карлайл?
Мистер Карлайл бросил взгляд на те розы, которые цвели на щеках у девушки, сидевшей напротив; право же, они выглядели слишком свежими и яркими для того, чтобы так просто завянуть.
Когда обед закончился, вошла горничная с белой кашемировой накидкой, укутала ею плечи молодой леди и сообщила, что экипаж подан.
Леди Изабель подошла к графу.
— До свидания, папа.
— До свидания, моя милая, — ответил граф, привлек ее к себе и поцеловал нежное личико. — Скажи миссис Вейн, что я не позволю продержать тебя до утра: ведь ты еще совсем дитя. Мистер Карлайл, позвоните, пожайлуста. Сам я лишен возможности проводить мою дочь к экипажу.
— Если позволите, Ваша светлость, и если леди Изабель не откажется от услуг человека, малоискушенного в обращении с молодыми дамами, я почту за честь проводить ее, — слегка смущенно ответил м-р Карлайл, прикасаясь к звонку.
Граф поблагодарил его, молодая леди улыбнулась; мистер Карлайл спустился с ней по широкой освещенной лестнице и, стоя с непокрытой головой у дверцы роскошного экипажа, помог ей подняться в него. Прощаясь, она простым искренним жестом протянула ему свою руку. Карета укатила, и м-р Карлайл вернулся к графу.
— Ну разве она не мила?! — спросил граф.
— Мила — слишком слабое слово для подобной красоты, — тихо ответил м-р Карлайл внезапно потеплевшим голосом. — Я никогда не видел лица, хотя бы отдаленно сравнимого с этим по красоте.
— Она вызвала настоящую сенсацию в Салоне на прошлой неделе, как я слышал. Сам же я из-за этой бесконечной подагры весь день провел дома. Душа у моей девочки, да будет Вам известно, столь же прекрасна, как ее лицо.
Графа нельзя было упрекнуть в необъективности. Природа щедро одарила леди Изабель не только умом и красотой, но и добрым сердцем. Она почти совсем не походила на молодую светскую леди, отчасти потому, что до сих пор была изолирована от светского общества, отчасти благодаря усилиям, приложенным для ее воспитания. Когда ее мать была жива, она жила и в Ист-Линне, но главным образом — в большой графской усадьбе Маунт-Северн, в Уэльсе; после смерти матери она постоянно находилась там под присмотром строгой гувернантки, с немногочисленной прислугой, в то время как граф бывал у них наездами, всякий раз внезапно и ненадолго.
Наша героиня была великодушной и доброжелательной, очень застенчивой и чувствительной, доброй и деликатной со всеми людьми. Право же, не придирайтесь к этой похвале, любите ее и восхищайтесь ею, пока еще не поздно. Сейчас, в своем невинном девичестве, она того стоит; придет время, когда эта похвала, увы, станет незаслуженной. Если бы граф мог предвидеть участь, которая постигнет его дитя, он из любви к ней скорее убил бы ее собственными руками, чем позволил ступить на этот горестный путь.
Леди Изабель продолжала свой путь в экипаже, который спустя некоторое время благополучно доставил ее к дому миссис Ливайсон. Миссис Ливайсон была дамой почти восьмидесяти лет, крайне суровой в речи и манерах, или, как это называла миссис Вейн, «ворчливой». Со сбитым набок чепцом, сердито одергивающая черное атласное платье, она к приходу Изабель выглядела живым олицетворением нетерпения, поскольку мисс Вейн заставила ее дожидаться обеда, а Изабель — чаепития, что весьма вредит как здоровью, так и настроению пожилых людей.
— Боюсь, я опоздала, — воскликнула леди Изабель, приближаясь к миссис Ливайсон, — но некий джентльмен обедал сегодня с папой, что и заставило нас слегка засидеться за столом.
— Ты опоздала на двадцать пять минут, — с упреком воскликнула старая леди, — а мне хочется, наконец, выпить чаю. Эмма распорядилась, чтобы его принесли.
Миссис Вейн позвонила и выполнила эту просьбу. Она была маленькой женщиной двадцати шести лет, с некрасивым лицом, но изящной фигуркой, чрезвычайно утонченной и тщеславной до кончиков ногтей. Ее мать, уже умершая ко времени описываемых событий, была дочерью миссис Ливайсон, а ее муж Раймонд Вейн, был предполагаемым наследником титула графа Маунт-Северн.
— Ты что, не собираешься снимать свой капюшон, дитя мое? — поинтересовалась миссис Ливайсон, которая не разбиралась в новомодных названиях подобных вещей: mantle, bernous[1] и целая вереница прочих.
Изабель сняла накидку и присела рядом с ней.
— Бабушка, но чай не заварен! — изумленным голосом воскликнула миссис Вейн, когда слуги внесли поднос и серебряный чайник. — Не собираетесь же Вы заваривать его здесь, в комнате?!
— А где же, по-твоему, я должна это делать? — осведомилась миссис Ливайсон.
— Но гораздо удобнее, когда его приносят уже заваренным, — сказала миссис Вейн. — Терпеть не могу эту embarras[2] с завариванием.
— Ну конечно! — ответила старая леди. — И он расплескивается в блюдца и делается таким же холодным, как и молоко! Ты всегда была лентяйкой, Эмма, и потом — что за привычка пользоваться этими французскими словечками! Я бы лучше прилепила себе на лоб табличку «Я говорю по-французски», чтобы поведать об этом всему миру.
— А кто вообще заваривает для Вас чай? — спросила миссис Вейн, телеграфируя Изабель презрительную гримаску за спиной своей бабушки.
Но Изабель скромно опустила глаза и залилась густым румянцем. Ей не хотелось в чем-то расходиться с миссис Вейн, гостьей ее отца и особой постарше ее, но даже мысль о неблагодарности и насмешках над престарелой родственницей была ей отвратительна.
— Приходит Гарриет и заваривает его для меня, — ответила миссис Ливайсон, — да уж, а также сидит и пьет чай со мной, когда я одна, что бывает частенько. Ну, что Вы скажете на это, мадам Эмма, с Вашими утонченными понятиями?
— Ну конечно же, как Вам будет угодно, бабушка.
— Как раз возле твоего локтя находится чайница, чайник свистит вовсю, и, если мы вообще собираемся пить чай сегодня, его уже пора заварить.
— Я не знаю, сколько сыпать заварки, — проворчала миссис Вейн, которую приводила в ужас перспектива испачкать руки или перчатки, и которая вообще терпеть не могла делать что-нибудь полезное.
— Давайте я заварю чай, дорогая миссис Ливайсон, — сказала Изабель, поднимаясь с готовностью. — Я всегда делала это в Маунт-Северне, и для папы его также завариваю я.
— Сделай милость, дитя мое, — ответила старая леди. — Ты стоишь десяти таких, как она.
Изабель весело рассмеялась, сняла перчатки и села возле столика. В этот момент молодой и элегантный мужчина ленивой походкой вошел в комнату. Он считался красавцем: правильные черты лица, темные глаза, волосы цвета воронова крыла и белоснежные зубы; но внимательный наблюдатель не смог бы не отметить, что выражение его лица нельзя назвать приятным, а эти темные глаза упорно избегают смотреть на собеседника. Это был Фрэнсис, капитан Ливайсон.
Он был внуком старой леди и кузеном миссис Вейн. Немногие мужчины обладали столь обворожительными манерами (в случае необходимости), лицом и фигурой, немногие были столь красноречивы и в то же время столь бессердечны в глубине души… В свете заискивали перед ним и потакали ему во всем, поскольку, будучи бессовестным мотом, что ни для кого не было секретом, он в то же время являлся предполагаемым наследником старого и богатого сэра Питера Ливайсона.
— Капитан Ливайсон, леди Изабель Вейн, — представила их друг другу престарелая матрона, и Изабель, совсем еще дитя, неискушенное в светской жизни, зарделась под восхищенными взглядами, которые стал бросать на нее молодой гвардеец.
Странно, право же странно, что ей довелось познакомиться в один и тот же день, почти в один и тот же час, именно с этими двумя мужчинами, которым суждено будет оказать столь сильное влияние на ее будущую жизнь!
— Какой миленький крестик, дитя мое! — воскликнула миссис Ливайсон, когда Изабель приблизилась к ней по окончании чаепития, чтобы попрощаться и уехать с вечерним визитом в обществе миссис Вейн.
Старая леди имела в виду золотой крестик, украшенный семью изумрудами, который висел на шее Изабель. Вещица была легкой, изящной работы, на короткой и тоненькой золотой цепочке.
— Он просто миленький! — ответила Изабель. — Его подарила мне моя дорогая мама перед смертью. Подождите, я сниму его для Вас. Эту вещь я надеваю только по особо важным случаям.
