После длительного этапирования, вытолкав из вагона, их погрузили на телегу и везли, пока была возможность ехать. Вечерело, густая мрачная пелена быстро опускалась на землю, стеной обступал густой лес, через дебри которого они продирались уже с трудом. «Всем остановиться!» — вдруг раздался приказ конвоира. Сбросив с телеги вместе с нехитрым скарбом, почти в ночи их оставили посреди мрачной поляны, окруженной наступающим со всех сторон лесом, обессиленных, обреченных на верную гибель. Эта поляна стала их первым пристанищем тогда, холодным страшным днем начала осени. Замершая, словно камень, чужая земля, будто умершая здесь, на самом ее краю, в одиночестве брошенная и забытая всеми… Недалеко от этих мест заканчивалась узкоколейка, а с ней, казалось, заканчивалась и жизнь, всякая связь с внешним миром.
«Почему нас оставили в живых, не расстреляли тут же?» — этот вопрос Алена задавала себе уже много лет, особенно тогда, когда к ней приходили воспоминания о тех страшных событиях. Что-то уже стерлось из памяти, какие-то детали наоборот становились более отчетливыми. Но одно она помнила всегда: у нее не было страха. «Эти глаза…» Они стояли напротив друг друга в полной тишине: одни, готовые навсегда уйти из этого мира, другие, пытавшиеся справиться с собой, сделать выбор. Что тогда помешало нажать на курок конвоиру, с виду совсем еще неоперевшемуся юнцу? Алена так и не могла понять. Страх? Возможно он не смог сделать первый в своей жизни выстрел, выстрел в людей, в крошечное существо, которое словно понимая всю трагичность ситуации, перестало плакать и тихо прижалось к материнской груди. Возможно этот человек успокаивал себя тем, что они и так погибнут в этой глуши. Нет. Он ведь наверняка знал, что с ним могут сделать за неисполнение приказа. Глаза… Эти глаза. Алена читала в них то смятение, то непонимание, даже жалость и какое-то участие, когда его взгляд скользил по ее лицу, переходя на Алеську, который затаился в ожидании чего-то очень страшного. И только биение его крошечного сердечка оддавалось болью в материнском сердце Алены. Конвоир, постояв еще так какое-то время, резко развернулся и быстро зашагал в сторону телеги. Алена только и успела заметить то облегчение, с которым вздохнул уже совсем немолодой крупный мужчина, судя по его жупану, видно из местных, который все это время придерживал лошадь и наблюдал с нескрываемым волнением за всем происходящим.
Эта страшная ночь, наверное, никогда не сотрется из памяти. Только теперь Алена осознавала, что это было самым тяжелым испытанием в ее жизни, испытанием в борьбе за эту жизнь. Тогда их, потерявших всякий смысл этой жизни, непонимающих ее надобность, спас Игнат, который заставил вернуться к ней. Всегда несший груз ответственности за семью, привыкший принимать решения, он быстро сориентировался в ситуации. Все действия, приказания, которые отдавал Игнат, теперь казались просто немыслимыми, нереальными и невыполнимыми. А тогда, осознав, что к ним вдруг так неожиданно пришла свобода, понимая, что это их единственный и последний шанс выжить, забыв о пережитых ужасах этапа, они бросились спасать свои жизни.
Надрываясь, заходилось криком дитя, ловя беззубым ротиком пустую Аленину грудь. На мгновение замолкая, громко причмокивая, а потом, не получив материнского молока, крохотный Алеська выплевывал ненавистный сосок, опять заливаясь криком. И только соленые капельки Алениных слез, попадая на личико, заставляли его замолчать на какое-то время.
Лихорадочно ломали все, что только возможно было сломать, согнуть голыми, задубевшими от холода руками — высокий кустарник, обламывали доступные для человеческого роста спускающиеся ветви елей, а затем по кругу начали раскладывать и жечь костры, чтобы не стать добычей волков. Вокруг того, что был по центру, из собранных веток соорудили настил, на который набросали скудные вещи и одежду, чтобы как-то переночевать эту страшную ночь. С одной стороны костра втроем, прижавшись друг к другу так, как это обычно делали в дырявом и продуваемом со всех сторон вагоне, елочкой, чтобы окончательно не замерзнуть ночью, разместились женщины — Гарпина, младшая сестра Игната, жена Агрипина, да Алена, втиснув Алеську так, чтобы человеческие тела смогли согреть его маленькое тельце.
Алена помнила, что тогда ей снился дом, теплый, уютный. Снилось, будто она лежит на любимой печи, раскинувшись на овчине, забывшись в предрассветной неге. Ее окружали любимые запахи сушеных яблок, груш, вишен, которые были подвешены в льняном мешочке тут же, за печью, подсушенного лука, косичкой свисавшего над ней. Вдруг ее стали тревожить странные ощущения. С одной стороны ее как бы обдавало жаром, с другой — леденящим холодом. Ничего не понимая, Алена собиралась с силами, чтобы проснуться, но натыкалась на что-то мягкое, теплое, дышащее. Еще через мгновение открыв глаза, она похолодела от ужаса, отказываясь верить, что все это происходит наяву. Не шевелясь, то открывая, то закрывая глаза, она стала вглядываться в темноту. Слабое пламя костра едва освещало поляну, над которой вот-вот должен был заняться рассвет, отдавая людям совсем немного тепла. С другой стороны, где они были с Алеськой, их подпирал какой-то зверь. Через какое-то мгновение Алена, поняла, что это от его тела исходило тепло. Боясь пошевелиться, она лихорадочно стала прокручивать в сознании возможные варианты того, что могло произойти с ними. Горькая реальность заставила ее возвратиться и на эту поляну, и в те обстоятельства, в которых, волей чьей-то судьбы они оказались. Еще крепче прижимая к себе ребенка, Алена вновь приоткрыла глаза и ее взгляд сошелся со взглядом медведицы, которая вытянув морду, смотрела на нее внимательными, немного прищуренными глазами, словно чего-то выжидая. Утонув в ее шерсти, мирно посапывая, спал Алеська. Алене казалось, что она опять похолодела от ужаса. «Что же делать? — проносилось в сознании. — Вскочить, закричать, схватить Алеську, наброситься на медведицу?» Увидев все тот же внимательный, теперь уже изучающий взгляд, устремленный на нее, она осеклась и теперь уже совсем иные мысли, а больше чувства, переполняли ее душу. В сознании проносилось: «Люди как звери. Словно пресытившись человеческими муками, они выбросили их на этой поляне на верную гибель. Звери как люди, которые, видя всю безысходность их положения, спасают от беды. Медведица, хищник, переступив свое звериное начало, женским чутьем почувствовала, как ей, Алене, необходима помощь именно теперь. Заслышав плач младенца, разносящийся в ночи, она пришла на его звуки и спасает ее сына, прикрыв от холода своим телом.
На противоположной от костра стороне на коленях стоял Игнат и тихим, едва слышным голосом произносил: «Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится». Сложив руки и обращая взгляд в небо, он продолжал: «Прибежище мое и защита моя, Бог мой, на которого я уповаю!» Услышав знакомые строки псалома царя Давида, который они всегда повторяли, когда им необходима была помощь, Алена вдруг ощутила какую-то легкость. Появилось чувство, что кто-то посылает ей в этот страшный час надежду, надежду на спасение. И уже мысленно, вместе с Игнатом продолжала: «Всевышнего избрал ты прибежищем твоим. Не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему. Ибо Ангелам Своим заповедает о тебе — охранять тебя на всех путях твоих…»
Медведица продолжала рассматривать Алену своим изучающим взглядом. А потом, все также глядя ей в глаза, тихонько, словно боясь нарушить сон спящего Алеськи, поднялась и заковыляла в сторону леса. Неожиданно для себя Алена вдруг поняла, что она испытывает чувство стыда. «Наверное, медведица прочла мои мысли, обиделась и ушла, — тут же пронеслось в ее сознании. — А может, поняла, что я уже проснулась и сама смогу оберечь своего младенца и в ней больше не нуждаюсь». Было и другое, странное чувство. Ей на мгновение вдруг показалось, что перед ней был добрый, заботливый человек, о котором она плохо подумала, не отблагодарила его.
— Агрипина, Гарпина, вставайте, — тихим голосом позвал Игнат, боясь нарушить сон Алены и внука.
Игнат, с надеждой и страхом смотрел на женщин, а потом, видя, как они зашевелились, все еще не мог поверить, что все они живы. «Они выжили! Это Бог помог пережить эту самую страшную ночь в его жизни!» — обращаясь к Всевышнему, в мыслях он продолжал благодарить его. «Агрипина с Гарпиной уже ворочаются, пытаясь встать. Проснулась и Алена. Теперь они просто не могут не бороться за свои жизни», — проносилось в сознании Игната. Он окидывал взглядом поляну, вглядываясь в стеной обступающий лес. Предутренний рассвет уже скользил по верхушкам деревьев, как бы освобождая ото сна сначала ели, березы, потом осины, остановившись окончательно на могучих кедрах. У них, в далекой Белоруссии, еще только начинается время уборки картофеля, а здесь уже подступает зима. И она чувствуется во всем: в леденящем промозглом ветре, холоде, исходящем от земли, который вот-вот закует землю в свои тиски. И как им пережить ее?! Продолжая оглядывать эти места, вдруг какие-то внутренние импульсы стали подсказывать ему: «Кедр!» Как же он не догадался! Конечно же, кедр! Он вглядывался в его ветви, пытаясь разглядеть на них шишки. А уже совсем скоро, обойдя вокруг поляну, Игнат нашел поваленные ветром деревья. Собрав последние силы, которые, казалось, покинули его и теперь каким-то чудесным образом возвратились вновь, он с трудом обломал толстую ветвь на одном из них. У него получилось что-то вроде хорошей дубины-колотушки. Опять собрав все свои силы, он начал стучать ею по стволу кедра. На землю посыпались шишки, которые тут же принялись подбирать женщины. Затем, вытряхивая, выколупывая из них маленькие кедровые орешки, они стали складывать их в одну кучку, а затем, разделив на равные части, поделили между собой. Осторожно пережевывая каждое зернышко, добытое с таким трудом, боясь уронить его, они, наконец, ощутили, что смогут выжить, если разгадают тайны этих незнакомых для них мест.
