— Эрика! Хельга! Нэла! Где же вы?! Поторапливайтесь! Пора к столу! Самовар уже закипел! — оперевшись на плетеный забор, зазывала Агрипина соседок. Большой блестящий самовар, отменно вычищенный и натертый битым кирпичом, пыхтел на столе. Вокруг него в строгой последовательности привычно разместились любимые яства — брусника, клюква, которые извлекли из бочек, что стояли в чулане, сушеные ягоды жимолости. Их всегда старательно собирали в горах, продираясь сквозь скалы и кустарник. Поэтому эти дары здешней природы были предметом особой гордости семьи. Тут же стоял графин с соком из них. Но больше всего будоражили воображение расходящиеся запахи малинового варенья. Его обычно подавали на стол по особым случаям.
«Сегодня поводов полакомиться изысками из малины более чем достаточно, — думала про себя Алена, аккуратно расставляя миниатюрные розетки на столе под настойчивые призывы Агрипины побыстрее всем собираться на вечернее чаепитие. — Во-первых, наконец, наступила долгожданная суббота и после любимой бани можно расслабиться, попить чайку, посидеть подольше среди таких близких и дорогих людей. Во-вторых, Алесь закончил школу, и теперь, перед его отъездом в такой далекий и незнакомый Ленинград, это, пожалуй, последняя возможность собраться всем вместе. Как все потом сложится, неизвестно. Возвратится ли мой сынок еще когда-нибудь в эти места? Здесь столько всего пережито. Именно тут нам пришлось бороться и за свое выживание, и за человеческое достоинство. Да и не хотелось мне этого. Пусть бы все получилось, и Алесь после учебы вернулся на свою родную землю, в такую далекую теперь для нас Белоруссию, где он никогда не был, но куда так стремился». Алена поняла, что вновь начинают подступать грустные мысли, и тут же отогнала их. Они могли вызвать тяжелые воспоминания. А этого так не хотелось, особенно теперь, когда в их жизни все вроде бы налаживалось. Ее мысли должны быть только о будущем и, обязательно, о хорошем.
Забежав ненадолго в дом, чтобы извлечь из печи чугунок с пшенной кашей с аппетитно зарумянившейся корочкой, последним блюдом на их субботнем столе, Алена вдруг задержала свой взгляд на небольшом зеркальце, аккуратно вмурованном в печную стенку. От неожиданности она даже отпрянула в сторону. Потом, словно боясь вновь увидеть свое отражение, медленно стала приближаться к нему. Какой же она стала? Интересно, сколько же времени прошло с того момента, когда она вот так просто могла рассматривать себя в зеркале, вдруг подумала Алена. В этой жизни такого не было точно! Всматриваясь в свое отражение, женщина не могла поверить, что это она. Все эти годы ей пришлось нести непосильный груз проблем, поэтому порой и казалось, что они согнули, состарили ее. Да и мысли о том, чтобы обратить на себя внимание, вовсе не приходили ей в голову. Теперь же на нее смотрела молодая, вполне привлекательная, незнакомая ей женщина с нежным румянцем на немного скуластом лице. Было ощущение, что уже с другой стороны, из глубин маленькой зеркальной поверхности, ее рассматривали теплые светло-карие глаза, обрамленные густыми темными ресницами, немного выгоревшими на солнце. Высокий открытый лоб, льняные волосы, туго заплетенные в косу в два обхвата руки, перекинутую через плечо и спускавшуюся до самого пояса. Оказывается — это она, Алена.
— Алена! Гарпина! Только вас и ждем, — уже басил Игнат своим добродушным голосом.
Вечерело. Солнце, обогрев землю, искало свой покой где-то за горами. В лучах уходящего заката отражались теплым светом лица собравшихся за столом людей. На них читалось столько умиротворенности, что казалось, будто прожили они здесь, на этой земле, долгую и счастливую жизнь. В центре стола, в нарушение всяких традиций усадили Алеся как главного виновника события. Все вроде бы было готово к торжеству, но среди собравшихся чувствовалось какое-то напряжение, словно они находились в ожидании чего-то или кого-то.
Сердце Алены билось как-то по-особому. Она поймала себя на мысли, что это не только гордость за уже взрослого сына, которого удалось сначала вырвать из рук голодной смерти, потом вырастить и воспитать, вложить в его душу сознание, гордость за род Лазеповых, за землю, что была там, в далекой белорусской деревне, за те традиции, которые они хранили. Ее сердце в последнее время все больше и больше заполнялось совсем другими чувствами, давно забытыми, а может еще и неведомыми. Они как-то сами собой вошли в ее жизнь, и она жила, то пытаясь заглушить их в своем сознании, то с любопытством прислушиваясь к ним, то отгоняя прочь. Сейчас Алена тоже гнала их от себя, но подсознательно все задавала и задавала один и тот же вопрос: «Помнит ли о них Архип, об их торжестве, придет ли сегодня, или его опять задержат дела?» Когда Игнат уже встал, чтобы поднять чарку с душистой смородиновой настойкой, все услышали звук приближающейся полуторки.
«Алена, краса моя ненаглядная! Как истосковалась душа моя по тебе», — расплетая косу, тихо нашептывал Архип, нежно касаясь губами золотистых волос. В ярком лунном свете отражалось белизной ее сбитое стройное тело. Легкий ветерок тихо перебирал Аленины волосы, и казалось, будто русалка, вся свободная, переполненная гордостью от упоения своей силой, молодостью, взошла на берег Ваграна, покинув его величественные, устремляющиеся вперед воды. И только поцелуи Архипа, которыми он осыпал ее щедро, ограничивали, брали в плен эту свободу, завлекая в стихию разгорающейся страсти. Алена, поддавшись ее власти, уже ощущала прикосновение сильных рук, мускулистого тела, трепетное влечение, которое окутывало ее своим теплом. Она погружаясь в особый мир таинства, но вдруг откуда-то из глубин памяти стали наплывать образы, далекие, казалось уже давно забытые, и которые она совсем не ждала. Это жито, колосящееся тяжелыми колосьями, играющее разноцветьями, синевой появляющихся то тут, то там васильков. Эти бескрайние просторы полей, начинающихся прямо за околицей родного села. Эти гречишные поля и сочные травы, которые рождают особые, ни с чем не сравнимые ароматы. И Василь, ее Василь, рассекающий своим молодым сильным телом волны жита, распахнув свои объятья, устремляющийся навстречу ей, Алене. Ее будто обдало холодом. «Нет!.. Нет!.. — пронеслось в сознании. — Зачем эти воспоминания пришли именно теперь? Я давно похоронила их, вычеркнула из своей памяти. Прошлого нет, как и возврата к нему. Меня предали, бросили, благословили на верную гибель! Но что же делать с чувствами, с той болью, что заполняет сердце, вытесняя еще совсем недавно пришедшее успокоение?!» Паника, граничащая с отчаянием, заставила ее отпрянуть. Подняв глаза, она увидела устремленный на нее взгляд Архипа. Алена показалось, что он был таким же, как в тот страшный далекий день, казалось последний день жизни на этой земле, взгляд человека, которому надо было сделать сложный для себя выбор. Он медленно скользил сначала по лицу, затем переходил на ее сильное, сияющее белизной тело и возвращался вновь. Их взгляды сошлись.
«Архип… Как много он для меня значил. Это он сохранил нам жизнь, мне жизнь, оберег от расправы уже здесь, среди чужих людей, для которых они были получеловеки, просто ссыльные. Если бы не Эрика, Хельга, Нэла да Архип, неизвестно, чем бы все закончилось», — глядя вслед уходящему в темноту Архипу, думала Алена. Ее не покидало чувство вины, а в ушах все еще стояла брошенная ей фраза, с обидой, укором: «Ну, сколько еще будет между нами стоять эта память о прошлом?!» Алене почему-то вспомнился Североуральск, куда она, наконец, рискнула выбраться из села, чтобы прикупить необходимые в хозяйстве вещи. Они уже больше года прожили в Покровском. Только по прошествии стольких лет Алена осознала, что это было самое страшное и тяжелое время в их жизни. А тогда они все так радовались, что к ним пришла хоть и относительная, но все же свобода, что у них есть земля, к которой надо приложить силы, чтобы она их охранила. Три сестры Эрика, Хельга и Нэла, педантичные немки, сосланные сюда раньше, помогали, чем могли. А как благодарна была Алена им за то, что заботу об Алеське. Это тогда, когда обессиленные, они добрались, наконец, до берега Ваграна, эти женщины заслышав плачь ребенка, бросились на помощь. А потом был изнурительный труд на выживание.
Им ничего не позволили взять с собой, выгнали из собственной хаты в чем стояли. И когда они, наконец, добрались до этих мест, в нехитром скарбе кроме какого-то барахла, которое удалось захватить с собой, был только небольшой нож, пара самодельных ложек, которые Игнат выстругал по дороге из дерева, да стопка для питья, тоже выструганная, выдолбленная из какой-то толстой ветки. Эрика, самая деятельная из трех сестер, еще до революции была активным членом партии эсеров, разрабатывала аграрную программу переустройства России. И теперь пыталась реализовать ее в этом забытом Богом крае, вдалеке от людей и цивилизации. Поэтому Игнату было с кем отвести душу, когда он принялся за хозяйские дела. По всему было видно, как он истосковался по земле, по сельскому труду.
