Нужно было торопиться. Не позднее завтрашнего дня следовало добраться до села Покровское, которое изначально было определено им как место проживания. Игнат тут же забеспокоился. «Возможно, нас уже списали, вычеркнули из числа живых. Что же делать? Нам то и там появляться опасно. Явись мы в село, неизвестно, что станет потом с конвоиром, который нас отпустил и который теперь уже из-за нас может поплатиться жизнью. Такой грех на душу я никогда не возьму. Что же делать?» — лихорадочно размышлял Игнат. «Но нам все равно нужно выбираться из этой глуши, идти в ту сторону, где могла быть жизнь», — уже приняв решение, продолжал рассуждать Игнат, пытаясь сориентироваться. Став посреди поляны, он мысленно воспроизвел маршрут, которым их везли от станции Бокситы, и вот тут-то с благодарностью вспомнил навязчивого своими разговорами Леонтия. Он был из здешних, хорошо знал эти места и, казалось, по тому, как двигался поезд, как притормаживал и вновь набирал скорость, этот простой до наивности человек, осужденный за то, что в хозяйстве была любимая коза, которую он всячески прятал, чтобы та не стала достоянием коммуны, безошибочно определял место, где они проезжали. Только теперь Игнат понимал, почему Леонтий все пытался с ним заговорить, а когда это удавалось, все рассказывал и рассказывал и про козу, которая все понимала и была чрезмерно умна, и про эти места. «Он боялся остаться со своими мыслями наедине! Как же я сразу не догадался?!» — будто сделав открытие, обрадовался Игнат. Так, наверняка, было легче ощущать, что ты еще человек, что ты жив, что колеса отстукивают свой маршрут по земле, которая все еще продолжает восприниматься как нить, связывавшая его с жизнью, с домом. Еще в вагоне, он рассказывал, что до конца колеи остается совсем немного пути. За ним начинается глушь, бездорожье, а чтобы добраться до Североуральска, надо выйти к реке, по ходу которой есть село Покровское. Оно затерялось меж гор недалеко от ее берега. «Значит, Североуральск — в противоположной стороне, и нам необходимо пробираться дальше на восток. Где-то на этом пути и должно быть село, — мысленно прокладывая предстоящий маршрут, размышлял Игнат. — Главное, выйти к реке с таким странным для нас названием Вагран. А там, двигаясь вдоль берега, мы сможем добраться до него. Нас, скорее всего уже списали из этой жизни и записали в списки умерших в пути», — проносилось в сознании Игната. Но надо было двигаться, идти вперед. Не останавливаться, искать жизнь в этих местах.
Никто из них потом не мог вспомнить, как долго они шли. Этот путь казался вечностью. Это потом, когда обустроившись, начав тут новую жизнь, им приходилось нередко этим маршрутом ходить в Бокситы, путь казался совсем недалеким. Лес наконец отступил, и теперь их со всех сторон окружали карьеры, меж которых они плелись в направлении горы. А под ней уже было видно, как несла, поспешая, свои воды река Вагран. Вскорости в изнеможении люди опустились близ ее берега. Стоило им остановиться, как они поняли, что дальше двигаться у них просто нет сил. Женщины расположились у разведенного костра, разложив тут же свой нехитрый скарб. Игнат принялся исследовать берег Ваграна, всматриваясь в его воды. «Вот и послал Бог нам спасение, дав возможность выйти к реке», — думал Игнат. Пройдя еще немного вперед, он остановился. Перед ним на берегу стояла раскидистая ива. Даже опавшая листва не могла испортить ее красоту. Игнат стоял, словно зачарованный. Он вдруг ощутил, что здесь, в чужой стороне, он встретил что-то родное. Как защемило, заныло его сердце. Вспомнилась такая же красавица ива под окном его дома. Пожалуй впервые за все это время Игнат вспомнил родной дом. Сначала он гнал от себя всякие мысли о нем, чтобы от горя, бессилия что-то изменить, у него не разорвалось сердце. Потом воспоминания, да и всякие чувства притупились сами собой. Он уже слабо различал грань между той жизнью, где они были людьми, и той, где они постепенно превращались в животных, скотину, которую гнали и гнали как стадо неизвестно куда какие-то люди, чтобы уничтожить кого раньше, кого позже. Но это уже было неважно для них. Время отняло у них всякие чувства, у них не было никаких желаний, наступало уже то безразличие, когда жизнь теряет всякий смысл. И вот теперь воспоминания нахлынули с особой силой. Его дом, его хата с раскидистой ивой под окном. Пелена стала застилать глаза. В минуты короткого отдыха знойным летним днем как он любил передохнуть под ее раскидистыми ветвями, охраняющими от палящего солнца и посылающими прохладу… Игнат покрасневшими от холода руками гладил оголенные ветви так, словно пришел к своему дому, к своей земле. Прислонившись к дереву, он слушал его дыхание.
Разносившийся эхом плач Алеськи заставил Игната вернуться в реальность и с еще большей силой ощутить необходимость бороться за жизнь. А от голода их должна спасти река. Игнат, поклонившись иве, словно испрашивая у нее прощения, стал отделять от ствола кору, чтобы сплести хоть какое-то подобие корзины. Женщины, поняв его намерения, тут же ловкими движениями стали помогать ему. Они будут забрасывать корзинки в воду, тянуть их, пытаясь поймать в них рыбу, которой, судя по тому как часто виделись всплески на поверхности реки, было много. Очень хотелось верить, что в них попадется пусть даже самая малая, но рыбешка. Вот только криком заходился Алеська, вовсе не хотевший ждать, когда они смогут добыть еду. Алена, пытаясь его успокоить, убаюкать, ходила берегом, обращая взоры то к небу, то к реке, призывая на помощь высшие силы, чтобы послали им удачу.
Вдруг пространство взорвалось криком, криком радости. Игнат бежал к ним, волоча по земле бьющуюся щуку. От неожиданности рыба всем показалась такой огромной, что люди замерли в оцепенении, все еще не веря, что наконец и к ним пришла удача. А еще через какое-то мгновение они услышали голоса, но уже совсем другие, незнакомые, доносившиеся до них со стороны горы. Обернувшись, они увидели сбегающих в их сторону трех женщин.
В только что отстроенном клубе, где еще пахло краской, свежеоструганными досками, суетился народ. Закончилось собрание партячейки по случаю обсуждения очень важного события: в республике будет выходить первая пролетарская газета, газета для народа, созданная самим же народом. Расходиться никто не хотел. Многие продолжали обсуждать это событие. Обсуждали и другую новость. Секретаря их партячейки Василя Федоровича по решению бюро ЦК ВКПБ (б) отправляли на учебу, да ни куда-нибудь, а в Москву на Высшие коммунистические курсы. Это было не просто событие, а большое доверие к их парторганизации, которая воспитала такого члена партии и в которой есть такие заслуженные люди.
Загудел паровоз, и поезд тронулся, плавно оттолкнувшись от перрона. За окном медленно стали проплывать знакомые пейзажи. Только теперь они были гораздо ярче, краше оттого, что пришедшая на землю осень одела их в яркие желто-оранжевые цвета. Они радовали глаз, создавая особое настроение. Но чем больше Василь вглядывался в такие знакомые с детства картины, тем больше у него создавалось впечатление, что видел их впервые. От Быхова до Могилева они ехали на подводе, торопились, боясь опоздать. Дорога была неровной, местами ухабистой, поэтому их не покидало желание поскорее преодолеть это расстояние. А окрестности с их пейзажами и вовсе никак не воспринимались. Теперь же из окна поезда все выглядело совсем иначе. Плетеные заборы с висящими на них сверкающими чистотой гладышами и чугунками, хаты. Прибранные поля, люди, вышедшие всей артелью убирать поля. Совсем как в его родной деревне. При мысли о ней сами по себе стали наплывать воспоминания. Василю вообще в последнее время часто снилась дорога, дорога сначала от их хаты в Больших Стрелках до Семиновки, куда они каждый вечер после трудного дня отправлялись на танцы. Из глубин памяти стали доноситься сами собой пришедшие на память знакомые звуки любимого падеспаня. Василю показалось на мгновение, что вдруг возвратилось то, давно ушедшее время, и теперь все это происходит наяву. Он даже ощутил уже забытые чувства, когда на смену физической усталости в одночасье приходит легкость, даже беззаботность, а с ними предвкушение счастья от скорой встречи. Когда же замирали звуки последних аккордов, Василь пробирался только ему знакомыми тропами сначала до дома, что был на самом краю села, а потом до заветного окна, чтобы подать условный сигнал Алене… Вдруг учащенно забилось сердце, а колеса в такт движению стали отстукивать: «Алена… Алена… Алена…» Сколько раз заставлял он себя забыть, вычеркнуть из памяти все, что было связано с той жизнью, с этим именем, но ничего не мог поделать с собой. Василь заметил, что судьба напоминала об Алене всегда в самый неподходящий момент. Именно сейчас, когда жизнь складывалось более чем удачно и у него, как никогда, было спокойно на душе, ее образ вновь вставал перед ним. Его заметили, оказали такое доверие, отправив на учебу, да ни куда-нибудь, а в Москву. Его хорошо проводили товарищи по партячейке, в новую жизнь напутствовал сам секретарь ЦК ВКПБ (б). И вот теперь опять эти воспоминания. Ну сколько они еще будут напоминать ему о прошлом? Ведь он давно отрекся от него, покаялся, — уже в который раз задавал себе этот вопрос Василь. Опять заныло сердце, и, словно наяву, перед ним предстали грустные глаза. Алена смотрела на него своими большими миндалевидными теплыми светло-карими глазами, обрамленными густыми темными ресницами, немного выгоревшими на солнце. В них не было укора, осуждения, в них даже не было мольбы. Они просто были грустными И это больше всего выводило его из равновесия, доставляло нестерпимую душевную боль. Иногда ему казалось, что было бы легче, если бы его корили, осуждали. Но ничего подобного не происходило. Это была его боль, от которой он пытался скрыться и иногда ему даже казалось, что это удалось. А было ли все, что он переживал, вообще болью? — уже в который раз задавал себе вопрос Василь. Все это так странно?! Он ведь давно вычеркнул из памяти все, что когда-то связывало его с Аленой. Их пути разошлись. По молодости он мало что понимал, да и времена были другие. А теперь все предельно понятно. Ну что может быть общего у него с дочерью кулака, с вредным и опасным для общества элементом. Он не может и не должен даже в мыслях думать о ней, она ведь действительно всего лишь элемент. А настоящий партиец должен искренне, с чистыми помыслами служить партии, — пытаясь бороться со своими чувствами, продолжал убеждать себя Василь в правоте своей нынешней жизни и правильности сделанного выбора. Но что же делать? Эти глаза преследуют его неотступно, глаза, наполненные грустью.
