— Почему я этим занимаюсь? Во-первых, потому, что связан с белым делом множеством уз — происхождением, всей прошлой жизнью: собственными симпатиями и, кроме того, присягой. Я еще при выпуске из военной академии клялся в верности королю Людовику XVI. Король погиб, не освободив меня от присяги, да я и не хотел бы этого. Для меня существует лишь один путь, по которому я могу пойти, не теряя чести, — служить преемнику короля. Теперь это Людовик XVIII… Вы понимаете?
— А какова вторая причина? — хмуро спросила я.
— Вторая причина проста: я мужчина, Сюзанна. Я женился, создал семью, я должен защищать ее. Если я последую вашему совету и стану мирно разводить, к примеру, овец на наших фермах, это будет подобно прятанию головы в песок. Нынешнему правительству ненавистна сама суть нашего сословия, и эта ненависть ничуть не зависит от того, как я себя веду по отношению к Директории: подчиняюсь ей или являюсь мятежником. По самой своей природе она преследовала и будет преследовать таких, как я. Нынешнее спокойствие обманчиво. Нам еще преподнесут немало подарков в виде лишений и всяческих поражений в правах. Нас, может быть, объявят вне закона… Вот почему я должен взяться за оружие.
— Но вы же видите, что обречены на поражение. Что могут поделать все эти вандейские и шуанские мятежи с Республикой? Они просто неприятно щекочут Директорию, доставляют мелкие укусы, и все. А платой за эту игру на нервах республиканцев являются эшафоты, гильотины и каторга! Ну разве это не видно? С кем вы воюете? С колоссом, который крушит сейчас даже Италию! Ему от этого ничуть не плохо, только нам. Все уже кончено. Старый порядок не вернется, неужели вы не видите?
Он некоторое время молчал, отвернувшись от меня и глядя на море. Сумерки сгустились так, что я не могла видеть его лица и понять, что он чувствует.
— Сюзанна, — сказал он наконец, — мне неизвестны намерения Господа Бога относительно династии Бурбонов, аристократии и нас с вами. Но я знаю, что на меня возложено уже самим фактом моего рождения. Я не фанатик, но я люблю тех дю Шатлэ, что до меня были герцогами и пэрами Франции, — и даже только ради них я должен буду сохранить свое достоинство, пусть даже меня закуют в кандалы и бросят в тюрьму. Один из моих предков воевал с королем Франциском при Павии — так вот, мне нравится их девиз: «Все потеряно, кроме чести!» Этому девизу я хочу последовать.
Он говорил неторопливо, но горячо и убежденно; я была, пожалуй, не в силах поколебать ни одного из его убеждений. Но ведь все это были слова, внешне красивые, гордые и притягательные, а на деле они означали вот что: продолжение борьбы и, как следствие этого, абсолютно неизбежное следствие — арест, суд, расстрел, конфискацию, нищету всей семьи…
— Ах нет, — проговорила я в отчаянье, — я, наверное, плохая патриотка белого дела, но я и не хочу быть хорошей. Я роялистка, но больше ни капли своей крови не пожертвую Людовику XVIII. Я буду рада, если он вернется, но ничего не стану делать для этого…
— От вас никто этого и не требует, дорогая. Я так люблю вас. Вы бы, пожалуй, напугали меня, если бы вдруг собрались воевать вместе со мной.
Как я ни злилась, но не могла сдержать улыбку, услышав такое.
— Ну, я еще и вас постараюсь отвратить от ваших замыслов…
— Вы любите меня, Сюзанна?
— Да. Люблю.
— Зачем же вам в таком случае превращать меня в подлеца?
Ну вот, снова громкая фраза. Этот спор был бесконечен. Он был мужчиной и смотрел на жизнь с позиции каких-то абстрактных категорий, сильно окрашенных агрессивностью, и хотел, чтобы я приняла их, — приняла то, что несет слезы и горе мне и моим детям. А я была слишком женщиной, могла понять лишь то, что несет счастье, — любовь, улыбки, радость. Тут, пожалуй, мы не способны были услышать друг друга. Но я все же не могла не видеть, что моя позиция спокойствия и непротивления — это более человеколюбивая, более христианская, что ли, позиция.
А вдруг у нас будут сыновья? Он и их сделает такими же солдатами? Ну нет, я не хочу рожать пушечное мясо!
Но он вдруг обнял меня сзади, коснулся губами моего уха и тихо произнес:
— Посмотрите вокруг, радость моя. Подумайте, как я люблю вас. Подумайте, стоит ли тратить столько времени на то, что случится не сегодня и не завтра. Вспомните, что мы на Корфу, а Корфу — это остров любви… Так за что ж мы так наказываем друг друга и только зря сотрясаем воздух?
Он был прав… И мысль о том, что мы, вместо того чтобы наслаждаться друг другом, лишь без конца спорим, мгновенно заставила меня забыть обо всем, что хоть немного отдаляло меня от Александра.
— Может, мы искупаемся? — предложила я вдруг. — Такая восхитительная ночь…
Александр усмехнулся.
— М-да, предложение своевременное… Я как раз хотел сказать то же самое.
— Значит, мы?..
Я не договорила, быстро оглядевшись вокруг. Тишина окутала Палеокастрицу ватным облаком, слышен был только затихающий шепот цикад среди олив. Потом, полагая, что излишняя скромность, вовсе неуместная в данный момент, лишит меня значительной доли физических радостей, я решительно развязала пояс. Юбка легко скользнула к моим ногам и, переступив через нее, я, ступая босыми ногами по мягкому белому песку, пошла к морю. Уже у самой воды я расстегнула корсаж и, сбросив его, вошла в воду.
Вошла по колено, совершенно обнаженная, сознавая, как падает на меня лунный свет и как нежно золотит мою кожу и волосы, струящиеся вдоль спины… Я не чувствовала какого-то ложного стыда или скованности. Я уже хорошо знала, как нравлюсь своему мужу, как любит он мое тело — ему так нравилось ласкать меня, любоваться мною… Именно благодаря ему я была так уверена в своей красоте и привлекательности. Благодаря ему я могла по достоинству оценить сейчас, каким сокровищем наградил меня Бог: стройными длинными ногами, округлыми бедрами, нежной полной грудью — словом, соразмерностью и прелестью всего тела, гибкостью и изяществом… Почему бы не гордиться тем, что имеешь, почему бы не давать этому наслаждаться, почему бы не дарить наслаждение другим, коль уж имеешь такую возможность?
Вода была теплая, как парное молоко. Фосфоресценция словно пронизывала ее огнем, и, когда я нырнула, мне показалось, что я погружаюсь в холодный расплав сверкающего света. Я откинулась на спину и поплыла, наслаждаясь блаженной прохладой. Тут-то меня и настиг Александр.
Он появился совершенно неожиданно и потянул меня вниз. Я ушла под воду, не успев, как намеревалась, возмущенно запротестовать. Когда я вынырнула, он был рядом и встретил меня смехом.
— Да разве можно так, без предупреж…
— Ну, я же рядом, моя дорогая.
Не давая больше мне говорить, он нашел меня под водой, обхватил рукой за талию, легко притянул к себе, тем более что я не очень-то и сопротивлялась.
— Поплыли?
— Куда?
Он кивком головы указал на восток.
— Туда, к дюне.
— Но это же далеко.
— Зато там мы еще не были. Это же наши владения, не так ли? Мы просто обязаны их посмотреть.
— Вы поможете мне?
— Ну что за вопрос…
Я, впрочем, уже успела подумать, что мне вряд ли понадобится прямая поддержка: когда Александр рядом, я живо набираюсь мужества и со мной по силе духа никто не сравнится… Но он все-таки, ловко управляя мною в воде, заставил меня откинуться на спину и сам плыл рядом, поддерживая меня так, что мне самой почти ничего не надо было делать.
— Вам хорошо? — осведомился он улыбаясь.
— Еще бы! Я чувствую себя прямо королевой.
— Именно этого я и добивался.
За полосой песка поднималась большая, покрытая лилиями дюна — она была похожа на белое покрывало. Песчаные лилии испускали тяжелый, пряный запах — очищенный аромат леса, теплое благоухание, заставившее нас глубоко вдыхать воздух и задерживать его в груди.
— Здесь есть гроты, — произнес Александр.
Все так же поддерживая меня, он заглянул в глубь темной пещеры, где плескались волны.
— Ну, как вам здесь нравится?
Вода здесь доходила мне до пояса, и я довольно твердо ощущала ногами дно. Переводя дыхание, я оперлась спиной на гранитную стену и попыталась отжать волосы. Он поступил так же и прислонился к стене грота напротив меня; чувствуя волнующий холодок в груди, я смотрела на него, пытаясь увидеть его лицо, но темнота не позволяла этого сделать, и я заметила лишь, как белоснежно сверкнули его зубы в улыбке. Потом луна выплыла из-за туч, и мрак в гроте был слегка разбавлен лунными отблесками.
— Надеюсь, там, на берегу, никто не утащит нашу одежду, — прошептала я, улыбаясь.
Не отвечая ни слова, он притянул меня к себе — я сразу, едва приникнув к нему, своим бедром ощутила, что он возбужден. Александр так жадно прильнул к моему рту, будто был разлучен со мной по меньшей мере полгода; отвечая ему, пытаясь смягчить этот алчный поцелуй, вернуть ему нежность и неторопливость, я почувствовала необычный свежий вкус его губ — словно вкус моря…
