Идея, однажды приходившая ему в голову, снова завертелась в мозгу. Можно продумать и другие. Но - потом.
27. СЛАВИНСК.
Ангел стояла у замызганного вагонного окна и смотрела, как прощаются люди через окна вагонов.
Губами, руками что-то выписывают, рисуют, пытаются объяснить нечто совершенно необходимое, досказать то, что не было сказано дома.
На самом-то деле все по двадцать раз сказано, но стоять и смотреть друг на друга в молчанку, - как бы неудобно, даже с близкими родственниками.
Ангела никто не провожал. И хорошо!
Хотела поехать Алена ( Тинка куда-то опять исчезла), но Ангел отказала ей.
Алена взяла слово, что к Новому Году Ангел приедет к ним, - она включает Ангела в расчет гостей.
От Ангела она ждет мамины малосольные огурцы, - таких Алена нигде больше не пробовала, помнила.
Пока Ангел собиралась ни о чем ТАКОМ не говорили. О чем говорить? Все ясно.
Макс куда-то испарился... Даже не попрощались они. Зачем? Ему это надо?
Старик отдал паспорт, она ему - часть рукописи и письма.
Он не сердился, был грустный, как ни странно, и дал ей триста долларов, сказав, чтобы она возместила матушке свое воровство.
Ангел ни о чем его не спрашивала, он ей ничего не рассказывал.
Чужая она приехала, чужой и уезжает.
Поезд тронулся, замелькали грязные подъездные пути к столице, серые домишки, чахлая растительность, помойки...
Дальше, - там, где есть природа и воздух, - пойдут дворцы новых русских и разных высоких персон.
Она вошла в купе, легла на верхнюю полку и проспала до Славинска.
Воскресенье. Она специально так подгадала, чтобы сразу всех увидеть и со всем разобраться.
И с матушкой, и с отцом, и с бедным Леонид Матвеичем, рукопись которого она везла.
Ангел постарается нанести Матвеичу чего-нибудь обнадеживающего, нельзя же человеку столько времени голову морочить и - ничего, пустота.
Осень подступила вплотную...
С нею придет неизбывная тоска в городе Славинске. А в Москве никто толком и не вспомнит Ангела.
И хороша же она будет, когда явится как деревенская родственница на Новый Год с огурцами, грибами и другими солениями-варениями, в мешке через плечо! Хороша!
Ни на какие Новые Года она в Москву не поедет.
Никогда.
Во двор своей пятиэтажки она вошла как в чужой. И как на чужую загляделись и зашептались бабки, сидящие у всех четырех подъездов.
Только одна, самая востроглазая, выкрикнула, - да это Зойки и Володьки девка! Которая в Москву сбежала и деньги ещё скрала, мать-то как выла!
... Ну, как говорится, началось, подумала Ангел и злобно глянула на старушку, но та глаза не отвела, а нахально, с улыбочкой, продолжала смотреть. Остальные сделали вид, что ничего не слышали и не знают.
Вот так и будет.
Одни будут гадости в глаза говорить, - да чего там, "гадости"! правду! Другие за спиной шептаться. Что лучше и что хуже
- неизвестно.
В квартиру она вошла до странности незаметно, - проскользнула к своей двери и открыла её. Немая сцена как в "Ревизоре".
За столом, накрытым к выпивке, с селедочкой и лучком, с горячей картошечкой и знаменитыми малосольными огурцами, - посередине красовалась литровая бутыль водки, - сидели все трое, кого она, Ангел, обидела и обманула: мать, отец и Леонид Матвеич.
Она бросила рюкзак в угол, достала из внутреннего кармана триста баксов, положила их на стол и сказала, - принимаете, про - щаете, блудную дочь или как?
Отец молчал, явно наливаясь злобой, - он уже "принял", это было заметно по его красному лицу и яркости синих глаз, которые будто плавали в маленьких озерцах воды.
Он ещё свое слово скажет, это не ходи к гадалке!
Матушка охнула и боязливо глянув на мужа, все же встала за столом, и сказала, проливая светлые слезы, - дочушка моя, родимая, вернулась, и денежки привезла, да сколько! Я же говорила, не за так она в Москву поехала! Что ей здесь...
- Заткнись! - Грохнул кулаком по столу папаша, - мы ещё с ней поговорим, что она там заработала и где!
Леонид Матвеич молчал, улыбался пьяноватой улыбкой и в глазах его была сплошная доброжелательность и никаких вопросов.
Вся эта картина так диранула Ангела за сердце, что она кинулась в ноги матушке, положила голову ей на колени и заплакала и зашептала, прости меня, мамочка, прости меня, дуру, если можешь...
А сама думала, что, сложись по-другому её обстоятельства в Москве, она бы ещё год-два, а может и никогда, не приехала сюда.
Посылала бы деньги, - это да, но что деньги по сравнению с самой дочечкой, которая вот она, здесь, рядом.
- Ну что вы так Ангелку принимаете! - загудел Леонид Матвеич,
- ей с дороги умыться да за стол. А мы послушаем, чем Москва дышит! А то один орет, другая нюни пустила... Вы чего?
И как-то все стало на свои места, как всегда бывало, когда Леонид Матвеич брал бразды в свои руки.
Учитель, - одно слово.
С прежним обожанием смотрела на него Ангел. Только свербило на сердце, что ничего хорошего она ему сказать не может.
Он, кажется, и сам понял это, но смотрел на Ангела добро и с любовью. Знал он эту Москву, столицу нашей Родины!
Ангел сейчас остро почувствовала, что не усидит она в родном дому, уедет. Не в Москву, так в Питер или работать за границу, нянькой, кем угодно, чтоб заработать денег, а там купить в Москве скромную квартирку, и быть на равных со всеми. И дружить с кем хотеть.
Дружить ей хотелось с Аленой, а любить - Макса.
Но то заоблачные мечты.
Папаша больше не стал собачиться, матушка утерла слезы, лишь подшмыргивала изредка носом, улыбался Матвеич.
За столом стало как бы и весело.
Ангел сказала, что приехала насовсем, но к Новому Году её ждут, что Леонид Матвеич получит от Казиева письмо, не успел написать, все работа, работа...
В общем красно врала, как она умела, а матушка все разглаживала рукой деньги, привезенные дочкой, - они для неё были и не деньги, а символы. Честности, заботы и любви дочери.
Знали бы они, что их дочери пришлось пережить!
А что если рассказать о Сан - Тропе?..
- Я ведь во Францию летала, в Ниццу, прожила три дня на курорте, сказала Ангел и оглядела всех.
Матушка побелела, ей, конечно же, представился какой-нибудь хлыщеватый господин, который возил с собой её дочечку...
Леонид Матвеич загорелся весь, чуть не подпрыгнул на стуле, при его-то толщине!
- Расскажи, чего же ты молчала! В подробностях.
Он не был ни завистливым, ни злым, - он был почти святым, а может, и вовсе святым, - пьющим и курящим, и иной раз пуляющим матерком, - как бывает на Руси. Такая уж она, Русь-матушка!
Папаша презрительно ухмыльнулся, - ну и чего эта Ница твоя? Ерунда! Вот мы были в Сибири, плоты гоняли, в молодости еще, так там, я вам скажу...
И он долго и неуклюже рассказывал, как сплавляли, как пили вечерами водку у костра, под печеную рыбку, как играли на двух гитарах и пели незабываемые песни, он даже спел куплет "Я люблю тебя жизнь", единственный, который знал.
Его слушали внимательно, потому что папашу лучше не перебивать.
Только Леонид Матвеич подморгнул ей, - потом, мол, поговорим. Ангел страшно обрадовалась: Учитель подскажет ей, как дальше жить...
Ночью Ангел не спала. Непривычно тихо было за окном после Москвы, только брехали собаки да доносились пьяные песни, видно сегодня где-то в городе играли свадьбу. Их квартира опустела к вечеру: кого пригласили, а кто и сам пошел, - поглазеть да ухватить рюмочку с хорошим шматом закуси. На свадьбе ведь не чинятся и не жмутся, а то и жизнь пройдет у молодых жадная да скаредная.
Ангел думала о Максе. Где он сейчас?.. Она же ничего не знала. Не знала и того, что Макс снимает квартиру и теперь тоже не спит и, как ни странно, думает о ней, вернее, о нем, - странном парнишке по имени Ангел, который как появился из ниоткуда, так и канул в никуда...
28. КАЗИЕВ НЕ ДОГАДЫВАЕТСЯ, ЧТО САМ ВЕДЕТ ДЕЛО К РАЗГАДКЕ...
Как фурия ворвался он в свою квартиру.
Каков старикашка! Не прост, очень далеко - не прост. Похож на сидельца, авторитета, вора в законе! Такому на фига деньги! У него - общак, греби, сколько пригребется.
Да и стар, - каждый воран принесет долю да ещё поклонится! Чем ему приглянулся Родька? Неумный Родька, не с такими уж большими свободными деньгами?.. Что им друг от друга было надо?
А вот Казиев, с его талантом, с его известностью, возможностями, ведь он вхож в самые высокие круги, куда того же Родьку на порог бы не пустили!.. - Казиев не нужен.
Старик, - как его зовут по-настоящему, - не знает, конечно, никто, что-то хочет, но что?..
Если Казиев догадается, то все окей.
Он чуть-чуть успокоился, надев свой толстый драный халат, сняв с себя "наряды", которые последнее время стали тяготить его: надо менять имидж, что-нибудь не очень новое, из каких-нибудь сороковых-пятидесятых, но - верх той элегантности, хорошо бы с кожаными настрочками на локтях. Надо посоветоваться с кем-нибудь из наших самых известных кутюрье, скорее всего, со Славой Зайцевым.
