Виталий Михайлович окинул ее быстрым, но внимательным, чисто мужским взглядом. Словно почувствовав это, Таня еще больше сжалась. Он приподнял руку, и Таня отшатнулась, будто опасаясь удара. Он опустил руку на ее плечо, другой приподнял подбородок. Таня в ужасе отпрянула, закрыв лицо руками.
— Не трогайте меня… Пожалуйста…
— Да… — вздохнул он. — Выздоравливай, покалеченная. Я завтра зайду.
— Не надо, — вскрикнула она, опуская руки. Ее глаза расширились от ужаса.
— Так-так-так… — произнес он и, достав сигарету, закурил. Таня неотрывно следила за тлеющим огоньком. — Ты меня боишься? — спросил он после продолжительной паузы.
Таня не ответила.
— Боишься… — покачал головой Виталий Михайлович. — Неужели я такой страшный?
— Что со мной будет? — прошептала она, наблюдая, как он гасит сигарету о край блюдца. — Я ведь сирота, — зачем-то добавила она.
— Ты уже говорила, — оборвал он ее. — Не знаю. Мне наплевать. Я думал, если Максим в тебе что-то нашел, значит, ты чего-то стоишь. А ты с отребьем связалась. Дешевка, как все.
Он встал.
— Вы меня убьете? — срывающимся голосом выпалила она.
Виталий Михайлович опять сел на стул. Взял ее за руку. Она смотрела на него испуганными глазами.
— Дурочка, — ответил он, и взгляд его потеплел. — Винегрет у тебя в башке…
Он провел рукой по ее волосам. Она, вжав голову в плечи, ждала.
— Ладно. — Он снова прикурил, задумался. — Не боись, не тронет тебя никто. А если хочешь знать, Лысенко повесили без меня. Он же беременную убил. А это даже по бандитским законам — беспредел.
— Как это? Кого?.. — в ужасе вскинула голову Таня.
— Не хотел говорить, да ладно… — Виталий Михайлович вздохнул. — Хуже зверя выродок. Сова как узнал, что его хотят за убийства посадить, раскололся, показал, куда жену Пугача закопали.
— Жену?..
— Сожительницу. Он как из колонии вышел, к женщине прибился. Свой дом на окраине. Пугачу лишь бы где жить-спать, а ей ребенка захотелось. На пятом месяце заметил… Сова в свидетелях оказался. — Виталий Михайлович вновь резко раздавил окурок в блюдце. Его глаза излучали такую ярость, что Таня невольно отшатнулась. — Не хочу больше говорить. Такое и представить нельзя, что этот зверь со своей женой сделал… Газеты писали: он, мол, раскаялся, поэтому голову в петлю сунул… — Виталий Михайлович замолчал, погрузившись в свои мысли. Он сидел, отвернувшись.
Глядя на его поникшие плечи, Тане стало его жалко. Ей вдруг захотелось погладить эту сутулую спину, сказать что-нибудь ласковое и ободряющее, но она так и не нашла нужных слов.
— Вот так… — сказал наконец он и выпрямился. Его лицо опять было спокойным. — Завтра к тебе одна моя знакомая придет. Надо тебя из ямы вытаскивать… Больно жить-то? — Тане показалось, что его глаза увлажнились. — Как много вас, баб покалеченных… Сколько лет-то тебе?
— Девятнадцать, — прошептала она. — А число сегодня какое?
— С утра пятнадцатое.
— Значит, двадцать… Вчера исполнилось.
Она помолчала.
— Бабушка в день рождения всегда пирог пекла… С рыбой хек… Со сладким чаем — вкусно.
Таня внезапно заплакала. Он протянул руки и привлек ее к себе. Ее плечи мелко тряслись, словно она не могла согреться.
— Ну хватит, хватит, — наконец сказал он, осторожно похлопывая ее по спине. Всхлипнув последний раз, она затихла. Еще некоторое время они сидели обнявшись, пока не почувствовали всю неестественность этих объятий. Виталий Михайлович разжал руки и встал.
Ногой толкнув дверь, вошла грузная женщина.
— Обед, — крикнула она и поставила на стол поднос.
— Я не хочу, спасибо, — поморщилась Таня.
— Папаша, скажите ей, чтоб кушала. А то через капельницу кормить будем.
Виталий Михайлович брезгливо покосился на поднос.
— Унесите, — сказал он. — Тут и здоровый эту дрянь есть не будет, не то что больной.
— Уж если в отдельной палате, так сразу и нос воротите, — проворчала женщина и, схватив поднос, удалилась.
— Там в пакете сок, печенье, яблоки. Красная икра есть, батон. Ох-хо-хо, — выдохнул он, и на Таню пахнуло табаком. Она брезгливо повела носом. Он покосился на нее, но не отодвинулся. — Удивляюсь я тебе. Максим тебе хотел новую жизнь показать, так сказать, с лицевой стороны. А ты… Из грязи опять в грязь.
— Нет… я не хочу, — затрясла головой Таня.
— Ведь всей душой к тебе Максимка, а ты… — Он махнул рукой. — Уезжай… Нечего моему другу в душу плевать. Откуда приехала, туда и возвращайся. Чтоб духу твоего здесь не было.
Таня боязливо подняла глаза и тут же опустила, испугавшись колючего взгляда. Но, собравшись с духом, все же спросила:
— Хоть разочек могу я Максима увидеть?
— Нет, — ответил Виталий Михайлович, встал и пошел к выходу. Уже у самой двери обернулся и добавил: — Я тут ни при чем. Максим сам не хочет тебя видеть. Говорит, оскорбила ты его и обманула.
Еще раз смерив ее, сжавшуюся в комок, взглядом, он кивнул и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь, будто боясь потревожить тяжелобольную.
…Максима Таня действительно не увидела. Он приходил, когда она спала.
Он встал у кровати и простоял так, не шевелясь, минут десять. Таня лежала на спине, скрестив на груди руки, и только по едва слышному дыханию было понятно, что она жива. «И хорошо, что жива», — подумал Максим и ощутил, как бешено заколотилось его сердце. Он почувствовал боль. Но эта боль была не физической, не той, какая застала его в машине. Его душа ныла от боли, и он понял, что влюблен. По-дурацки, бездумно, как мальчишка. И тут же глухая волна ярости затопила его. «Мне уже сороковник, нахватался за жизнь дряни по макушку. А она только выглядит святой, а сама…» Таня пошевелилась во сне, всхлипнула. Максим чуть наклонился к ней. На ее губах мелькнула улыбка. Это была какая-то призрачная улыбка, она скользнула по ее губам и исчезла без следа. Максим отвернулся. Непонятный звук привлек его внимание. Яркокрылая бабочка, проснувшись, стала биться в стекло. Он подошел к окну, вынув из кармана платок, осторожно накрыл бабочку, вытряхнул в открытую форточку и даже не проследил за ней взглядом. Вернувшись к столу, он наскоро черкнул несколько строк, вынул из стоящего рядом большого пакета коробку и водрузил ее на стул, стоящий рядом с кроватью, где спала Таня. Затем, еще раз взглянув на спящую девушку, вышел.
Таня так и не почувствовала его присутствия. Когда она открыла глаза, первое, что увидела, — куклу. Роскошная принцесса с золотыми волосами, перехваченными розовой атласной лентой, и в длинном кружевном платье пряталась за прозрачной крышкой картонной коробки. Таня открыла крышку, взяла куклу на руки, прижала к себе. От шелковых волос пахло сладким. Таня закрыла глаза, вдохнула карамельный запах и мыслями перенеслась в детство.
…До шести лет мир казался ей безопасным и справедливым. У нее было все, что нужно: бабушка, которая кормила ее и одевала, гуляла с ней и читала сказки. Был у нее и свой кукольный уголок, где среди кубиков и ковриков жили два медведя: один бурый, с потертой шкурой и облупившимся носом, второй — серый, с пятном зеленки на ухе. Таня их очень любила. Но однажды она увидела настоящую кукольную принцессу. Кукла была очень красивой: с голубыми глазами, черными ресницами, в кружевном платье и белых туфельках. Принцесса сидела на лавочке в парке. Недолго думая, Таня схватила ее и бросилась бежать, но тут же была остановлена собственной бабушкой. В это самое мгновение Таня почувствовала, что весь ее мир рушится. Куклу баба Софа у нее отобрала, да еще и отшлепала.
После того как в ее руках побывало кружевное видение, Таня забросила своих когда-то любимых медвежат, которые вдруг показались ей жалкими и убогими. Она могла часами сидеть в одиночестве, всматриваясь в темноту, и думать свои невеселые детские мысли.
Чтобы утешить внучку, баба Софа купила ей другую куклу, маленькую и твердую, хотя тоже в кружевной юбке. Когда баба Софа достала из картонной коробки это жалкое подобие, Таня даже пожалела бабушку, которая не понимала разницу между чудом и обыкновенной пластмассовой дурочкой. Таня вежливо поблагодарила и поставила куклу на самое видное место — на подоконник, лицом к улице и затылком к себе. Так и простояла Маша (такое имя было указано на этикетке, пришитой к подолу), пока полностью не облезла под воздействием перепада температур и прямых лучей солнца.
Таня машинально загнула подол — никакой этикетки. Кружева пришиты ровно, а на ножках — белые носочки и туфельки. Таня прижала куклу к груди и неожиданно разрыдалась.
— Это еще что такое? — услышала она и подняла голову. Над ней стояла грузная женщина с мелкими чертами лица. — Часто плачешь? — строгим голосом спросила она.
— Вы кто?
— От Виталь Михалыча. Он не предупреждал?
