— Как приедете, голову вашу приведем в порядок.
— Наверное, только недели через две. Все дела утрясу, материалы сдам и вернусь. Дождешься?
Она посмотрела на отца, и такая мольба звучала в ее голосе, что на его глаза навернулись слезы.
— Куды ж деваться… Мне торопиться некуда, — ответил он, неумело имитируя Евдокимова. — Я ж хожу, никого не трогаю… Морда красная…
Дочь вдруг всхлипнула и бросилась ему на шею.
— Папочка… миленький… ты только дождись.
Он бережно обнял ее, погладил подрагивающую массивную спину.
— Ну что ты… что… Мне еще дитятю крестить. Рожать сюда, как договорились.
— Конечно, конечно…
Она отстранилась, виновато улыбаясь, вытерла слезы.
— Значит, две недели поживешь у папаньки, — сказала она, глядя на Таню в упор. Ее вопрос прозвучал как утверждение. Таня послушно кивнула. — Папань, купи «Караван», мне в дороге почитать, — сказала она отцу, кивая куда-то в сторону. Кирилл Петрович взял из ее рук кошелек и засеменил в угол, где находились киоски.
Татьяна Кирилловна с тревогой следила за удаляющейся фигурой отца. Потом повернулась к Тане.
— Ты не сердись, — сказала она, раскрывая сумку, которая болталась у нее на плече. — Мне надо списать твои данные. Так, на всякий случай.
— Конечно… Все понятно… — Таня протянула ей паспорт. — Я умею за пожилыми ухаживать. Меня прабабушка растила.
Шариковая ручка в руках женщины на секунду застыла. Татьяна Кирилловна подняла голову и захлопнула свой блокнот.
— Хорошо, что мы тебя встретили. Ты мне враз понравилась. Редко так девушки на стариков глядят. Теперь понимаю…
— Я очень свою бабу Софу любила. А Кирилл Петрович — забавный старик и добрый.
— Слишком добрый, — вздохнула Татьяна Кирилловна. — Значит, так. По утрам — кашка, творожок. На обед мяско готовь, ужин около восьми. Водочка или коньячок, но не больше пятидесяти грамм в день.
— А разве можно?
— Почему ж нет? Не пятнадцать лет. Но один пусть не пьет, а то может увлечься. Я ему скажу. Он послушается. Я ведь того… беременная.
— Я поняла. Сколько?
— Пять. Может, ближе к шести. Мальчишка, — сказала она и погладила рукой живот. — Брыкается, гаденыш.
К ним подошел Кирилл Петрович. Под мышкой он держал толстый журнал.
— Ну и тяжеленный. У тебя и так чемодан.
— Ничего. Я ведь только в дороге. Потом кому-нибудь подарю. Ну давай прощаться. Мой уже объявили.
Они обнялись. Когда разжали объятия, у обоих на глазах были слезы.
— Значит, через две недели? — моргая, спросил отец.
— Плюс-минус.
— Лучше минус.
— Я постараюсь.
Татьяна пошла к выходу на перрон. Чемодан послушной собакой скользил рядом. Сделав несколько шагов, она обернулась. Ее губы дрожали, а по щекам катились слезы.
Кирилл Петрович жил в двухкомнатной квартире старого дома, построенного в стиле «сталинский ампир». Квартира была похожа на склад, а еще больше — на свалку. Какие-то коробки и пакетики, пустые бутылки и баночки, пачки газет и стопки книг занимали большую часть пятидесятиметрового пространства. Для Тани тоже нашелся уголок. Она разместилась на тахте в маленькой комнате, где старые вещи были сложены в картонные коробки.
Как только Таня пристроила свою куклу на тумбочке рядом с тахтой и немного огляделась, коротко набросала план. В первой строке она написала: «Найти работу», во второй — «Снять постоянное жилье (можно комнату)». Под цифрой три значилось: «Позвонить матери». Она поставила цифру четыре и задумалась. Больше всего ей хотелось увидеть Максима, но, вспомнив его размашистое «прощай» на поздравительной открытке, она вздохнула и отложила ручку.
На следующий день Таня разместила объявление, о поиске работы в местных изданиях, но, не дожидаясь предложений, стала планомерно обзванивать салоны и парикмахерские по номерам, обозначенным в «Желтых страницах». Чаще всего она попадала совершенно не туда, или на другом конце не брали трубку, или выдавали быстрый и однозначный отказ. И с поиском квартиры дела тоже обстояли не лучше. По тем телефонам, которые ей дали в агентстве недвижимости, все квартиры были либо уже сняты, либо за аренду запрашивали слишком большие деньги.
Таня исправно готовила для Кирилла Петровича завтраки, обеды и ужины, а по воскресеньям, когда все поиски были бесполезны, попыталась делать уборку. Начала она с комнаты, в которой остановилась. Сначала вытерла пыль, потом решила помыть серое от грязи окно.
Поставив на стул таз с водой, она попыталась встать на подоконник. Внезапно доски под ней покосились, и подоконник выпал из стенной ниши. Раздался страшный грохот. Когда с испуганным выражением на лице Кирилл Петрович заглянул в комнату, Таня стояла посреди развалин и растерянно глядела на темную нишу в стене.
— Жива? — спросил он, не спуская глаз с лежащих на полу гнилых досок.
— Вроде… Я тут решила прибрать…
— Зачем? И так хорошо, — поморщился Кирилл Петрович.
— Ребенка надо в чистую комнату…
— Ребенка?.. — почесал в затылке Кирилл Петрович.
Вечером, после ритуальной рюмочки коньяка, Кирилл Петрович, сказал:
— Я вот тут подумал… Деньги у меня подкоплены. Может, ремонт сделать? — И тут же добавил: — Только в одной комнате. Чтоб ребенку… Возьмешься?
— Я — нет, — после некоторого раздумья ответила Таня. — Но знаю, кто вам подойдет. Я тут случайно слышала, как одна женщина свои услуги предлагала. В соседнем подъезде живет. Мастером в строительном училище работала. Говорит, денег не хватает. Ее Тамарой Викторовной зовут.
— Соседка, говоришь… Не мужик…
— Не мужик, — подтвердила Таня.
— Не мужик — это хорошо, — сказал Кирилл Петрович и решительно кивнул: — Пусть придет.
Уже на следующий день Тамара Викторовна начала «мини-революцию» в жизнеустройстве Кирилла Петровича. Вначале он пытался оказать слабое сопротивление, но вскоре полностью отдался на милость превосходящих сил бывшего мастера производственного обучения. Кирилл Петрович вдруг помолодел и даже сменил свое пузырящееся на коленях трико на новый спортивный костюм «Адидас». И Тамара Викторовна заметно похорошела, как умеют хорошеть только женщины. Игривость появилась в ее жестах, кокетливая улыбка пробегала по губам, ласково щурились глаза.
Однажды вечером, когда после долгого блуждания по городу в поисках работы Таня пристроилась в кресле в углу комнаты, чтобы почитать, зазвонил телефон. Кирилл Петрович с Тамарой Викторовной сидели на кухне. Таня отложила книгу, зашла в гостиную и сняла трубку.
— Это Таня? — спросила трубка женским голосом.
— Я…
— Не узнала? Я — твоя тезка, дочь…
— Татьяна Кирилловна! — перебила ее Таня. — Я сейчас Кирилл Петровича позову.
Она бросилась к дверям, но услышала:
— Нет-нет… Я с тобой хочу переговорить. Как он там? — Голос звучал напряженно, как будто Татьяна Кирилловна пыталась скрыть волнение.
— Нормально, — поспешила успокоить ее Таня, прислоняясь к стене. — К рождению внука готовится.
— Готовится, говоришь… А у меня ситуация изменилась…
— Что-то серьезное? — испугалась Таня. — Как ваше здоровье?
— Нормальное. Только… В общем… Мы тут с Толькой помирились. Он сказал сделать аборт, я его послала. А теперь… В общем, папашка из него получится. Спока тут читает, заставляет меня зарядку делать. Платно буду рожать, с анестезией. Он сказал, что с одним условием — сам будет рядом. Хочет сразу ребенка увидеть. Ведь парень… — Таня услышала глубокий вздох. — Не знаю, как папке сказать. Расстроится. Не приеду я.
— У него тут женщина появилась, — выпалила Таня.
— Что?! — вскричала Татьяна Кирилловна.
Таня резко отстранила трубку от себя. Немного помолчав, она опять поднесла трубку к уху и нерешительно сказала:
— Соседка тут… они вместе ремонт делают…
— Ремонт?! — опять вскрикнула Татьяна Кирилловна. — Конец света… И что папка?
— Обои отдирал. Подает что-то, скоблит.
— Папка?! Ну, если такой лентяй… значит, точно что-то серьезное. Слушай, дай-ка мне его.
Таня постучалась и осторожно приоткрыла кухонную дверь. Кирилл Петрович недовольно сверкнул глазами:
— Что?
Таня протянула ему трубку:
— Дочка звонит.
— А…
Он торопливо схватил трубку.
— Ляленька, солнышко, как ты? — зачастил он. — Да… Да, ремонт затеяли… Да… Очень хорошая… Да?.. Ну и ладно. Ну и хорошо, что хорошо… Привет этому прохиндею. Когда с Тимкой приедете? — Он прикрыл трубку ладонью и, наклонившись, спросил: — Когда закончим?
— Недели через две, — ответила Тамара Викторовна.
— Через три недели, — прокричал в трубку Кирилл Петрович. — Значит, жду.
