Габриэле слушал ее, затаив дыхание. Когда она замолчала, он не сразу смог заговорить. Он был слишком ошеломлен услышанным… Но он и не знал, что на это сказать. Наверное, при других обстоятельствах он был бы восхищен такой любовью. Ведь любовь, вдохновляющая человека на вымысел, поистине достойна восхищения. Но из-за этого вымысла Вероника убежала от него. Этот вымысел встал между ним и Вероникой, разрушив их веру друг в друга и в единственность их любви.
Он мог себе представить, что должна была пережить Вероника, прочитав дневник Констанс. Вероника, которая презирала всякий вымысел в том, что касалось чувств, конечно же, поверила каждому слову в дневнике матери. Да ей бы просто в голову не пришло, что мать могла кривить душой, поверяя бумаге историю своей любви. Если бы у нее возникли какие-либо сомнения относительно правдивости дневника, она бы пришла к нему за разъяснениями. Он слишком хорошо знал Веронику, ее привычку докапываться до самой сути вопроса, о чем бы ни шла речь. Особенно если были затронуты ее собственные чувства… Значит, она приняла на веру все — и предпочла отказаться от него, решив, должно быть, что он полюбил ее лишь потому, что уловил какое-то сходство между нею и ее матерью.
— Вы совершенно разные. Настолько разные, что просто невозможно поверить, что между вами существует такое близкое родство, — медленно проговорил он, так, словно перед ним сейчас сидела не Констанс, а Вероника, и он должен был убедить ее в том, что она ни в чем не походит на мать. Потом, стряхнув с себя оцепенение, он поднялся на ноги. — Мы должны сейчас же найти ее, Констанс, и объяснить ей все, — решительным тоном заявил он. — Остается лишь надеяться, что она поверит нам на слово.
— Но где ты собираешься ее искать? Я даже предположить не могу, где она сейчас.
— Я тоже понятия не имею. — Габриэле беспокойно ходил по комнате, дотрагиваясь до предметов обстановки, как будто эти вещи, хранящие память о Веронике, могли что-то подсказать ему. — Но я не могу сидеть сложа руки, зная, что она сейчас страдает. А она страдает, — он остановился перед Констанс. — Понимаешь? Вероника сейчас страдает, а я ничем не могу ей помочь.
— Прекрасно понимаю, — проговорила Констанс, поднимая к нему глаза. — Потому что я сама чувствую сейчас то же, что и ты. Нет, мне намного хуже. Ведь все это произошло по моей вине, и я никогда не смогу себе простить…
— Не мели чепуху, — перебил ее он. — Ты не виновата. Каждый человек имеет полное право писать в своем дневнике все, что ему заблагорассудится. Ты не могла знать, что твои невинные фантазии повлекут за собой столь серьезные последствия… Но, к счастью, все еще поправимо. Вот увидишь, мы быстро найдем твою дочь. — Он взглянул на массивные золотые часы на каминной полке — они показывали половину третьего. — Как только наступит утро, я подниму на ноги всех частных детективов в городе, и они будут искать ее везде, где только возможно — в Штатах, в Италии, по всей Европе. Я разошлю своих людей по всему свету! — Он подошел к окну. Раздвинув шторы, долго смотрел в звездное небо, где царствовала ослепительно яркая луна. Потом обернулся к ней. — Хотя мне кажется, что твоя дочь сама вернется ко мне еще до того, как детективы успеют напасть на ее след. Я чувствую, что она появится здесь в самое ближайшее время, — и вряд ли я обманываюсь.
— Мы должны заранее решить, что будем говорить ей относительно дневника, — сказала Констанс, немного помолчав. — Я думаю, первым делом должна переговорить с ней я. Как только детективы сообщат нам о ее местонахождении, я поеду к ней и объясню, что очень много нафантазировала в своем дневнике и ты на самом деле никогда не любил меня… Более того: я скажу ей, что мы с тобой были всего лишь друзьями, но я была втайне влюблена в тебя, вот мне и вздумалось помечтать наедине с бумагой и ручкой. Я скажу, что выдумала все от начала до конца и мы с тобой даже не были близки… А потом мы вызовем тебя, и ты подтвердишь мои слова.
— Нет, мы ни в коем случае не должны ей лгать, — Габриэле решительно замотал головой. — Ложь так или иначе всегда выходит на поверхность. Да я бы и не смог солгать Веронике. Мы с тобой были близки, Констанс, — и мы не станем это отрицать. Твоя дочь уже не ребенок и должна знать, что подобные вещи иногда происходят и без любви… — Он виновато улыбнулся. — В нашем случае, правда, любовь была, но только с твоей стороны. Так ты и скажешь Веронике. Ты скажешь, что была влюблена в меня, но я был тогда молод и глуп и не сумел оценить по достоинству твою любовь, что очень тебя разочаровало. Чтобы как-то компенсировать это разочарование, ты стала писать дневник, в котором значительно приукрасила нашу историю…
— Это не так, Габриэле, — перебила она. Ее голос прозвучал неожиданно громко. Встав с дивана, она подошла к нему и накрыла ладонями его руки. — Ты ничем не разочаровал меня, слышишь? То, что было между нами… это было прекрасно, и я всегда буду благодарна судьбе за то, что она дала мне возможность познать настоящее счастье, пусть это счастье и было скоротечно. Я уверена, мало какой женщине в этом мире довелось познать ту радость, какую я познала с тобой, и мне все равно, что думаешь на этот счет ты.
Сказав это, она отпустила его руки и поспешно отошла в сторону. Ее воздушное платье цвета неспелого яблока колыхнулось вокруг ее стройных ног, прошелестев ему о чем-то очень знакомом… Оно прошелестело ему о Веронике.
Вероника тоже делала так — подходила к нему, брала его за руки и говорила: «Ты очень красивый» или: «Таких, как ты, больше нет», а потом отходила или отбегала в сторону… У Констанс была та же легкая походка танцовщицы, что и у ее дочери.
Она стояла в противоположном углу комнаты и смотрела на него повлажневшими влюбленными глазами. Сам не сознавая того, что делает, он быстрым шагом пересек комнату и, остановившись перед ней, склонился над ее полураскрытыми губами. Она ответила на поцелуй сразу — казалось, уже ждала этого… Он целовал эту женщину, пришедшую к нему из далекого прошлого, мать Вероники, а его душа томилась по Веронике, изнемогала от неутоленного желания и тревоги за нее. Где она сейчас? Сможет ли она, узнав, что он был возлюбленным ее матери, безраздельно, как раньше, доверять ему во всем?
Констанс слегка раскачивалась в его объятиях, обвив руками его шею, — и это тоже напомнило ему Веронику. Что почувствовала бы Вероника, если бы узнала, что он целует сейчас ее мать?.. Он оторвался от ее губ и открыл глаза. В ее взгляде, устремленном на него, было столько любви и боли, что ему стало не по себе. Он отступил на шаг, отбрасывая со лба растрепавшиеся волосы. Он надеялся, что она поймет…
И она действительно поняла.
— Ты целовал сейчас ее, — спокойно и безо всякой обиды проговорила она тоном человека, просто констатирующего факт.
— Да, — он знал, что нет никакого смысла притворяться. Присев на подлокотник дивана, он провел ладонью по лицу. — Я не знаю, Констанс, что сделала со мной твоя дочь — но она сделала со мной что-то невероятное. Если она больше не захочет быть со мной, я… я в каждой женщине буду искать ее. — Он на секунду умолк. — Но нет, она вернется ко мне. Она поверит нам и забудет о твоем дневнике. Она останется со мной, и мне никогда не придется искать ее в других женщинах, — заключил он, скорее рассуждая вслух, чем обращаясь к Констанс, так, словно хотел убедить себя самого в том, что Вероника действительно останется с ним, когда будет найдена, и все у них будет, как было раньше.
— А я в каждом мужчине буду искать тебя… если у меня еще когда-нибудь будут мужчины, в чем я очень сомневаюсь, — прошептала она.
— Что ты сказала?
Он недоуменно взглянул на нее.
— Ничего особенного. Это не должно тебя касаться. Твои мысли сейчас заняты Вероникой — и мои, кстати, тоже. Я не успокоюсь, пока мы не найдем ее и не уладим это недоразумение.
Он смотрел на Констанс и думал: неужели эта женщина все еще любит его, после всех этих лет, что прошли с тех пор? Она отошла от него и медленным шагом направилась к двери, подняв на ходу свою сумочку из крокодиловой кожи, которая так и лежала на полу, пока они разговаривали.
— Куда ты, Констанс? — спросил он.
Она остановилась на пороге комнаты и повернулась к нему.
— Я еду в гостиницу. Я вернусь сюда утром, и мы займемся ее розысками.
— Ты спятила? — Он указал ей на часы на каминной полке — они показывали без пяти три. — Куда ты поедешь посреди ночи? И вообще, нет смысла останавливаться в гостинице, когда в моем доме полным-полно свободных комнат.
— Когда моя дочь будет найдена, вряд ли она обрадуется, обнаружив, что я живу в твоем доме, — возразила она.
— Но ведь ты и приехала ко мне как раз для того, чтобы уладить это недоразумение между мной и ею, — напомнил ей он. — Неужели ты думаешь, что Вероника может приревновать меня к тебе сейчас?
