Он стал совсем другим… Нет, он не постарел — он повзрослел. В свои сорок три года он выглядел на тридцать с небольшим, и даже круги под глазами — вероятно, следствие бессонных ночей и переживаний — не портили его. Годы состарили ее — его же сделали еще более привлекательным. Тогда он был просто красивым, обаятельным парнем — теперь в его облике появилось что-то особенное… Она не могла дать определение этому особому качеству, приобретенному им с годами. Но оно присутствовало в его взгляде, который стал более глубоким и… всезнающим, будто перед ним раскрылись какие-то истины, непостижимые и недоступные для других. Это проскальзывало в его жестах, в его манере держаться, даже в интонациях его голоса… Вероника была права, когда сказала, что он держится как король. В его поведении действительно появилось какое-то поистине королевское величие — и в эту ночь он был королем, принимающим в своем дворце гостью. Всего лишь гостью, которая по воле случая оказалась матерью его любимой девушки. Она могла поспорить, что ту Констанс, с которой он был некогда близок, он даже и не помнил.
Зато она очень хорошо помнила прежнего Габриэле. Тот Габриэле тоже не любил ее, однако был увлечен ею — значит, все-таки принадлежал ей, пусть и не полностью. А этот Габриэле целиком и полностью принадлежал ее дочери… Она прекрасно понимала Веронику, которую потянуло к нему в первый же день, — вполне возможно, что и она сама была бы околдована обаянием этого мужчины, если бы встретила его впервые сейчас.
Обаяние — вот что осталось в нем неизменным. То самое обаяние, которому она поддалась тогда, двадцать пять лет назад, и которое сегодня ночью перевернуло все вверх дном в ее душе. Его улыбка осталась такой же открытой и притягательной, какой была тогда, — она будто опровергала все изменения, произошедшие в нем за эти годы, свидетельствуя о том, что он остался по сути тем же…
Она вспомнила, как, просыпаясь рядом с ним на рассвете, терпеливо ожидала его пробуждения, не сводя глаз с его лица — чтобы не пропустить ту минуту, когда он улыбнется ей прежде, чем разомкнуть веки… Вдруг ею овладело непреодолимое желание взглянуть на него спящего. Желание это было столь сильным, что на какое-то мгновение она даже забыла о причине, заставившей ее приехать сюда, и о том, что он теперь любит ее дочь и что она, Констанс, с ее любовью ни в коем случае не должна вставать между ними… Хотя при чем здесь это? Она не причинит никому зла, если зайдет на минутку в его спальню и полюбуется им, пока он спит, ей не нужно большего. Теперь он принадлежит ее дочери, и этим сказано все.
За окнами уже брезжил рассвет, когда она, завернувшись в розовое бархатное покрывало, вышла из комнаты. Она решила, что ни в коем случае не станет входить в его спальню, если у него будет гореть свет — ведь вполне возможно, что ему тоже не спится в эту ночь… А что, если он лежит без сна, не включая свет? Тогда она может сказать, что ее замучила бессонница и она пришла спросить, нет ли у него снотворного.
На цыпочках, стараясь не производить шума, она прошла по длинному коридору, осторожно приоткрывая двери комнат справа и слева от нее — она не знала, где расположена его спальня… Спальня оказалась в самой глубине коридора. Открыв последнюю дверь по правой стороне, она замерла на пороге.
Он действительно спал — в этом не было сомнений. Спал он в той же позе, в какой спал в юности: прижавшись щекой к подушке и спрятав под ней обе руки. Его черные как смоль волосы, длиннее, чем тогда, закрывали его лицо и падали на воротник синей пижамной куртки. Дышал он очень тихо.
В ногах постели лежала огромная белая собака. Собака никак не отреагировала на ее появление — наверное, она тоже крепко спала. Бесшумно ступая по пушистому ковру, Констанс приблизилась к кровати и, протянув руку, коснулась кончиками пальцев его густых мягких волос — удержаться от этого было выше ее сил. Он что-то пробормотал во сне. Она резко отдернула руку и отступила назад, боясь, что он проснется… Он не проснулся.
Она какое-то время стояла возле кровати и смотрела на него, потом, сама не сознавая, что делает, сбросила с себя покрывало, забралась в постель и прижалась к нему всем телом… В следующее мгновение она поняла, что совершила непростительную глупость. Она хотела спрыгнуть с кровати и поскорее бежать отсюда, пока он еще не проснулся и не заметил ее… Она бы и бежала, но едва она отстранилась от него, как он высвободил руки из-под подушки и потянулся к ней… Его руки сомкнулись вокруг нее, и он прижал ее к себе так крепко, что у нее перехватило дыхание.
— Нет, ты больше не убежишь, — прошептал он, зарываясь лицом в ее волосы. — Я больше не отпущу тебя, с этой минуты ты всегда…
Он шептал что-то еще, но его шепот стал совсем бессвязным, и она не могла разобрать слов. Однако того, что она услышала, ей было достаточно, чтобы понять: он принял ее за Веронику. Ему, должно быть, снилась ее дочь, когда она пришла, вот она и стала, сама того не желая, частью его сна… Теперь ей ничего не оставалось, как ждать, когда он сам разомкнет объятие — если она станет вырываться, то разбудит его, и он наверняка будет очень рассержен, увидев вместо Вероники ее. А когда он уберет руки, она тихонько уйдет к себе, и он никогда не узнает о том, что она была сегодня ночью в его спальне и лежала в его постели.
Лежа в его объятиях и чувствуя вокруг себя тепло его тела, она вспоминала все, что было между ними — их ночи, обволакивающую нежность его поцелуев, невероятные вершины восторга, которые они достигали вместе… Он не любил ее, но были мгновения, когда она верила всей душой и каждой клеткой своего тела в то, что он ее любит. Наверное, эти мгновения восторга, пережитые с ним, и вдохновили ее впоследствии на вымысел… А теперь ее дочь страдает из-за этого вымысла. Она никогда не перестанет чувствовать себя виноватой перед дочерью, даже если ей удастся уладить это недоразумение и вернуть все на свои места.
Он снова начал шептать что-то невнятное, и она чувствовала на своем лбу его горячее дыхание… Она прижалась губами к его шее. Его близость действовала на нее умиротворяюще — рядом с ним ей было так спокойно и уютно, что мысль о Веронике и чувство вины перед ней отступили на второй план. Кажется, она вообще начинала забывать о том, что у нее есть дочь — ведь в то время, когда они были близки, Вероники еще не было на свете… Он сказал, что прошлое не может вернуться четверть века спустя, но к ней оно сейчас возвратилось. Возвратилось в потоке радостных мгновений, хлынувшем на нее из времен ее и его юности. Засыпая, она шептала, что никогда не перестанет любить его.
В семь с минутами Вероника сошла с поезда в Термини[9] и взяла такси. Была суббота, и улицы в этот ранний час были пустынны, поэтому она добралась до места за каких-то двадцать минут.
Утро медленно просыпалось за холмами, наполняя воздух золотистыми брызгами света. Дом издалека напоминал ей большого белого зверя, растянувшегося в тени деревьев, чтобы поймать последние капли ночной прохлады. Выйдя из машины у главных ворот, Вероника нащупала ногой у основания одного из столбов потайной рычаг, который показал ей Габриэле, — и ворота распахнулись перед ней.
Во дворе не было ни души. Птицы тихо щебетали в кронах деревьев, а вода в бассейне поблескивала в лучах утреннего солнца. У начала подъездной аллеи стояла его белая «феррари» — та самая, на которой он отвез ее в ту ночь в аэропорт… Она прошла по аллее, пересекла газон и поднялась по широким мраморным ступеням крыльца.
Парадная дверь была заперта изнутри — это означало, что он еще не спустился вниз. Ей не хотелось звонить и поднимать на ноги прислугу, поэтому она решила войти со стороны кухни. Она знала, что двери кухни открыты — Луиза в это время уже должна была готовить завтрак.
Луиза, стоящая перед плитой, обернулась на скрип двери — и чуть не хлопнулась в обморок при виде ее.
— Где ты пропадала, Вероника? — воскликнула она. — Почему ты скрывалась и присылала эти…
Вероника приложила к губам палец.
— Тихо, Луиза. Не кричи. Он ведь еще спит?
Луиза кивнула.
— Он теперь не спускается раньше двенадцати и просит не тревожить его, пока сам не позвонит вниз. Я думаю, он засыпает только под утро… Но почему ты убежала от него, Вероника? У тебя нездоровый вид. Ты была больна?
— Наверное, это можно назвать болезнью, — сказала Вероника с усталой улыбкой. — Но теперь я в полном порядке, Луиза. Я сейчас пойду к нему… Скажи всей остальной прислуге, чтобы нас не тревожили, пока мы не спустимся сами.
Выйдя из кухни, она прошла по длинному коридору, соединяющему служебные помещения с жилой частью дома, и оказалась в холле. У подножия лестницы она остановилась — у нее вдруг замерло сердце от радости. Не в силах перевести дух, она какое-то время стояла, буквально оцепенев от счастья. Когда волна радости немного улеглась, она сделала глубокий вдох и стала подниматься по лестнице.
