— Не так?
— Так, Арик, так… — хрипло прошептала Шура, судорожно обнимая его. — Если это ты — все так…
Горячее, обнаженное тело красивой женщины ослепило разум, ни тоскливых мыслей, ни воспоминаний — только страсть, яростная, дикая страсть, не контролируемая нежностью и желанием доставить удовольствие любимому человеку.
Его объятия были жесткими, прикосновения грубыми, поцелуи причиняли боль женщине. И она не сдерживала себя, громко кричала, кусалась, то отбивалась, то набрасывалась на него, захлебываясь в собственной ненасытной страсти. А потом он резко повернул ее, поставил на четвереньки и навалился сзади, прорезая ее дрожащее тело. В левой ладони он соединил обе груди, словно пытался смять их в одну, пальцами правой вцепился в короткую прическу Шуры. И когда она задергалась, будто в машине, летящей вниз по ступенькам, он хрипло застонал, заскрипел зубами…
Одеяло свалилось на пол. Они лежали на белой простыне и молчали. Аристарх думал, что Шура, наверное, обиделась на него, уж больно он грубо и жестоко вел себя. Ну и пусть. Больше не будет приглашать.
Шура снова придвинулась к нему, положила голову на грудь Аристарха. Ее коротко стриженные волосы щекотали ему подбородок.
— Спасибо, Арик, — горячо прошептала она. — Это была самая настоящая фантастика. Я догадывалась, что испанские гранды — яростные и неистовые мужчины, но одно дело догадываться, а другое… У меня голова кругом идет. Сейчас я могу тебе точно сказать: я люблю тебя, Арик.
Аристарх молчал. Он думал о том, что чувствует сейчас полковник, муж Шуры. Хоть как-то догадывается, что в эти минуты в его постели лежит другой мужчина и жена признается ему в любви? Или — нет? Ответ оказался простым. А сам он чувствовал что-то, когда приближался к дому, где его Ирка уединилась в комнате с толстым, старым спонсором? Ни-че-го! А ведь Ирка могла в это время…
Ни-че-го.
— Ну что ты молчишь, мой испанский гранд?
— Думаю… О твоем муже.
— Он сегодня звонил из Барселоны. Сказал, что послезавтра прилетает. Что еще тебя интересует о моем муже?
— Не ревнует?
— Нет, ему не до этого. Он мне сразу сказал, что, если узнает об измене — убьет. А если не узнает, то ее и не было. Подозревать, следить, представлять себе всякие ужасы — это, по его мнению, слишком дорогое удовольствие для мужчины.
— А ты этим пользуешься?
— Почему бы и нет? Если это позволяет мне чувствовать себя женщиной, а не просто женой?
— Действительно, — пробормотал Аристарх, чувствуя, как в груди рождается неприязнь к Шуре.
А если его Ирка — такая же?
Выйдя из подъезда, Наташа на мгновение зажмурилась. Яркое весеннее солнце ослепило ее, заиграло ощутимо теплыми лучами на красивом, смуглом лице. И небо над головой было синим-синим, каким оно бывает весной в далеком Гирее.
Вот и в Москву пришла весна. Надолго ли?
В такой чудесный, первый по-настоящему весенний день она уезжала от Андрея, покидала навсегда не очень уютную, не очень теплую квартиру, которая, тем не менее, помогла ей пережить страшные дни одиночества и растерянности, оставляла в ней хорошего, доброго человека… Если думать только об этом, прекрасная погода могла показаться издевкой над ее чувствами. Но ведь уезжала она к своему Сережке, к единственному, любимому, к кому чуть ли не год стремилась всей душой. Выходит, там, на небе, одобряли ее поступок, напутствуя весенними, яркими лучами?
Наверное, так, но особой радости Наташа не чувствовала. Во-первых, переживала за Андрея, а во-вторых, страшно было, как-то сложатся ее отношения с родителями Сергея? Она лишь однажды виделась с его матерью, когда она и Сергей еще работали в коммерческой палатке, и до сих пор помнит презрительный взгляд хорошо одетой женщины, склонившейся к окошку.
Павел Иванович, подражая настоящим персональным водителям «настоящих боссов», галантно распахнул переднюю дверцу «жигуленка». Однако Наташа, поздоровавшись с водителем, не спешила сесть в машину. За нею шел Андрей с тяжелым чемоданом в руке. Наташа открыла заднюю дверцу, держалась за нее, пока Андрей заталкивал чемодан на заднее сиденье.
— Ты куда это собралась, Наташа? — удивился Павел Иванович.
— А я думал, водители обязаны говорить «вы» своему начальству, — усмехнулся Андрей.
— Так я ж на людях всегда говорю «вы» и «Наталья Николаевна», — стал оправдываться Павел Иванович. — А когда никого нет, что же… Наташа не возражает.
— Выходит, я — не люди, — покачал головой Андрей.
— Ты — замечательные люди, — сказала Наташа. Она подошла к нему вплотную, обняла, крепко поцеловала в губы. — Я буду думать о тебе, если почувствуешь очень сильное желание вымыть наконец посуду, так и знай, это я тебя заставляю.
— Похоже, я теперь вообще перестану мыть посуду, тебе сейчас не до меня будет… — Он склонил голову к ее черным, с золотинкой локонам, искрящимся в солнечных лучах, вздохнул. — Эх, Наташа, Наташа!..
Павел Иванович опустил глаза, чувствуя себя лишним. Он обошел машину, сел за руль, оставив переднюю дверцу рядом с Наташей открытой.
— Я буду звонить тебе, — сказала Наташа.
— Не надо. Вернее, так: если понадоблюсь, звони. А если возникнет желание утешить меня — не надо.
— Ну ладно, я поехала?
— А я пошел, мне тоже на службу пора собираться. Удачи тебе, Наташа, и помни, что я сказал вчера.
— Не обижайся на меня, ладно?
— И рад бы, да не могу. Так что и не надейся. — Он резко повернулся и, низко опустив голову, зашагал к подъезду.
Почти половину пути Павел Иванович молчал, внимательно глядя на дорогу, а потом не выдержал.
— Ты что, с мужем расходишься, Наташа?
— Да… — кивнула Наташа, осторожно, чтобы не размазать тушь, промокая глаза белым платочком.
— Неужели так плохо все? Нельзя было подождать, потерпеть, подумать? Ты извини меня, Наташа, не понимаю, как можно так быстро сходиться-расходиться? У нас-то, у людей, которые постарше, если такое и случалось, так это ж целая трагедия была. А у вас, молодых, раз-два, и готово. Я смотрю, даже прощаетесь — вроде как погостила и уехала.
— Терпела, Павел Иванович, ждала, думала… Вот и дождалась. И пожалуйста, давайте больше не будем об этом.
— Да ты не плачь, раз дождалась, так что ж слезы распускать? Радоваться надо. Послушай, Наташа, да ты же с чемоданом, а я в магазин еду! Может, куда в Другое место надо, хотел же спросить и забыл, эх, память стала, ты скажи, а?
— В магазин, правильно едем. Вечером за мной придут, отвезете по новому адресу, туда теперь и будете ездить, — сказала Наташа.
Сказала и испугалась: а вдруг Сергей не придет за ней? Мало ли что может случиться. Тогда хоть сквозь землю со стыда проваливайся!
Павел Иванович ехал медленно, потому что едва ли не все свои силы тратил на бесплодные попытки понять: как же такое можно? Вроде серьезная девушка, интересная и все при ней, а уже была замужем за Нигилистом — развелась, второй раз вышла — развелась, и уже третий появился! А еще ведь и этот Радик Иванович есть, хоть и говорила, что между ними ничего не было, да просто так директоршами не назначают. А может, Радик Иванович и есть тот самый третий? Вроде как у него имеется жена, да разве для таких законы писаны? Павел Иванович даже повеселел от неожиданной догадки, предвкушая, как вечером расскажет жене об этих новых хозяйвах жизни.
Степан Петрович Шеваров подошел к окну, пухлыми пальцами, похожими на отварные сосиски отечественного производства, отодвинул в сторону белый шелк французской шторы и довольно прищурился, подставив лицо ярким лучам весеннего солнца. Ни дать ни взять — толстый, важный кот, которого поглаживает любящая хозяйка.
— Распогодилось, — сказал он, поворачиваясь к Нигилисту. — Весна-то берет свое, а, Петя?
— Берет, — согласился Нигилист.
— Ну а как же ей не брать, ежели по календарю скоро апрель? А кровушка-то играет, ох как играет! — Он усмехнулся, с вожделением потирая ладони. — У тебя играет, Петя?
— Меня погода мало волнует, Степан Петрович, — бесстрастно ответил Нигилист. — Я ее просто не замечаю.
— Прямо-таки совсем не замечаешь? — ехидно спросил Шеваров.
— Ну, может быть, для того, чтобы знать, в рубашке выйти из дому или в пальто.
— Одно слово — нигилист, — усмехнулся Шеваров. — Ты у нас психолог, Петя, великий стратег, а я… старею, что ли? Так рад, что погода наконец-то установилась, как будто последняя для меня весна. Как ты думаешь, предчувствие это или обыкновенная старческая мнительность?
— Обыкновенная старческая мнительность, — сказал Нигилист.
— Да? — Шеваров непроизвольно подтянул живот, расправил плечи, строго посмотрел на своего коммерческого директора. — Ты думаешь, я мнительный старикашка?
— Это вы так думаете, Степан Петрович. Но, судя по вашей реакции, форма у вас — отличная. По-моему, вам просто не хочется лететь в Кемерово.
