«Эти ваши люди уже на пути в замок»… Боже мой!
— Вы очень упрямая девушка. Я, тем не менее, вижу в ваших глазах точно такой же страх, какой видел в них вчера вечером.
Николай закрыл глаза. У него на лбу выступил пот. Он издал стон. Его — вдруг очень широко раскрывшиеся — глаза стали белесыми, он смотрел на меня с отсутствующим выражением.
— Вы не должны испытывать страха… Вас ждет лишь удовольствие… — пробормотал он хриплым и искаженным от вожделения голосом. Он, похоже, уже наслаждался, мысленно созерцая картины, которые рисовало ему его больное воображение. — Я буду заниматься с тобой любовью до тех пор, пока мы оба не лишимся чувств…
— Отпустите меня! Не трогайте меня своими ужасными руками!
Кричать было бесполезно, и я об этом знала. Однако крик — неудержимое проявление ужаса и отчаяния. И я закричала.
Он придавил меня к стене своим телом. Взяв в обе ладони мое лицо, он заставил меня посмотреть ему прямо в глаза. Его дыхание стало проникать мне в рот.
— Нет! Нет! Не-е…
Он вынудил меня замолчать, прижавшись своими отвратительными губами к моим губам. В мой рот попыталась скользнуть что-то влажное и липкое, с привкусом водки. Я поняла, что это его язык пытается протиснуться между моими зубами. Я часто заморгала, и мои щеки обожгли две скатившиеся на них слезы. У меня, похоже, не было другого выхода, кроме как…
— А-а-а-а!..
Николай резко отпрянул от меня.
— Собака! Ты укусила меня, как бешеная собака! — Он, сплюнув, прикоснулся тыльной стороной кисти к своей губе, на которой остался болезненный след от моего укуса.
Когда мне стало уже казаться, что я одержала верх, он вдруг поднял руку и изо всей силы ударил меня ладонью по лицу. Моя голова мотнулась в сторону, а в ушах у меня сильно зазвенело, и я подумала, что мои барабанные перепонки лопнули. В глазах у меня на несколько секунд потемнело. Затем боль переместилась в губы — их словно бы начали колоть чем-то острым. По моему подбородку скользнула тоненькая теплая струйка, а во рту у меня появился металлический привкус крови.
Прежде чем я успела хоть как-то отреагировать, Николай схватил меня под мышки и, приподняв, грубо бросил на диван. Затем он упал на меня, придавив весом своего тела.
— Для кого? Скажи мне! Для кого из тех, кто, как и я, увивается за тобой, ты бережешь свое тело?! Ты — обыкновенная потаскушка! И я знаю, как обращаться с такими потаскушками!
— Отпустите меня! Уберите свои руки!
— Я намного горячее их всех. Я доставлю тебе столько удовольствия, сколько не доставит никто другой.
— Пожалуйста… Нет… Нет! — закричала я, пытаясь высвободиться. Однако чем сильнее я дергалась, тем крепче он меня удерживал.
— Мы оба получим удовольствие! И ты будешь вести себя хорошо, потому что я хочу тебя как следует трахнуть. Тебе понятно, шлюха?! Я затрахаю тебя до смерти!
Он расстегнул свой поясной ремень и приспустил штаны. Крепко схватив мои колени и резким и сильным движением разведя мои ноги в стороны, он разорвал мою кофточку и нижнее белье и стал целовать и лизать мое тело, пытаясь при этом возбуждать член рукой.
Я отчаянно отбивалась от него кулаками, царапала и кусала его, брыкалась и кричала. Однако все мои усилия приводили лишь к тому, что он начинал действовать еще грубее. Мы с ним свалились с дивана на пол. Я ощущала тяжесть его тела, а его отвердевший член начал больно тыкаться мне между ног. Когда я поняла, что он уже вот-вот войдет в меня и я не смогу этого предотвратить, я, заглушая его шумное дыхание и его сладострастные стоны, взвыла от бессильной ярости.
И в этот момент я, несмотря на охватившее меня смятение и душащие меня слезы, увидела, что на столе стоит бутылка водки. Пока Николай входил в меня, причиняя мне своими резкими движениями ужасную боль — он словно бы вбивал что-то своим членом внутрь меня, — я стала потихонечку тянуться рукой к этой бутылке, и в конце концов мне удалось сжать ее горлышко пальцами. Тогда я изо всех сил, какие во мне еще оставались, с размаху врезала ему этой бутылкой по голове. Бутылка от удара разбилась, а Николай тут же перестал двигаться и навалился на меня всей тяжестью своего — теперь уже неподвижного — тела. Стало тихо.
Я, все еще придавленная Николаем, лежала, не шевелясь. Слезы, стекая по моим щекам, попадали мне в уши.
Я не могла больше этого выносить, я не могла больше находиться под ним ни одной секунды. Не обращая внимания на боль от вонзающихся в мои руки осколков стекла, я попыталась сбросить с себя это тяжелое тело и подняться на ноги.
Снежная буря уже началась, и земля и небо стали единым целым. Не было видно ни дорог, ни тропинок, и я смогла различить лишь густой кустарник, ветки которого цеплялись за мою одежду, когда я продиралась сквозь него. Я шагала, увязая по колено в снегу. Время от времени я падала — как падает ребенок, толком не научившийся ходить. Капли крови беззастенчиво пачкали доселе незапятнанную белизну снега — как пачкают новенькую полотняную скатерть пролитые на нее красные чернила. У меня кружилась голова, а живот мой сводило от ужасного тошнотворного ощущения. К горлу подкатывали один за другим приступы рвоты. Сильно закашлявшись, я начала блевать, словно пытаясь извергнуть из себя накопившиеся во мне отвращение, отчаяние и страх.
Я не могла идти дальше. Я подумала, что останусь здесь: лягу на снег и буду лежать, пока не замерзну и не умру. Мне уже даже и не хотелось куда-то идти — мне хотелось закрыть глаза и навсегда обо всем забыть.
И вдруг я услышала донесшийся откуда-то издалека крик — крик еле слышный, заглушаемый снежной бурей. Мне показалось, что выкрикивают мое имя… Если бы я только могла подняться на ноги и пойти дальше! Однако мои ноги задубели от холода, и я уже почти не ощущала своих ступней.
На фоне окружающей меня белизны прорисовался расплывчатый силуэт. Он приближался ко мне, словно призрак, у которого нет ни лица, ни имени. И вдруг я снова услышала, как выкрикнули мое имя — на этот раз уже гораздо отчетливее и ближе.
Я почувствовала, что теряю сознание.
* * *
Признаюсь тебе, брат, что я не был хорошим человеком — человеком с безупречным поведением и высокой моралью. Впрочем, прочитав мои предыдущие признания, ты и сам, наверное, об этом догадался. Более того, за мной числится много чего такого, за что меня если и не стоит обрекать на мучения вечные в геенне огненной, то, во всяком случае, следует подержать некоторое время в чистилище. Однако у меня имелись свои представления о морали, и я не приемлю физического насилия над теми, кто не может оказать сопротивления.
В тот день я испытал необычные для меня ярость, отчаяние от осознания собственного бессилия и неудержимую жажду беспощадной, но справедливой мести — чувства, характерные для положительного героя какой-нибудь драмы. Никогда раньше я не испытывал чувств такой интенсивности, они причиняли мне самую настоящую физическую боль. А виновницей этого моего эмоционального срыва была она.
Весь этот поток неудержимых эмоций захватил меня в тот момент, когда я попытался поднять ее, и она потеряла у меня на руках сознание. Ее одежда была мокрой и разорванной, на ее лице и руках виднелась кровь, а ее тело было таким же холодным, как снег под моими ногами. Я завернул ее в свое пальто и отнес в сани. Когда я уложил ее, она пришла в себя, открыла глаза и посмотрела на меня.
— Что произошло? — спросил я.
Она, ничего мне не ответив, снова закрыла глаза.
Я яростно хлестал кнутом по крупам лошадей, заставляя их мчаться на пределе своих сил. Они неслись, как сумасшедшие, по узкой-преузкой дороге. Завывания снежной бури, щелканье кнута и стук копыт лошадей отражались гулким эхом в моем мозгу. Я очень боялся, что не успею довезти ее до замка и что она умрет по дороге от холода.
Когда мы приехали в замок, я поспешно поднял ее и занес в вестибюль. Там было жарко, и это, видимо, пробудило в ней жизненные силы, а потому она вырвалась из моих рук и убежала в свою комнату, оставив меня у подножия лестницы — как оставляют незнакомцев по другую сторону входной двери.
К моему удивлению, она через некоторое время появилась в дверях моего кабинета. Она к тому моменту переоделась и обработала свои раны, однако ее лицо все еще было бледным и искаженным мукой из-за недавних переживаний.
— Мне нужно… Ты не мог бы налить мне бокал чего-нибудь покрепче? Пожалуйста.
Я жестом предложил ей присесть в кресло возле камина.
— Коньяка?
— Да, спасибо.
Я налил в бокал коньяка и подошел с ним к ней. Она взяла бокал из моих рук, но даже не пригубила.
— У тебя ледяные руки. Я разожгу огонь посильнее.
Я положил на угли полено и смотрел на него, пока оно не загорелось. Вообще-то я только делал вид, что смотрю на полено, а сам напряженно думал, что мне сейчас делать и что говорить.
