Он поднял на меня глаза.
— Все в порядке, дорогая?
Это был его обычный вопрос. Я вздохнула.
— У меня — да. А у вас? Почему вы такой?
Он погладил мою руку.
— Не думайте об этом, дорогая. Не придавайте этому значения. Все дело в том, что я сегодня видел.
— Что именно?
— Дела идут не слишком хорошо. Урожай невысок, прибыль будет небольшая.
— Да, я знаю, что мы едва-едва сможем подвести черту в этом году. Ну и что? У нас столько возможностей. Жизнь наша ничуть не изменится. В конце концов, мы же не торгаши, чтобы гнаться за прибылью. Это ваши слова, мой милый, вспомните!
Я говорила горячо, очень желая его успокоить. Он ласково улыбнулся, и я вдруг по его улыбке поняла, что успокаиваю его не от того, что его действительно тревожит.
— Что случилось? Будьте добры, поделитесь со своей женой, господин дю Шатлэ.
— Госпожа дю Шатлэ слишком впечатлительная женщина. Она видит проблему там, где ее совсем нет.
Я серьезно взглянула на мужа.
— Я хочу знать, — произнесла я тихо.
— Мне стало страшно, дорогая.
— Вам? Страшно?
— Я очень боюсь причинить вам боль.
Услышав такое признание, уже само по себе таившее опасность для моего недолгого счастья, я замерла на мгновение. И так получилось, что мы не продолжили этот разговор.
Вошел Гариб. Он был в плаще, с которого стекала вода, стало быть, он был на улице. Я заметила, что Александр даже подался ему навстречу.
— Ну, что? — спросил он нетерпеливо.
Взгляды всех, кто был в гостиной, обратились в сторону индуса.
— Я виделся с ними, господин.
— И что?
— Они передали вам письмо.
Александр почти выхватил его из рук Гариба. Я встревоженно поглядывала то на мужа, то на индуса, очень подозревая, что все происходящее связано с шуанским движением. Гариб передал герцогу даже не письмо, а что-то похожее на пакет. Александр быстро поднялся. Я поняла, что он хочет уйти к себе в кабинет, и удержала его за руку.
— Нет! Вот уж нет! Здесь все свои. И от меня вы ничего скрывать не смеете!
Мой голос прозвучал почти гневно. Александр остановился. Потом, не глядя на меня, резко надорвал пакет. Оттуда выпал очень странный круглый предмет. Он со стуком ударился о паркет и прокатился по полу. Все следили за ним. Поль Алэн с возгласом бешенства привстал с места.
Это была прялка. Я с удивлением поняла это. Обыкновенная прялка, которых так много у деревенских женщин. А что бы это значило? Я посмотрела на мужа, с ужасом замечая, каким белым становится его лицо. В глазах Александра полыхнула ярость, он сжал кулаки так, что хрустнули суставы.
— Ну вот, дождались! — в ярости прокричал Поль Алэн, сжимая кулаки почти так же, как и Александр. — Позор на всю Бретань! Теперь нам вряд ли удастся оправдаться!
Я хотела вмешаться, но не смогла. Да и как было вмешиваться, если я ничего не понимала? Кюре поднял прялку из-под кресла Анны Элоизы и внимательно ее разглядывал.
Александр резко, на каблуках, повернулся к брату.
— Удастся. Нам все удастся. И, черт возьми, я не собираюсь оправдываться. Мы никого не предали, запомни это прежде всего!
— Что же делать? Нам придется убить их, другого выхода нет.
— Безусловно, — сурово бросил Александр через плечо, обращаясь к брату. — Гариб, ты здесь?
— Да, хозяин.
— Через десять минут нам понадобятся лошади.
— Будет сделано, хозяин.
— Найди Фан-Лера, пусть поднимает людей. Мы уезжаем.
— А я, хозяин?
— Ты останешься здесь.
Резко повернувшись и окинув взором присутствующих, Александр быстро произнес:
— Хозяйкой здесь остается моя жена, госпожа дю Шатлэ. Гариб, ты скажешь слугам, чтобы они слушались ее так же, как и меня.
Книга, которую я все еще держала в руках, при этих словах упала на пол. Я словно застыла на месте, ошеломленная всеми этими приготовлениями. Александр молча посмотрел на меня и быстро вышел, не сказав больше ни слова. Я тоже ничего не смогла произнести. Мне было слишком хорошо ясно, что остановить его я не в силах.
— Вы знаете, что это такое? — громко произнесла Анна Элоиза. — Отец Ансельм, отвечайте! Мои внуки говорили о позоре на всю Бретань. Что означают эти слова, господин кюре?
Со священником она говорила так же властно, как и со слугами. Отец Ансельм, посапывая, разглядывал прялку.
— Всему виной этот злосчастный предмет, дочь моя.
Старуха с надменным выражением лица повернулась к нему.
— Господин кюре, неужели вы вслед за Полем Алэном станете утверждать, что мои внуки опозорены?
— Я бы не говорил так резко, мадам.
— В чем причина их позора?
— Пожалуй, их приравняли к женщинам, мадам. Разве вы не видите? Это прялка.
— Вижу. Ну и что ж? Это какой-то знак?
— Это знак того, что ваш старший внук, мадам, уже слишком долгое время не участвовал в сопротивлении. Роялисты нуждаются в помощи, а ваш внук отошел от них на много месяцев. Стало быть, его теперь считают трусом. Поэтому ему и послали прялку.
— И что же, по-вашему, они теперь будут делать?
— Пожалуй, убьют своих обидчиков, мадам, и снова станут участвовать в шуанерии.
— Убьют?
— Вызовут на дуэль и убьют. Разве вы сами не слышали?
Старуха негодующе покачала головой.
— Хотела бы я видеть того презренного человека, который осмелился назвать Александра трусом!
— Пожалуй, вы его уже никогда не увидите. Герцог взбешен, это каждому видно. Теперь ему много предстоит сделать, чтобы исправить положение и вернуть себе прежнюю репутацию.
Поглядев на меня, отец Ансельм добавил:
— Вероятно, госпожа дю Шатлэ теперь долго не увидит своего мужа.
Эти слова хлестнули меня, как удар бича, и вывели из оцепенения. Дрожащей рукой я провела по лбу, словно прогоняя замешательство. Волнение захлестнуло меня. Волнение и страх.
Боже, неужели это правда? Неужели все случившееся мне не приснилось? Нет, это была правда. Стало быть, то, чего я так боялась, произошло. Все было так, как я думала… Александр оторван от меня какими-то темными, совершенно непонятными мне обстоятельствами. Теперь он уезжает, а я снова остаюсь одна! И, может быть, навсегда.
У меня даже не было сил плакать или протестовать. Я не знала, что чувствовала Анна Элоиза, понимая, что уезжает ее любимый внук, но старая герцогиня окинула меня таким взглядом, словно запрещала удерживать герцога. Такова уж она была — словно вылита из бронзы. Даже страх за внука не мог заставить ее разволноваться. Эта старуха черства как сухарь… Не глядя на нее, я быстро вышла из гостиной. Мне было известно, что истекают последние минуты.
Александр собрался быстрее, чем говорил. Едва ступив на лестницу, я увидела, что он спускается. Я не могла бы даже перечислить, сколько он берет оружия. Пистолеты, сабля, кинжал, в руках хлыст…
— Хорошо, что вы вышли, дорогая, так нам удастся быстрее проститься.
— Быстрее? — переспросила я чуть ли не с сарказмом. — Вы думаете, я именно этого хочу?
Он спустился ко мне, быстро поцеловал в щеку.
— Я тоже не хочу этого, cara. Но вы же видите, как все сложилось. Мне нужно сию же минуту ехать защищать себя. Мне не оставили выбора. Имя дю Шатлэ не должно быть известно как имя труса.
Я пропускала мимо ушей эти слова, которые для меня абсолютно ничего не значили. Мне было безразлично, кем кто его считает, лишь бы я любила его, а он — меня!
— Вы… вы хоть знаете, когда вернетесь?
— Нет.
— Великолепно! — сказала я почти гневно.
— Я буду давать вам весточки о себе всякий раз, как будет возможность.
— Спасибо и на этом…
Наступила пауза. Я стояла спиной к двери, но по лицу Александра поняла, что кто-то уже торопит его со двора. Герцог спустился еще на ступеньку, потом повернулся ко мне и до боли сжал мне руку.
— Вы ничего больше мне не скажете, carissima?
Горло мне сжали спазмы. Не глядя на мужа, я сдавленным голосом пробормотала:
— Я очень люблю вас, Александр. Но к чему говорить об этом, если даже это не способно вас удержать?
Он рванул меня к себе, сжал в объятиях так, что я задохнулась, и поцеловал — жарко, страстно, глубоко. И в этот же миг меня пронзила ужасная боль от сознания, что для него сейчас нет ничего важнее того, ради чего он уезжает. Он не ценит меня так, как все остальное. Он… Я почти вырвалась из его объятий, в отчаянье воскликнув:
— Да уезжайте же наконец, не то я не выдержу!
Наши глаза встретились. Я очень хорошо запомнила его взгляд — такой горячий, взволнованный. На миг перед глазами у меня потемнело. Я услышала звон шпор и стук захлопнутой двери. Со двора сквозь шум ливня донеслись какие-то голоса, а через минуту — топот лошадей.
И тогда я рванулась к двери, в отчаянье распахнула ее и выбежала на дождь. Я даже позвала Александра, но сразу же поняла, что все это напрасно. Вся кавалькада всадников уже растаяла в глубине главной аллеи, а шум непогоды приглушил лошадиный топот. Дождь хлестал меня по лицу, платье сразу стало мокрым и прилипло к телу.
