— Я догадалась. Это такое необычное имя.
— В такие моменты я больше всего тоскую по Виктору, — грустно улыбнулась она. — Я знаю, как он хотел бы оказаться здесь. Я знаю, это кажется неважным, но он огорчился, что не увидел, как родился Мальволио. Он был рядом, когда родилась Виктория, но это не помогло. Он пропустил рождение своего первенца. Это очень огорчало его. И он очень сожалел об этом, я знаю. — Тетя Мер улыбнулась. — А еще, если бы он присутствовал при рождении сына, он не дал бы мне назвать малыша Мальволио.
Я рассмеялась.
Многие люди — в том числе Мэл — считали, что дядя Виктор не любил тетю Мер. Но я верила в это. И тетя Мер верила. Может, это оттого, что и я, и тетя Мер — неисправимые романтики, мы верим в бесконечную, всепобеждающую силу любви.
Дядя Виктор отсидел за свою любовь. Мы с Мэлом еще даже не родились, когда он попал в тюрьму. Нам сказали, что его посадили за мошенничество, но много лет спустя мы узнали, что обвинение было намного серьезнее. Дядю Виктора посадили за нанесение тяжких телесных повреждений и попытку убийства.
Какой-то тип обозвал тетю Мер психованной и сказал, что ее следовало бы запереть в дурдоме. И дядя Виктор сорвался. Несколько свидетелей, дававших показания в суде, сказали, что этот тип пытался разозлить дядю Виктора уже пару месяцев (а учитывая, насколько спокойным человеком был дядя Виктор, сделать это было непросто). Его обидчик лишь случайно произнес правильные слова.
Дядю Виктора посадили за то, что он нисколько не раскаивался в содеянном. Адвокат просил его извиниться перед избитым, извиниться перед судьей, попросить суд о помиловании и убедить всех в том, что больше подобное не повторится, ведь тетя Мер была беременна.
«Пусть меня лучше приговорят к смертной казни, чем я извинюсь, когда мне ничуть не жаль», — сказал дядя Виктор. (Много лет спустя я услышала, как мама и папа обсуждали это.)
В результате он отсидел пять лет. Ему было нелегко, и тюрьма оставила глубокие шрамы в его душе, но дядя Виктор был готов к этому. Потому что никто не смел оскорблять тетю Мер. Никто не смел говорить, что она ненормальная.
Тем не менее дядя Виктор не мог с ней жить. И это было очень грустно. Он любил ее, но не мог смириться с ее болезнью, и поэтому ему приходилось покидать свой дом. До тюрьмы дядя Виктор работал строителем. (Вначале нам сказали, что он уехал на заработки, но потом, когда слухи о его заключении дошли до нас, родители убедили нас в том, что дядя Виктор попал в тюрьму за мошенничество. Они велели нам никого не слушать.) Когда он вышел на свободу, то решил уехать куда-нибудь. Все в нашем районе знали, что он сделал, и никто не хотел его нанимать. Поэтому дядя Виктор ездил по стране в поисках работы, присылал домой деньги и возвращался, когда мог. Обычно он приезжал зимой и проводил пару месяцев с Мэлом, тетей Мер и Викторией. Зимой было спокойнее — темное небо, холод и пустота успокаивали тетю Мер. Да, зимой у нее случались депрессии, но в такое время дяде Виктору было легче справляться с ней. Да, за ней нужно было присматривать, потому что тогда возникала опасность, что… Но он мог справиться с этим.
А вот с ее маниакальной стадией он справиться не мог. В такое время тетя Мер превращалась в совершенно другого человека. Конечно, это все еще была тетя Мер, но она говорила слишком быстро, вела себя странно, тратила все деньги, непрерывно убирала, ее посещали бредовые идеи (к примеру, она могла встать посреди ночи и отправиться раскапывать сад в поисках археологических находок), она не могла ни есть, ни спать.
Дядя Виктор любил тетю Мер, в этом я была уверена. Но он не мог жить с ней. У него просто не хватало сил. Не физических, а эмоциональных. Я думала, что дядя Виктор не может быть с тетей Мер, потому что ему невыносимо смотреть, как она страдает, и знать, что он ничего не может с этим поделать. Я думала, он ненавидит себя за то, что не может любить ее в полной мере. За то, что не может поддержать ее.
Но я была безудержным романтиком. И когда много лет спустя я узнала, что в любых отношениях есть свои тайны и свои изъяны, то поняла, что никто извне не может судить, что происходит с людьми.
— Мне пора, дорогая. Я сказала твоим родителям, что забыла вот это. — Она вытащила из сумки шерстяные голубые перчатки. — Я не люблю лгать, но мне так хотелось сказать тебе, что он прекрасен.
Я улыбнулась ей.
— Действительно… — Ее голос сорвался, она едва подавила всхлип. — Прекрасен.
— Как ты думаешь, я поступила правильно? — спросила я, прежде чем она ушла.
Теперь, когда тетя Мер знала часть правды и, наверное, полагала, что Мэл изменил со мной своей жене, я должна была спросить. Я до сих пор не была уверена в том, что сделала правильный выбор.
На лице тети Мер расплылась широкая улыбка. Я уже много лет не видела, чтобы она так улыбалась.
— Конечно. Я не могу представить себе мир без этого малыша. А ты?
Я посмотрела на сына. Моего сына. О Господи! Это мой сын…
— Нет, — ответила я, чувствуя, как во мне разрастается желание во что бы то ни стало защитить эту кроху. — Я тоже не могу.
Нам с Мэлом нужен отпуск.
Я мою чайный сервиз, который подарила нам Мередит. Теперь я уверена в этом. Нам нужен отдых. Нужно убраться отсюда, вырваться из рутины, в которой мы погрязли. Именно так и должны поступать бездетные пары — в последний момент решать, что стоит слетать куда-то заграницу, заниматься сексом где угодно и когда угодно, тратить деньги на всякие глупости. Нам нужно пользоваться возможностью, подаренной нам отсутствием детей. Это наш долг.
Испания? Португалия? Дублин? Милан? Париж? Тимбукту! Нам будет хорошо везде, куда бы мы ни отправились. Главное, что мы вместе.
И когда мы отдохнем и расслабимся, я заведу разговор о Лео. Предложу Мэлу поговорить с Мередит, чтобы та уговорила Нову разрешить ему встретиться с сыном. Нова все еще любит Мэла, раз уж она назвала сына в его честь. Конечно, только тот, кто любит Мэла так же сильно, как я, заметил бы это. Лео — Мальволио. Раз она так поступила, значит, у нее еще есть чувства к Мэлу. Возможно, она примет Мэла. Разрешит ему встретиться с сыном. Разрешит мне… Но все нужно делать постепенно. В первую очередь, нужно добиться этого для Мэла. Это сделает его счастливым. Именно этого я и хочу. Хочу больше всего в жизни. Чтобы он вновь был счастлив. Чтобы он перестал скучать по Нове и Лео.
Чашка выскальзывает из моих пальцев и падает в раковину. Падать ей невысоко, но у меня сердце переворачивается от омерзительного хруста — чашка ударилась обо что-то, скрытое мыльной водой.
Этот чайный сервиз — большая редкость. Антиквариат. Мередит дорого заплатила за него. Мне он не нравился, но я ценила ее подарок. Ведь Мередит считала, что этот сервиз прекрасен. Она хотела, чтобы он долго служил нам.
Я берусь за ручку. Половина чашки отбилась. Не думая, я сую руку в воду, чтобы достать вторую половинку, и мой палец пронзает острая боль. Я отдергиваю руку и подставляю палец под холодную воду.
«Это ничего не значит, — говорю я себе, поднося палец ко рту и даже не взглянув на ранку. — Я же не Нова. Я не вижу во всем предзнаменований. Это ничего не значит».
— У тебя есть лучший друг, Лео? — спросила мама.
— Да.
— Кто это?
Лео нажал на кнопку паузы на приставке, чтобы можно было повернуться к маме и при этом не проиграть. Мама улыбалась, делая вид, что не знает ответ на этот вопрос.
Лео нахмурился. Иногда она была глупой мамой.
Он повернулся к приставке и возобновил игру, стараясь сделать так, чтобы Дарт Сидиус убил магистра Винду.
— Ты, конечно, — сказал он.
Лео в возрасте шести с половиной лет
Корди ходит туда-сюда по комнате для гостей. На ней фланелевая рубашка до колен (такие рубашки носил, должно быть, еще наш прадедушка) и шерстяные носки. Корди говорит по телефону. Волосы подобраны и накрыты голубым сатиновым шарфом — это придает ей достаточно стильный вид для человека, который собирается лечь спать. Ее телефон включен на громкую связь. Один из ее четырехлетних двойняшек (по-моему, Риа) громко плачет, а второй (Рэндел, наверное) отчаянно стучит по какой-то железке.
Перекрикивая их, Джек, муж Корди, пытается узнать, куда могло подеваться одеяльце Риа.
— Ты уже везде смотрел? — недовольно надув губки, спрашивает Корди.
Я сижу на кровати, наблюдая за ней.
— Да! — разочарованно кричит Джек.
— Мне будет не хватать нашего дома, Джей, — грустно говорит она.
— Что? — Джек думает, что ослышался.
— Мне будет не хватать нашего дома, — уже громче повторяет Корди.
