Динстлер, Амир и специально прибывший Вольфи Штеллерман, сидящие в гостиной первого этажа, наблюдали за Максимом. Уж пять лет семья профессора жила в особняке, выстроенном неподалеку от клиники. После истории с дочерью, Ванда категорически отказалась оставаться на старом месте, то есть "жить в операционной", как она стала называть свою любимую прежде квартиру, находящуюся под одной крышей с клиникой. Кроме того, дело Профессора расширялось, и теперь на месте прежних жилых апартаментов разместился офис клиники - приемная, конференц-зал, библиотека, а Динстлеры переехали в новый коттедж, обособленный от больничной территории. Здесь Ванда чувствовала себя спокойно, здесь запрещалось говорить о делах клиники и сюда никогда не приглашался никто из пациентов.
Случай с Максимом был особым. Впервые за эти годы к Йохиму лично обратился за помощью Вольфи Штеллерман, причем, было очевидно, что просьба исходит от Брауна. И все же несговорчивый Профессор согласился лишь взглянуть на мальчика и дать необходимую консультацию. Теперь, зная вкратце задачу, он рассеянно перебирал привезенные Амиром фотографии Хосейна. Попытку Вольфи кое-как очертить весь сюжет с необходимостью "переделки" мальчика, Динстлер категорически отверг:
- Не желаю знать никаких версий, объясняющей, как видимо, острую необходимость данного шага. Достаточно моего доверия к Вам, Вольфи ( Натан, оставшийся компаньоном "Пигмалиона" уже окончательно слился со свои конспиративным именем).
Вы знаете мои основные возражения: я сознательно отказался в данное время от использования метода, возможно, это будет моим окончательным решением. Прежде всего потому, что не могу гарантировать отдаленные результаты данной операции, способные повредить здоровью, а возможно, и угрожать жизни. Во-вторых, меня сильно смущает нравственная сторона вопроса, хотя именно это препятствие Вас, кажется, вовсе не беспокоит. Амир задумался, обдумывая услышанное, и сформулировал вопрос:
- Скажите, профессор, сколько лет жизни в новом облике вы можете гарантировать своему пациенту?
- Я был с вами откровенен, приводя статистику, и, как вы поняли, гарантировать что-либо вообще не вправе. Но лет 7-10 у пациента, наверное, в запасе имеется.
Расчеты Амира были просты: надо успеть представить наследника подданным и дать ему возможность обзавестись потомством. Каким станет нос двадцатилетнего владыки, отца многочисленного потомства, вряд ли имеет значение. -А не влияет ли ваш метод на детородные функции? - уточнил он самый важный момент. Йохим удивленно поднял брови:
- Такими данными я, к сожалению, не располагаю. Вольфи, избегающий "давить" на Йохима, дабы не провоцировать свойственный Профессору дух противоречия, решился вставить слово:
- Прошу простить мою бестактность, рофессор! Я лишь акционер этой клиники, но никак не медицинский работник. Однако, мне кажется, что в данном случае не требуется значительная корректировка. Нос - это же для вас пустяк!
- Не стану вступать с вами в профессиональную дискуссию, Вольфи. Скажу только, что нос - лишь наиболее заметная деталь, отличающая мальчика от его отца. Главное несовпадение структур этих лиц (он показал на разложенное фото и кивнул на Максима, играющего в саду) - в формировании черепных костей. Мальчик унаследовал от матери, по-видимому, широкоскулый, "развернутый", как мы говорим, тип лица, что сочетается с довольно узкими черепными костями в лобном отделе и от этого с иной формой глазных впадин. Методами традиционной хирургической пластики мы можем добиться определенного результата, ликвидировав явные несоответствия - форму носа, в первую очередь. Но... насколько я понял, сам ребенок должен остаться в неведении относительно предстоящей метаморфозы... - Динстлер обвел взглядом собеседников. Амир тяжело вздохнул. План профессора Кина о постепенном изменении сознания мальчика опирался на идею о медленном и незаметном его внешнем преображении. Месяцев через 9-10, одновременно с психологической обработкой, мальчик должен убедился воочию, что является законным наследником Рода и Власти. Бейлим Дали Шах должен увидеть в зеркале свое новое лицо, как отражение нового сознания и никогда впоследствии не испытывать комплекса тайных сомнений в законности своего места на троне. Если бы речь шла о взрослом человеке, осознанно совершающем подобный шаг, не приходилось бы скрывать предстоящую коррекции. Мальчик же должен был оставаться в неведении относительно произведенных с ним манипуляций.
Динстлер, увлеченный планом незаметной коррекции, начал продумывать детали операции. Ночью он долго не мог уснуть от злости, перерастающей в настоящее бешенство: Йохим ненавидел себя за то, что снова позволил втянуть себя в игру. Он-то знал, что поддался на уговоры лишь потому, что сам желал этого. У Пигмалиона давно чесались руки. 4 Гости остались жить в доме профессора. Здесь же ночами он должен был постепенно, черту за чертой, изменять лицо мальчика. Ванда, посвященная в план мужа лишь отчасти, распорядилась убрать зеркала. Максим, к счастью, ими абсолютно не интересовался, а Крис, ставший за несколько часов закадычным другом арабчонка, должен был в августе покинуть родительский кров, дабы продолжить учебу в хорошем частном пансионе на юге Швейцарии. Прибывшая с Максимом девушка оставалась все еще невменяемой, и мальчик полностью сосредоточился на новых друзьях. Никто и не заметил, как через неделю общения с Крисом, Максим почти полностью перешел на французский. Конечно, это был еще далеко не совершенный и даже не благополучный язык, но мальчики понимали друг друга и что интересно - совершенно свободно общалась с гостем Ванда. Сама не значя почему, она проводила целые часы с детьми и получила разрешение Амира на присутствие во время их первых "образовательных" бесед. Криса в этих случаях удаляли - он отправлялся на экскурсии по окрестностям с кем-нибудь из взрослых. Ванда устраивалась в шезлонге под каштаном с каким-нибудь журналом, делая вид, что погружена в чтение, в то время как под белым полотняным зонтиком непринужденно беседовали двое: терпеливый, но взыскательный к своему ученику Амир и непоседливый мальчик, старавшийся продемонстрировать самые лучшие качества - смекалку, прекрасную память и способность самостоятельно оценивать информацию. Уроки делились на обязательные, за которые Максим получал оценки по 10-балльной шкале (речь шла об арабском языке, экскурсам по истории, культуре и религии страны ) и общеобразовательные, проходящие в виде свободной беседы, по ходу которой позволялось задавать учителю вопросы и даже поспорить с ним.
Вскоре Амир понял, что дискуссии успешнее идут при участии Ванды. Присутствие этой женщины вдохновляло его красноречие, а кроме того сдерживало импульсивного Максима, старавшегося завоевать расположение Ванды. А главное - в присутствии Ванды разговор неизменно велся на французском с короткими пояснениями русских фраз.
Август выдался очень жарким, и Ванда который раз благодарила себя за настойчивость, проявленную в сооружении бассейна. Конечно же, за этим кафельным озерком десятиметровой длины приходилось постоянно следить, платя в летние месяцы надбавку садовнику. Но зато окунуться утром, поплавать перед сном, да и просто поваляться на солнышке возле воды оказалось постоянным, никогда не надоедавшим удовольствием. Не случайно и Амир облюбовал лужайку перед бассейном для свободных занятий с Максом.
Ванда знала, что ей очень идет цельный ярко-алый купальник, особенно к стойкому августовскому загару. Она вообще выглядела лет на 10 моложе своего возраста, этак максимум на тридцатник с небольшим хвостиком, хотя ни разу не прибегала к хирургической помощи мужа. Одно время Ванда, удрученная мягкими складками двойного подбородка, серьезно взяла в оборот Йохима, но тот, охотно выполнивший подтяжки многочисленным пациенткам, жене категорически отказал: -Этот подбородок у тебя был и в 25 лет, кто знает, может в нем сосредоточиваются твои женские чары? Уберу я кусочек кожи - и жена уже чужая...! - Хитро улыбался он.
- Куда я от тебя денусь, Пигмалион! - хмыкнула Ванда, делая вид, что не поняла намека мужа. Да, за ней водились грешки. Правда, только последние три года и всего лишь маленькие эпизоды, но... Иногда Ванде казалось, что самый большой любовный роман ее жизни еще впереди. Особенно такими летними вечерами, полными пьянящих ароматов и летучих теней.
Амир одевался на людях только по-европейски - в легкие светлые, хлопчатобумажные костюмы и свободные, гладкоокрашенные рубашки. Однажды Ванда, случайно проснувшаяся на заре, увидела со своей веранды прогуливающегося в саду гостя. На нем было свободное белое, развевающееся на ходу одеяние, в смуглых руках зажаты четки, а тонкое сосредоточенное лицо казалось вырезанным из потемневшей кости. Ванду охватило внезапное желание оказаться рядом с этим странным человеком, почувствовать, как обнимают его сильные , вкрадчивые руки, увидеть загорающееся горячим светом отстраненное замкнутое лицо. С того самого утра Ванда, подключившая кокетство механически в общении с любым представителем противоположного пола, начала сознательную, очень осторожную атаку. Ее присутствие оживляло уроки Амира и она могла бы сказать почти уверенно, что он знает наперечет ее купальные и домашние туалеты.
