Вдруг внимание Альмиры привлекает шум: кто-то знакомый приближается по воде к острову.
Собака не лает, лишь глухо ворчит, но эта добродушная старческая воркотня подобна приветственному смеху; ведь Альмира узнала гостя.
Михай выпрыгивает на берег, привязывает лодку к ивовому пню и здоровается с Альмирой - гладит ее по голове и спрашивает: "Ну как вы тут живы-здоровы?".
Собака отвечает ему со всеми подробностями, только, конечно, на своем собачьем наречии, Судя по интонации ее голоса. Ответ должен быть самый благоприятный.
Но тут вдруг радостную встречу прерывает испуганный вопль. Произошла беда, которую можно было заранее предвидеть. Нарцисса вытянула шею, чтобы понюхать рака, и отчаянно барахтающееся чудище, клешней ухватив кошку за ухо, всеми шестью крючковатыми ногами вцепилось ей в морду.
Тимар одним прыжком очутился рядом и со свойственным ему присутствием духа вмиг оценил грозящую опасность. Схватив злодея за панцирь так, что тот не мог дотянуться до него клешнями, Тимар сдавил его голову, вынудив рака отпустить свою жертву, а затем с такой силой шмякнул его о землю, что кошачий обидчик расстался с жизнью. Нарцисса в порыве благодарности вспрыгнула на плечо своего спасителя, но даже оттуда, с безопасной позиции, продолжала сердито фыркать на поверженного врага.
Свершив сей героический подвиг, а без подвигов, по-моему, ни в одном романе не обойтись, Тимар принялся выгружать из лодки покажу, Все припасы были сложены в торбу, взвалил на плечо - и вся недолга. А вот что делать с ружьем? Нести в руках - Альмире не понравится, на берегу тоже не бросишь: пойдет кто-нибудь мимо и наверняка подберет.
Но Тимар и тут проявил находчивость: дал ружье Альмире в зубы, и та, стиснув приклад своими мощными челюстями, гордо понесла ружье, словно трофей. Или как дрессированный пудель - хозяйскую трость.
Нарцисса осталась сидеть на плече Михая, ласково мурлыча у него над ухом.
Ведомый Альмирой, Михай послушно следовал за нею.
Стоило ему ступить на зеленую тропку острова, и душа его воспрянула, словно омытая. Какой благодатный покой, какое чарующее безлюдье!
Фруктовые деревья этого райского сада сейчас в цвету и стоят, словно белые и розовые пирамиды; меж ними цветочные гроты - клонящиеся к земле ветви шиповника, а пышный травяной ковер расшит сиреневыми глазками фиалок и желтыми звездочками гусиных лапок. Золотистые лучи солнца пробуждают в цветах любовь, и воздух напоен любовным ароматом; с каждым вдохом полной грудью вбираешь в себя этот пьянящий, густой эфир. Цветочные заросли полнятся неумолчным гулом - в нем сущий глас божий, и Господь взирает на мир раскрытыми очами цветов....
Воистину это храм....
Но какой же храм без певчих? И соловей поет псалмы Давидовы, а жаворонок - хвалебные гимны, и голоса их звучат сладостнее пения самого царя Давида.
Густые кусты сирени, увенчанные лиловыми шапками соцветий, в одном месте расступаются, открывая жилище островитянок, и Михай невольно останавливается как зачарованный.
Скромная хижина вся объята пламенем - не пламенем пожара, нет!.. - ярким полыханием роз. Вьющиеся розы оплетают ее до самой крыши, и вокруг жилища хольда на два все сплошь покрыто розами: уйма кустов, высоченные деревья, беседки, изгородь. Розовые заросли образуют целый парк, лабиринта, их буйное великолепие ослепляет, и благоуханный аромат доносится еще издали, окутывая человека, как нечто неземное.
Едва Михай углубился в лабиринт розовых зарослей, как послышалось чье-то радостное восклицание:
- Ах, господин Тимар!
И та, что выкликнула его имя, бегом устремилась ему навстречу. Тимар узнал и по голосу: то была Ноэми.
Юная Ноэми, которую он не видел два с половиной года, выросла и оформилась в девушку, Щеки порытые здоровым румянцем, глаза озарены кротким, небесным сиянием. И одета она теперь без небрежности, опрятно и красиво; в густые, золотистые волосы воткнут розовый бутон.
- Ах, господин Тимар! - восклицает девушка, поспешая навстречу гостю, на бегу, издали протягивает ему руку и искренним, сердечным рукопожатием приветствует пришельца.
Михай отвечает на пожатие девичьей руки, невольно задерживая взгляд на лице Ноэми. Не чудо ли? Вот лицо, которое просияло радостью при виде его, Тимара.
- Как же долго вы не приезжали! - говорит Ноэми.
- Как же вы похорошели за это время! - говорит Тимар, и в этом его утверждении равно естественно звучат нежность и откровенная прямота.
Девушка и вправду сильно изменилась к лучшему.
Такие метаморфозы свойственны девичьим лицам: у иных девочек, в детстве отличающихся идеальной красотою. На пороге зрелости черты лица утрачивают тонкость, становятся массивными, грубыми, а у других в те же самые годы формирования прелесть черт, дотоле неприметная, обретает совершенство, какое трудно было предположить. Возможно, есть тому и некое естественное объяснение. Скажем, зреющие в душе чувства лепят лицо по своему образу и подобию, стойкие благие или дурные страсти, печаль или радость, тревога или покой переделывают, приспосабливают к себе черты лица, как морская улитка свою раковину...
Лицо Ноэми лучилось доброжелательностью.
- Так вы меня еще помните? - спросил Тимар, задержав в своей рука протянутую ему девичью ручку.
- О, мы вас очень часто вспоминаем!
- Тереза, матушка ваша, здорова?
- Да вот же она идет.
Хозяйку выманила из дома Альмира, принеся в зубах ружье; Тереза сразу догадалась, что прибыл какой-то приятный гость, и поспешила навстречу.
При виде Михая она заторопилась еще пуще; издали узнала она судового комиссара, который, как и в прошлый раз, в серой куртке с сумой через плечо, направлялся к их хижине.
- Добро пожаловать! Долго же мы вас ждали! - на ходу приветствовала он а гостя. - Все-таки вы про нас вспомнили! - С этими словами Тереза безо всяких церемоний обняла Михая. И тут взгляд ее упал на сброшенную Тимаром суму. - Альмира! - крикнула он неотступно следующей за ней собаке. - Возьми торбу и отнеси в дом!
- Там жареное мясо всяких видов! - заметил Михай.
- Вон что? Тогда смотри, Альмира, как бы Нарцисса до него не добралась!
Эти ее слова вызвали недовольство Ноэми.
- Будто Нарцисса такая уж невоспитанная!
Госпожа Тереза расцеловала дочку, дабы ее смягчить, а та поддалась на ласку.
- Ну а теперь приглашаю в дом! - сказала Тереза, доверительно беря Михая под руку. - Пойдем и ты. Ноэми.
- Сейчас, только корзину отнесу, а то она уже полная.
Посреди дороги стояла огромная светлая плетеная корзина, чем-то нагруженная с верхом и укрытая белой простыней. Ноэми наклонилась, чтобы поднять ее за обе ручки.
Михай подскочил к ней.
- Я помогу донести, а то вам будет тяжело.
Ноэми залилась веселым, звонким ребячливым смехом и приподняла простыню. Корзина была наполнена розовыми лепестками.
Однако Михай все же ухватил корзину за одну ручку, и они вдвоем понесли ее по дорожке, обсаженной лавандой.
- Вы из них делаете розовую воду? - спросил Тимар.
- Вам и объяснять ничего не нужно, сами обо всем догадываетесь.
- У нас в Комароме изготовление розовой воды тоже в чести. Многие бедные женщины этим зарабатывают на жизнь.
- Вот как? Значит, роза не только для нас дар божий! Благодатный цветок, одной красоты его хватило бы человеку, чтобы скрасить жизнь, а он еще и кусок хлеба дает. Знаете, сударь, прошлый год для нас выдался неудачный: поздние заморозки загубили весь урожай фруктов и винограда, дождливое и холодное лето пчелам не дало собрать взяток, а туту еще и на домашнюю птицу мор напал... Пришлось бы нам порастрясти свои запасы, кабы розы не выручили. Розы-то нам не изменяют, каждый год цветут, вот и прошлый год не дали пропасть с голоду. Мы выгнали триста бутылок розовой воды, всю ее закупили и увезли в Сербию, а нам взамен дали пшеницы. Спасибо вам, розочки, красавицы пригожие, кормилицы щедрые!
За то время, что Тимар здесь не был, в домике прибавились новые помещения: сбоку была пристроена сушильня и отдельная каморка, где гнали розовую воду. Главное место здесь занимал очаг с медным чаном, из которого медленно, по капле, стекала первая выварка. Возле очага в большой кадке были свалены розовые выжимки, а на широкой скамье насыпаны свежие лепестки, которым сперва надлежало слегка провянуть.
Михай помог Ноэми высыпать розовые лепестки на скамью; густой, насыщенный аромат дурманил не хуже вина.
Ноэми, зарывшись в мягкую груду лепестков, проговорила:
- Ах, как славно было о бы хоть разок выспаться в такой постели!
- Что ты, глупышка! - остерегла ее Тереза. - Уснешь и не проснешься: розовый запах - верная смерть.
- Пуская смерть, зато прекрасная.
Тут уж Тереза не пожалела упреков.
- Выходит, умирать собралась? И меня бы не пожалела, оставила одну? Ах, ты, бессердечная девчонка!
Ноэми бросилась матери на шею, целовала, улещала ее.
