— У тебя есть какие-нибудь новости о Лейле-ханым? — внезапно спросил он, забыв от усталости об осторожности.
Произнеся это, немец сразу же упрекнул себя за то, что выдал свой интерес к молодой женщине.
— До сих пор влюблен? — подшутил над ним Рахми-бей. — Ладно, ладно, не делай такой постной физиономии! Орхан сказал мне, что вы влюблены друг в друга. Это же не преступление! Она спасла тебе жизнь, это особенная женщина.
Ханс принял солдатский котелок.
— Не стоит все же считать нас импульсивными людьми, — запротестовал он. — Она замужем. Малейшие слухи могли бы стать ужасным оскорблением как для нее, так и для ее мужа.
Рахми-бей прислонился к дереву и подкурил сигарету.
— Не волнуйся, я буду нем как могила. Орхан утверждает, что у нее все в порядке, но Селим-бей изводит ее. Он стал вспыльчив. Бедняга, как можно его за это осуждать? Я бы лучше умер, чем остался слепым, — добавил он, передернув плечами.
Вдалеке были слышны артиллерийские залпы и стаккато пулеметов. Время от времени мужчины ощущали мощные толчки, словно от землетрясения. Несколько дней назад началось сражение, и повсюду среди скалистых плато грохотало эхо войны.
— Если греки продолжат нас обстреливать, то у них скоро закончатся боеприпасы, — заявил Рахми-бей. — Их линии снабжения слишком растянуты.
— Увы, мы обеспечены не намного эффективнее, — проворчал Ханс. — Не хватает людей, и наша артиллерия оставляет желать лучшего.
— Мы выкрутимся, — заверил турок тоном, не терпящим возражений. — Подразделениям отдан приказ противостоять до последнего человека. Мустафа Кемаль-паша запрещает поступиться и пядью земли, если она не будет окрашена нашей кровью.
Инстинктивно их взгляды опустились вниз. Перед палаткой стоял ряд носилок. Хирург с суровым видом вышел покурить, его белый халат был багровым от крови.
— Слишком много потерь, — тихо произнес Рахми-бей. — Особенно среди офицеров. Я даже не решаюсь посчитать, скольких моих товарищей уже нет в живых.
Им подали кофе. Черные, как смоль, волосы турка были взъерошены, лицо испещряли глубокие морщины. Было видно, что он не спал несколько дней подряд. Он крякнул от удовольствия, смакуя напиток.
— Зачем ворошить память мертвых? — пробурчал он.
— Рахми, ты до сих пор веришь в победу? — поинтересовался Ханс.
— Конечно. Греки воюют за «великую идею» и славу. Мы же — за дом и душу. Ты ведь именно по этой причине присоединился к нам, не так ли? Если только я не ошибся в твоих намерениях, — лукаво заметил он. — Успокой меня, что ты здесь не только из-за красивых глаз наших женщин.
Ханс улыбнулся.
— Ты такой же мягкосердечный, как и я, — заметил немец, — хотя не так разговорчив. Но ты наверняка женат?
С первого рукопожатия мужчины обрели взаимопонимание. Они сражались плечом к плечу в начале Великой войны, до тех пор пока Ханса не стали отправлять на одиночные задания. Однако из деликатности они никогда не говорили о личной жизни.
— Я был женат, — признался Рахми-бей. — Мы оба были слишком молоды. Она умерла при родах. Ребенок тоже не выжил.
— Сожалею, — прошептал Ханс.
Рахми-бей сделал глубокую затяжку.
— И поскольку я не видел необходимости снова жениться, родители считают меня недостойным сыном. Отцу наплевать на мои благодарности в приказе по полку и офицерские нашивки. Ему хочется внуков. Когда я вижу вокруг себя столько смертей, иногда думаю, что он прав.
Робкая улыбка сделала его лицо моложе.
— Еще не слишком поздно.
Рахми-бей пожал плечами.
— Мне нужна не только жена, но и подруга. Но у нас это не принято. Наши традиции, понимаешь…
К штабу широкими шагами направлялся паша в компании хрупкой женщины, которая едва за ним поспевала. Ханс узнал Халиде Эдип. На ней был строгий мундир капрала и сапоги для верховой езды, черный платок покрывал волосы. Записавшись в добровольцы, она часто сопровождала главнокомандующего. Завидев Рахми-бея, она дала генералу знак присоединиться к ним.
Офицер торопливо застегнул мундир.
— Прошу прощения, но долг меня зовет. Фезви-паша, кажется, чем-то расстроен, — сказал он при виде мрачной мины генерала внушительного роста. — Тем не менее в траншеях он читает наизусть Коран и исчезает помолиться в самый неподходящий момент. Что касается меня, то после того, как халиф провозгласил нам фетву, мне не очень хочется обращаться к Аллаху!
Он плеснул кофейную гущу в огонь. За генералом спешили другие офицеры.
— Ты сможешь найти Орхана в деревне, — сказал Рахми-бей, дружески хлопая Ханса по плечу. — Они с моим племянником сражаются как львы. Ими можно гордиться.
Ханс отправился в деревню вечером. Он питал к Орхану огромную симпатию. Восхищение парня великим немецким археологом льстило самолюбию. Ученый пообещал юноше взять его с собой на раскопки руин в Хаттуше, как только закончится война. К тому же Ханс был обязан ему и Гюркану жизнью. Если бы не они, немец наверняка погиб бы.
Он остановился, пропуская повозки, запряженные волами, груженные боеприпасами. Ими управляли женщины. Их решительные загоревшие лица и веселые улыбки напоминали немцу крестьянок из детства, но теперь женщины занимались не только хозяйством и детьми. Когда повозки приходили в негодность на скалистых дорогах Анатолии, турчанки заворачивали снаряды в свои шали, водружали на спину и несли в самое пекло сражений. Об их подвигах с восхищением говорили в лагере по вечерам. В отсутствие мужей многие мусульманки отвечали за урожай, половина которого уходила на снабжение армии. Сам Мустафа Кемаль восхищался их решимостью, и Лейла не упускала случая воздать героиням должное уважение в своих статьях. Без этих смелых матерей успех был бы невозможен.
Ханс спросил у солдат, здесь ли подразделение Орхана, но никто не мог дать точный ответ. Горячие кровопролитные бои покосили ряды высшего руководства. Теперь операции проводила горстка людей. Бойцы-добровольцы лежали прямо на земле, крестьяне разносили миски с супом, куски свежего хлеба, наполняли водой оловянные фляги, поблескивающие на солнце. Битва не прекращалась ни днем, ни ночью.
Ханс молча подошел к сараю, который теперь выполнял функцию госпиталя. Неприятный запах ударил в нос. Немец продвигался между походными кроватями, пытаясь среди бедолаг разглядеть знакомое лицо. Замученная медсестра окликнула его, и он поинтересовался молодым солдатом по имени Орхан, сыном Рустем-бея.
— Вы считаете, что у меня есть время спрашивать, как их зовут? — воскликнула девушка, уперев руки в бока. — Этим есть кому заняться… А теперь — вон! Вам нечего здесь делать.
За шатким столиком под открытым небом сидел офицер, который вел учет раненых. Но он не смог ничем помочь. Ханс вернулся к штабу. У него было плохое предчувствие.
Рахми-бей проверял снаряжение, готовясь отправиться на аванпост, чтобы передать приказы штаба. Казалось, он нервничал. Последние новости были тревожными.
— Я не нашел Орхана, — сказал Ханс.
— Правда? Я думал, что его отряд сейчас отдыхает. Интересно. Я посмотрю, в чем дело.
— Я с тобой.
— Это не по регламенту, — потерял терпение Рахми-бей.
— Я пойду с тобой! — настаивал Ханс.
Бесплодный холм был завоеван и затем потерян несколько раз. Он был не слишком надежным укрытием для турецких войск. Мужчины с трудом добрались до каменистого уступа, откуда в бинокль осмотрели длинный хребет. Командовал подразделением молодой капитан. Рахми-бей передал ему слова приветствия и приказы и тактические советы от Мустафы Кемаль-паши. Нескончаемые взрывы поднимали дождь из камней и пыли. Ханс прислонился к стене траншеи. Он всеми внутренностями ощущал силу взрывов. Спина взмокла. Несмотря на то что не хватало времени хоронить убитых, пехотинцы держались храбро. Именно здесь в 1220 году Эртогрул приказал обосноваться племени, пришедшему из Центральной Азии. Спустя семь столетий молодая нация Мустафы Кемаль-паши отстаивала каждую пядь этой земли.
Рахми-бей прокричал что-то Хансу, но тот ничего не услышал, настолько оглушительным был грохот. Его товарищу пришлось подойти к нему и прокричать на ухо:
— Подразделение Орхана вело бой всю ночь чуть выше. Горстка солдат присоединилась к этому капитану, когда их командира батальона убили сегодня утром. Он узнал Гюркана по его родимому пятну, — сказал Рахми-бей, показывая на щеку. — Будем надеяться, что ребята где-то рядом…
Ханс зарядил винтовку. Он занял позицию капитана, который принялся перемещать своих людей согласно указаниям Рахми-бея. Немца терзала тревога. Он глубоко вздохнул, проверил на поясе гранаты. Рахми-бей, не сказав ни слова, сжал его плечо и побежал вверх по хребту.
Турки прекратили отступление. Огонь по греческим позициям стал более точными. «Хоть бы хватило боеприпасов!» — думал Ханс. Опустив плечи и наклонив голову, он шагал за капитаном и солдатами, спускавшимися по холму без прикрытия. Он спотыкался на каменистой поверхности, проклиная судьбу за то, что был живой мишенью для противника. Облако густой пыли и зловоние обжигало легкие, вокруг свистели пули. Немца тошнило. Он разглядел в тумане силуэты греков. Ханс боялся ближнего боя в траншее, куда пришлось спуститься. Вдруг из-за ранения в плечо рухнул человек. Археолог подхватил его под мышки и потянул к воронке. Затем снова ринулся в бой, перекатившись в траншею, приземлившись на что-то мягкое, не иначе как на труп. Подняв голову, Ханс увидел одного из своих товарищей, который направил на него оружие. Он открыл рот, чтобы возразить. Но тут парень выстрелил. В тот же момент сраженный пулей противник, который находился сразу позади немца, навалился на Ханса всей своей тяжестью, заливая кровью.
