— Могу я остаться здесь на ночь? Было бы чудесно побыть здесь, чтобы никто не знал, где я, и почувствовать себя так свободно. — Она вспомнила его легкий акцент.
— Да, оставайся.
— Тогда ведь я смогу принять ванну еще раз, утром. — Она и не знала, что он такой любитель помыться, а что вообще-то она о нем знала? Она положит его в спальне мистера и миссис Феллоуз, после этого отнесет белье в прачечную и не станет им рассказывать, кто у нее был в гостях.
— Я приготовлю тебе постель, — сказала Флора, — и после ванны ты поешь. Хочешь омлет? Любишь омлет?
— Из настоящих яиц? — спросил он.
— И салат. Я все привезла из деревни.
— Здесь есть телефон? — осмотрелся Феликс.
— Отключен на время.
— Жаль, — он улыбнулся. Она забыла, какие у него зубы. — Ну и как насчет ванны?
— Я дам тебе полотенце, потом поедим на кухне, этот дом как бы в отставке на время войны.
— Какая роскошь — уйти в отставку, как здорово! — Он подчеркнул слово „здорово“.
— Снова шутка? — Она почувствовала, что не стоит больше спрашивать. Он пошел за ней в ванную. — Когда будешь готов, я подам ужин, — сказала она.
Уже в дверях Флора услышала:
— Меня заставили сюда приехать, потому что я знаком с Хьюбертом. Как он?
— Я не видела его несколько лет.
— Я не должен был упоминать его имени. Но в этом смысле я безнадежен. Ну ладно, неважно. Так хорошо поговорить с тобой. Ну а теперь — ванна. О как хорошо, и соль для ванны! — Он говорил насмешливо, чего раньше Флора не замечала. А что она вообще знала о нем?
Потом, за ужином, Феликс сказал:
— Так приятно с тобой говорить, не осторожничать. Я устал от этой осторожности. — Потом добавил: — Мне кажется, ты сама образец осторожности. Моя жена — нет. И я не могу ей ничего рассказать. Я только иногда сплю с ней. Похоже на правду?
— Не слишком.
— Это только кто-то вроде тебя может обидеться, если назвать его осторожным. — (Как он узнал, что она обиделась?) — Я помню твое маленькое скрытное личико во Франции. — И Ирена Тарасова такая же. Я обычно болтал с ней. Там были секреты, но другие.
— Я иногда ее вижу.
— Передай ей привет, если увидишь. Она все еще шьет?
— Да.
— Я не могу говорить и со своими детьми, они болтливы, как мать.
— В Голландии? — Было трудно, наблюдая, как Феликс ест омлет, поверить в существование Голландии, в голову лезла Англия, отделенная каналом от оккупированной Европы. Неужели он действительно приехал оттуда? — А твоя мать и сестры? — спросила она.
— Я не могу их подвергать опасности. Нас оккупировали немцы, ты знаешь. Вот. — Он съел салат и порцию сыра Флоры. — Мое исчезновение может вызвать неприятности, — сказал он, — пусть посуетятся. Англичане в своих безопасных конторах слишком довольны собой… — Феликс говорил презрительно.
— Они подумают, что ты провел ночь с проституткой, — сказала Флора.
Дожевывая остатки сыра, Феликс задумчиво оглядел ее.
— А я проведу ночь с тобой. Уж слишком давно я не обнимал незнакомое тело.
Не впервые она замечала, что война изменила мужчин, они теперь не занимались ухаживаниями, но все же Феликс удивил ее. И она с опозданием обиделась.
— Когда ты тогда забрал меня из школы на ленч, ты боялся заразиться.
— Но сейчас ты не простужена, — засмеялся Феликс. — Я потом слышал, что твой грипп оказался корью. Так что давай, дорогая…
Флора обрадовалась его смеху.
— Ты не так-то часто смеешься, — сказала она.
— Это трудное занятие, если ты постоянно в страхе. Пошли, Флора. — Он взял ее за руку. — Пошли в постель? — Он подавил зевок и поднялся, протянув ей руку.
— Я помою посуду, — упрямо заявила она. Потом, как бы отстраняясь от происходящего, спросила: — Не могу понять, что ты можешь делать в Голландии, если так боишься? — Правда, что он там делает, если боится? Волнуясь, она пыталась привести мысли в порядок и с трудом верила его рассказам. — Нет, ты правда из Голландии?
— Да, я не выдумываю.
— Так почему бы тебе не остаться здесь, если ты уже приехал?
— Пошли, Флора, пошли наверх. — Он пристально смотрел на нее. — Ты мало изменилась. Просто поправилась в нужных местах. В Динаре ты вся состояла из палочек, но глаза сияли.
— Почему ты не можешь остаться? — Флора изменила свой вопрос.
— Да есть кое-что, что я могу еще сделать.
— Например?
— Например, раздражать немцев. — Он говорил беспечным тоном. — Что это значит? Это значит, заставить с собой считаться. Ой, ну ладно, Флора, брось ты свою посуду.
„Это ошибка“, — думала Флора, раздеваясь. Феликс был уже в кровати и говорил:
— Поторапливайся.
Если бы хозяева узнали, что она собирается делать в их постели, им бы это не понравилось, подумала Флора.
Феликс потянулся из кровати к ней и потащил.
— Ну давай, ложись.
Любовный акт был опытный, но безликий: медленно, медленно, быстро, быстро, медленно и — заключительный аккорд. Мраморный Феликс совсем не похож на живого. Она подавила смешок.
— Тебе понравилось? — гладил ее Феликс. — Хорошо, — оценил он, не ожидая ответа. — А ты мускулистая, как мальчик.
— Я работаю на воздухе. Я крестьянка.
Он не интересовался ее работой.
— Ты помнишь пикник? — Он продолжал гладить ее. — Билли тогда было лет одиннадцать.
— А кто такой Билли?
— Помнишь девочку с белыми ресницами и кривыми зубами, ее братишка, Билли Виллоубай.
— А она очень изменилась и вышла замуж за богатого американца. — Флора никак не могла вспомнить Билли.
— Дорогой Билли. Интересно, чем он сейчас занимается? — пробормотал Феликс.
Флора отодвинулась от Феликса. Может, лучше повернуться к нему спиной?
— Не отворачивайся, — он притянул ее к себе.
Она пыталась вспомнить, какой он был в Динаре. Не такой седой и не средних лет.
— Мистер Феллоуз, у кого я работаю, сейчас пишет книгу, где пытается доказать, что нацистов можно было обезопасить мирными средствами, — сказала Флора. — Он сам мирный человек.
Феликс фыркнул.
Эта кровать принадлежала мистеру Феллоузу, и потому Флора чувствовала себя обязанной упомянуть его.
— Он собирал еще довоенные статьи Хьюберта, — рассказывала она, а Феликс продолжал пальцами пощипывать ее бицепсы.
— Билли был примерно твоего сложения в юности, — сказал он, стиснув ее.
— Я не Билли.
— Хотел бы я взглянуть на него.
Флора подумала, не лучше ли ей отправиться в свою кровать наверху.
— Знаешь, я тебя оставлю, чтобы ты выспался.
— Не оставляй меня одного. Мне надо поговорить. — Он крепко обнял ее.
— О чем? — Если бы я оказалась в своей кровати, я могла бы колотить ногами, кусать простыни, кричать, смеяться, делать что угодно. Флора сейчас чувствовала себя так, как если бы взялись распускать большое вязаное платье, а оно само разлезалось у нее на глазах.
— Останься со мной, выслушай меня, — он продолжал держать ее. — Моя семья, мои дети такие хорошие, такие маленькие, такие доверчивые. Сынишка очень умный. У них столько надежд. И у жены Джулии тоже, знаешь, она такая сильная духом. Она борется с карточками, с черным рынком. Тебе этого не понять. У нас есть деньги. Конечно, нам легче, чем большинству. Мать и сестры пытаются помогать тем, кому совсем тяжело. Военная оккупация — это страшно. Люди чувствуют себя беспомощными, и многие пытаются бороться.
— А ты?
— Недостаточно. Усилия одного — это ничто. Евреи…
— Ты им помогаешь?
— Они исчезают, моя дорогая, только что были — и их уже нет. — Он говорил с горечью.
— О.
— И никто не хочет заниматься ими. Я тебе надоел? Мы с Элизабет все думали, не скучно ли тебе было с нами. Ты ведь была моложе нас.
— Нет. Мне с вами не было скучно. — Она заметила щетину на его подбородке. Утром надо найти лезвие.
Феликс рассказывал о ценах на овощи в Голландии, о том, что нет бензина, казалось, он все до деталей знает. Ей хотелось спать, она боролась с собой, чтобы не задремать. Его тело рядом с ее телом было упругим.
— И каждый должен все время следить за собой. Любой промах может стоить жизни многим.
На время он затих, а потом вдруг голосом, полным отчаяния, почти закричал:
— На самом деле, черт побери, я так старался не влезть в это дело, не рисковать своей головой! Эта поездка — дурацкий риск! И я не должен был ни с кем говорить об этом, я должен думать о семье. — Она молчала, и он уже спокойнее сказал: — Правда в том, что у меня мало причин для страха.
— Тогда зачем ты приехал?
— А вообще зачем кто-то что-то делает? — сердито спросил он. — Может, я просто выставляюсь, может, просто должен попытаться хоть раз в жизни сделать что-то, что другие делают постоянно. — Он крепко прижал ее к себе и зарылся лицом между грудями. — Я не герой, — проговорил он придушенно.
