Потом оперся на локоть и ровным голосом заявил:
— Тебе следует понять, что нам не так уж плохо, мы известны, уважаемы, богаты. Немцы не очень-то вмешиваются в жизнь таких людей, как мы. И все, что от нас требуется, — хорошо себя вести.
— А я подумала, что как раз это и затрудняет жизнь.
— Это и так и не так.
Она вспомнила мать Феликса и сестер, их появление в отеле „Марджолайн“ в 1926 году и то, как главный официант кланялся и расшаркивался перед ними, а семьи англичан свистящим шепотом повторяли: „Шесть баронесс, шесть“.
— Но ты помогал евреям, — сказала Флора.
— Я не помогал евреям. Если бы я помогал, то поставил бы семью в опасное положение. Я чувствую себя виноватым, понимаешь? Когда ничего не делаешь, то возникает ощущение вины.
— Я понимаю.
— Я боялся помогать евреям. Я боюсь работать на Сопротивление и, хуже того, об этом даже страшно подумать, — боюсь сотрудничать.
— Сотрудничать?
— С немцами. Некоторые так делают.
Флора была потрясена.
— Я этого не знала.
— Вот почему я чувствую себя таким беспомощным. Я думаю только о спасении своей шкуры.
— Попытайся рассудить разумно. Не преуменьшай своего мужества, это абсурдно.
Лежа в постели мистера и миссис Феллоуз после бесцветного занятия любовью, казалось выспренним говорить так, но она тем не менее повторила:
— Не преуменьшай своего мужества.
— Маленькая смешная Флора. — Он лег на спину, притянул ее голову к себе на плечо.
— А помнишь тот пикник? Какие красивые были Космо и Хьюберт, и девочки, такие глупенькие и милые. Они так забавно пели.
— Сейчас у них семьи, как и у тебя.
— Я не думаю, что от этого они стали не такие глупые, но это своего рода мужество. Моя жена такая. У нее дар — не воспринимать жизнь всерьез. Ты думаешь, я слишком стар, чтобы этому научиться?
— Тебе не надо учиться. Это уже смелость — признаться, что ты боишься. Но ты не должен без конца твердить про это.
— Тебе скучно?
— Немного. — И она растерялась.
— Сказать тебе, что больше всего меня пугает?
— Что?
— Я до чертиков боюсь, что появится гестапо и арестует меня, когда я в ванной.
— Это я могу понять. Именно потому ты и приехал в Англию, чтобы в безопасности помыться?
— Да, одна из причин.
— А ты рассказываешь жене о своих страхах? — Она попыталась представить себе его жену. Он ничего не говорил о ней, кроме того, что она глупая и смелая.
— Она не поймет. И я не посмею ее тревожить. Но с тобой я могу поговорить.
„Ну да, как с незнакомым человеком“, — подумала Флора. Феликс снова заснул.
Флора уснула почти на рассвете. А проснувшись, высвободилась и пошла к себе. Умылась, почистила зубы, причесалась. Одевшись, тихо продолжала обход по дому, заканчивая дела и стараясь не потревожить Феликса. Когда он уйдет, она тоже примет ванну, проверит, все ли в доме в порядке, сядет на поезд и отправится в деревню.
Времени расспрашивать Феликса уже не было, слишком поздно. Он проснется, примет ванну, позавтракает и уйдет, оставив ее со знанием цены на капусту и брюкву в оккупированной Голландии. И знанием того, что он любит смелую, глупую жену, что он любил и любит Билла Виллоубай и что он напуган. В общем-то достаточно много.
И в то же время Флора чувствовала себя обиженной. Он совсем не интересовался ее жизнью, ни о чем не спросил, просто использовал ее.
— Удобный сосуд, куда можно спустить свой страх, — сказала она громко и отправилась на поиски свежего лезвия мистера Феллоуза. „Феликс расскажет, что он провел ночь с проституткой, — подумала она раздраженно. А потом велела себе: — Ну давай, смелее, будь честной, этот мужчина понятия не имеет, кем он был в твоей жизни“. Пытаясь вернуть себе своего знакомого Феликса, она громко рассмеялась и пошла стучаться в дверь спальни хозяев, будить его.
— Пора вставать. Я принесла тебе лезвие.
За завтраком Феликс развеселился. Он сказал, что ванна была замечательная, а завтрак вкусный, какое наслаждение выпить настоящего кофе. Она должна приехать к ним погостить после войны, она полюбит Джулию. На пороге Феликс поцеловал ее.
— Было так хорошо поговорить с тобой. Хотя ты, наверное, подумала, что я много наговорил чепухи.
— Береги себя, — сказала она.
— Не бойся. — И еще: — Лучше, если ты никому не расскажешь, что я был здесь.
— Не расскажу. Мои хозяева все равно ничего бы не поняли.
„Но он не интересовался моими хозяевами, — подумала она, когда он весело шел по улице. — Как и тем, что извел весь запас горячей воды для ванны. По крайней мере, я смогла обеспечить ему безопасную ванну“. — Флора наблюдала, как он дошел до почтового ящика на углу и исчез. Несмотря на онемелость и застылость, Флора ощутила печаль по Феликсу и по себе самой, по тому человеку, с которым разделила постель Феллоузов, — с тем человеком, которого она, как оказалось, даже не знала.
Когда она убирала постель, она подумала, что лучше бы никогда не видела Феликса, он ограбил ее, украл мечту.
— Мы не можем пробыть долго, — Мэбс стояла, а Ирена, ползая на коленях, подшивала подол юбки. — Мы сегодня встречаемся с Хьюбертом на ленче.
— А как он? — Рот Ирены был полон иголок.
— Хорошо, похоже, хорошо.
— Я не видела его с тех пор, как он был мальчиком.
— Вы не узнаете его, он пополнел и начал седеть. Но брови еще гуще, чем раньше.
— Он женат?
— Говорит, что женится после войны. Но тем не менее, девушек полно. Он кем-то в Военно-морском флоте, как Космо — в Военно-воздушных силах.
— Его мать умерла, — добавила Таши из шезлонга. — Так что он теперь при деньгах.
— И при репутации, — сказала Ирена, пришпиливая подол юбки, — левого журналиста. — Ну вот, так. — Она отклонилась назад, а Мэбс поворачивалась.
— Можно обойтись без репутации Хьюберта, — сказала Мэбс, вылезая из платья. — Вам еще понадобится примерка?
— Да, — сказала Ирена. — Теперь твое платье, Таши.
Она шила им вечерние теплые платья, которые можно носить холодной зимой.
— Расскажи Ирене о люстре, — попросила Таши, когда Ирена надевала ей недошитое платье через голову.
— Про люстру? — проговорила Ирена переводя взгляд с Таши на Мэбс.
— Да, про люстру, которая заставила отца поменять свое мнение о Гитлере, — засмеялась Мэбс.
— Стой спокойно, — велела Ирена Таши.
— Ну расскажи ей, теперь она англичанка и поймет, в чем дело.
— Отец обедал в своем клубе во время налета вместе с Фредди Вардом и Яном Макнисом. Они, конечно, очень смелые и не стали спускаться в убежище. Это было в самом начале бомбежек. Никто в клубе и не подумал убрать люстры, и, когда бомбы полетели на Пэлл-Мэлл, люстры свалились. Отец порезался, а Фредди Варду понадобилось пять стежков хирурга. Отец был в бешенстве. А до того момента он все твердил, что у Гитлера есть свои достоинства.
Ирена неодобрительно фыркнула.
— И если бы не статьи Хьюберта, генерал Лей еще раньше бы изменил свое мнение о нем, — сказала Таши.
— Почему? — Ирена примеряла рукав. — Стой спокойно, Таши.
— Ну, Ирена, вы же читали, Хьюберт все время подчеркивал, что Гитлер антикоммунист, а генерал Лей тоже антикоммунист. Вот это их сближало.
— Да ну, — произнесла Ирена.
— Нигел продолжает уверять, что Хьюберт специально все время гладил против шерсти старого джентльмена, — сказала Мэбс. — Но сейчас с отцом все в порядке.
— А разве не он нарисовал как-то на дороге „хайль Гитлер!“? — съязвила Таши.
— Нет, это кто-то другой, — покачала головой Мэбс. — А вообще, как воспринимается, что Россия на нашей стороне, Ирена?
— Большевики, — сказала Ирена. — Это плохо кончится, — добавила она.
— Вам с отцом надо объединиться, — усмехнулась Мэбс. — Осторожнее с булавкой.
— Возможно, мы слишком закоснели в своих взглядах, многие вообще отстраняются от войны, — проговорила Ирена.
— Интересно, про кого это она? — спросила Таши, когда они ехали в такси в Уилтонз. — Она не поняла твоей шутки про отца и люстру.
— Ну так она же русская. Ну вот мы и здесь, и вон Хьюберт. Хьюберт, — сказала Мэбс, когда они сели и принялись за устриц, — ты знаешь кого-то, кто не принимает участие в войне, даже минимально, ну вот, как мы с Таши?
— Да, — кивнул Хьюберт.
— Боже мой, Хьюберт, кто это?
Хьюберт подумал о Феликсе, который скорее всего не принимает никакого участия, и проглотил устрицу. Мэбс и Таши прелестны, но кто вообще может разговаривать с такими дурами?
— Ну кто, скажи? — просила Таши.
— Младший брат Джойс — один из них.
— Действительно? А как это ему удается? Он болен?
