Собрания шли один за другим целый день. Тем для обсуждений было предостаточно: Киликия, граница с Сирией, ставшей подмандатной территорией Франции, продажа военного оборудования, концессии на рудники по добыче железа, хрома или серебра, роль религиозных школ или французских предприятий… Вечером Луи почувствовал, что у него начинается мигрень. Перед официальным ужином он решил пройтись по старому городу, но лабиринт домов с глинобитными стенами и извилистые улочки, где толпилась шумная толпа, быстро наскучили. Сильный дождь превратил дороги в небольшие потоки грязи. Несколько азиатов в ярких шелковых нарядах поспешили укрыться. Луи забежал в кафе, где стоял запах влажной шерсти. На полке с чашками стоял портрет Мустафы Кемаля, украшенный цветами. «У каждого свой Наполеон», — подумал он. Посетители смотрели на него подозрительно. Такая форма здесь не приветствовалась. Хотя их послы и приехали беседовать с Гази, Стамбул, город халифа, и другие территории до сих пор были оккупированы французами. Луи присел за небольшой столик, решив игнорировать косые взгляды.
Он боялся, что придется задержаться в этой дыре еще на несколько недель. Неприятная перспектива — торчать посреди степей, здесь люди имели репутацию упрямцев, и Луи даже слыхал, что стамбульцам было сложно понять местный турецкий диалект. Какова его роль в этих переговорах? Все в руках политиков, он же лишь наблюдатель. Ему подали чай, оливки, козий сыр. Великая Ассамблея запретила продажу алкоголя в общественных местах.
Луи не хватало моря. Он скучал по Нине. Как всегда, когда он думал о любовнице, на него накатывало нетерпеливое желание. Теперь, когда русская отыскала мужа, она избегала бывшего постоянного клиента. Стоит ли вспоминать, что именно благодаря помощи француза Малинина не поместили в лагерь русских офицеров! Гардель пожалел, что не может расстегнуть воротник рубашки.
Порыв влажного ветра ворвался в кафе, и вместе с ним вошли несколько военных-кемалистов и крестьян, одетых как горцы. Все с патронными сумками и кинжалами. «Армия Мустафы Кемаля, частично набранная из добровольцев всех возрастов, отличается экзотичностью», — подумал Луи. Однако он совсем растерялся, узнав среди них любовника Лейлы-ханым. Мужчина с правильными чертами лица и высоким лбом, он беседовал с темноволосым офицером с острым взглядом.
Вошедшие устроились за соседним столиком. Им принесли чай и наргиле. Они оживленно беседовали, размахивая руками. Посетители дружески кивали им. Луи сделал знак трактирщику, но тот его проигнорировал. В один момент француз стал для него прозрачным.
Луи пристально рассматривал незнакомца, а перед мысленным взором стоял его друг Селим, идущий через сад с палочкой. Как Лейла-ханым могла предать мужа, как могла изменить с этим молодчиком? Это европеец. Они наверняка встретились, когда она сбежала в Анатолию, после того как ее выдала англичанам Роза. В конце концов такое наглое разглядывание надоело молодому сержанту с родимым пятном на щеке.
— Да здравствует свободная и независимая турецкая нация! — громко воскликнул он по-французски. — Наконец иностранцы перестанут топтать нашу родину. Греки, англичане и французы… Мы вышвырнем этих жалких паразитов в море!
Луи напрягся. Парень смерил его насмешливым взглядом.
— Я не позволю вам оскорблять свою страну, — ответил француз. — Решительно вас прошу взять свои слова обратно.
Все посетители повернулись к ним. Бормоча что-то нечленораздельное, юноша собрался было встать, и в ту же секунду любовник Лейлы-ханым удержал его.
— Не сердитесь на него, капитан, — обратился он к Луи примирительно. — Последствия тяжелых сражений последнего времени. Солдаты слишком легко воспламеняются.
Луи с удивлением узнал немецкий акцент.
— Я не понимаю, как это вас касается. Сержант позволил себе оскорбить мою родину. Я жду его извинений.
Парень подскочил. Луи тоже поднялся. Сердце отчаянно колотилось.
— Мы не без причины оскорбляем Францию, — отчеканил турок. — Я требую возмещения убытков.
Турецкие офицеры пытались образумить упрямого, как осел, сержанта. Светловолосый мужчина подошел к Луи.
— Я приношу вам свои извинения, капитан, — произнес он. — Принимая во внимание молодость этого солдата, надеюсь, вам достанет такта принять их.
Луи усмехнулся.
— Интересно слышать о такте из уст немца, который носит турецкую форму.
Ханс Кестнер замер. Он вмешался, чтобы погасить намечающийся конфликт. Но, похоже, дело принимало другой оборот и касалось его лично. Он сразу же принял оборонительную стойку.
— Оставьте ее в покое, — продолжил Луи вполголоса.
Ханс постарался скрыть недоумение. Француз смотрел на него пристально. Его тонкие губы сложились в горькую улыбку.
— Лейла-ханым, — прошипел он. — Она замужняя женщина. Вы ее порочите. В Турции это преступление.
Черная пелена затуманила взгляд Ханса. Он заметил, что Рахми-бей выводит Гюркана и товарищей на улицу.
Трактирщик попросил посетителей вернуться на свои места, все неохотно расселись. Ханс остался стоять перед морским офицером.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, капитан, — бесстрастно произнес он.
— Я видел вас вместе. Сегодня утром в саду. Я предложил ей сопровождать меня в этой поездке. Это была ошибка. Я предложу ей незамедлительно возвращаться домой.
В голове Ханса хаотично метались мысли. Значит, это и есть тот капитан второго ранга, который занимал конак в Стамбуле. Как же его зовут? Гардель. Разве Лейла не говорила, что он приятный человек? Его предупреждение привело Ханса в замешательство. Кестнер отличался хладнокровием, но тон, в котором этот человек говорил о женщине, которую он любил, был невыносим.
— Лейла-ханым — свободный человек, — заметил он. — Она не обязана перед вами отчитываться.
— Она имеет обязательства перед своим слепым мужем и перед сыном. Она не должна развлекаться в ваших объятиях
Реакция Ханса была молниеносной. Резким движением он опрокинул стол и табуреты и прижал француза к стене, надавив предплечьем на шею.
— Послушай меня внимательно, ничтожный моралист! Она только что узнала о смерти брата. Она имеет полное право быть в окружении его боевых товарищей. И тебя это не касается. Если ты осмелишься сказать хоть слово ее мужу, я найду тебя и спущу с тебя шкуру!
Луи опешил от такого взрыва ярости. В нескольких сантиметрах от его лица были глаза немецкого офицера. У него был взгляд убийцы.
— Все, хватит!
Ханс почувствовал, что Рахми-бей сжал его плечо. Друг заставил его ослабить хватку. Он отошел на шаг, сжав кулаки. При мысли, что Гардель может угрожать репутации Лейлы и подвергнуть ее опасности, Ханс вдруг понял, что может убить француза.
Рахми-бей подобрал упавшую на пол фуражку Луи, отряхнул ее и протянул капитану.
— Это чрезвычайно неудачное стечение обстоятельств, капитан, — продолжил он с чисто восточной любезностью. — Давайте забудем об этом. Так будет лучше, не правда ли?
Луи оттянул пальцем ворот рубахи. Он был ошеломлен. Он опустил плечи. Может, он ошибся? Он пытался защитить честь Лейлы-ханым и вступиться за Селима, но француз не у себя дома. Этот странный немец из кемалистских войск, казалось, прекрасно влился в необычный мир Ангоры. Луи понял, что так никогда до конца и не понял стремления турчанки. Она была так не похожа на женщин, которых он знал или любил.
— Орхан мертв? — удрученно спросил он.
Немец лишь кивнул. До сих пор вне себя от ярости, Ханс пытался контролировать себя.
Рахми-бей настоял, чтобы Луи последовал за ним. Дождь закончился. В сумерках улочка выглядела опасно. Остальные кемалисты куда-то испарились. Когда Луи пояснил, что вместе с французской делегацией приглашен на официальный ужин в резиденцию Гази, турок предложил провести его. Они оставили немца у выхода из кафе.
Уходя, Луи не сдержался и обернулся. Ханс закурил, и огонь зажигалки осветил его черты. И тогда Луи понял, что Лейла-ханым любила этого мужчину. И от этого ему стало больно.
Измир, сентябрь 1922 годаНасколько хватало глаз, окрестности заполонили беженцы. Роза видела колонны греческих солдат с суровыми лицами. Некоторые шли босиком. Вся эта огромная людская масса двигалась, волоча ноги от усталости, в сторону моря. За солдатами тянулась толпа гражданских. Француженка была ошеломлена. Ей казалось, что эти несчастные выныривают из-за края земли… Поток людей не прекращался уже несколько дней. А возможно — недель или целую вечность. На изможденных лицах женщин и детей Роза читала ужас. Ее тошнило от зловонного запаха давно не мытых тел, в нос набивалась пыль. Женщина поднесла ко рту платок.
