- Ты бы меня с родственниками познакомила!
- Моя мать тебе больше не родственник! Выметайся!
Господи, какая глупость! Зачем мне все это? Может, и правда выместись к чертям собачьим? Жаль только, некуда...
Меня чесали, пилили и строгали до самого вечера. В два смычка - мать и дочь. "Выметайся!" - все время предлагала Мария, но я держался как скала. Под конец я решил попугать жену. Стараясь не слушать ее пронзительные вопли и тещин бас, подошел к шкафу и принялся методично выгребать из него свои вещи и укладывать в узел.
- Давай, давай! - подбадривали меня дамы Еписеевы.
Наконец я решил, что хватит, и, взвалив узел на плечи, двинулся к выходу.
- Грабитель! - донеслось до меня.
Я открыл дверь и начал спускаться по темной лестнице.
- Сеня-а-а!
Интересно, кто это? Феодулия? Я продолжал опускаться все ниже.
- Сенечка-а, вернись! Люби-и-имый!
"Нет уж, так легко я не сдамся! - подумал я злорадно. - Пусть поупрашивает!"
Но упрашивать меня не стали.
- Доча, простудишься! - прогрохотал тещин бас. Послышался дробный топот проворных ног.
Я повернул на следующий пролет. В этот миг на меня обрушилась жена и мягко ткнулась головой в узел. Удар был сильный. Взмахнув свободной рукой, я попытался нащупать перила. Но рука ухватила лишь темноту, я на секунду завис в воздухе и обрушился вниз. В наступившей затем тишине я услышал:
- Машенька, ты цела?
- Да цела, цела, мама. Только вот Арсений...
- Понятно! - теща чему-то обрадовалась. - Прибавится работы Склифосовскому!
Глава 61
Начало
В гипсе я пролежал все лето. И увечье-то мне жена нанесла пустяковое перелом копчика, - однако двигаться я не мог. Гипсовые трусы, скрывавшие мой сломанный хвост, этого не позволяли.
Жалости ко мне у Марии хватило ровно на два дня. Как только теща уехала в очередной санаторий, жена сварила куриный бульон и поила меня, приговаривая:
- Самое оно для больного человека! - Я кривился. - Не нравится? Зато будешь знать, как шляться черт-те где!
Все последующие дни мадам Еписеева пропадала в солярии вместе с Ларисой, а по возвращении пилила меня, намекая, что ей может не хватить денег.
- Зачем же солярий летом? - спрашивал я, с тоской поглядывая в окно, за которым сияло солнце.
Маша что-то бубнила про пресловутый ультрафиолет, всякий раз добавляя:
- Нашел время болеть...
В июле из лагеря вернулся хулиган Еписеев, и меня перетащили из его комнаты на кухонный диван. На котором когда-то ночевала девушка Елена из Орехова-Зуева. Хулиган за минувший месяц в равной степени набрался сил и наглости. Однажды я попросил дать мне воды.
- Сам налей, - отрезал он.
И это при том, что теперь в прихожей вместо черного урода стояла новенькая "Хонда"!
Воды я, конечно, налил себе сам - до крана я добраться мог, хотя и с трудом, - но решил, что, как только смогу полноценно передвигаться, покончу с этим безобразием раз и навсегда. И с какой стати в свою холостяцкую бытность я полагал, что жена позаботится обо мне в трудную минуту? Вот вам, пожалуйста, трудная минута настала, а воды поднести некому!
Мадам Еписеева тоже с нетерпением ждала, когда я смогу подняться.
- Как ты себя чувствуешь? - елейным голоском спрашивала она, ощущая дыхание осени и начало нового учебного (а для нее - финансового) года.
- Плохо!
- Ты выздоравливай, Сенечка, выздоравливай! - ободряла она. - Скоро первое сентября.
Меня почти никто не навещал. Тимирязьев боялся, Рыбкину было некогда. Только Хренов, который успел отдохнуть где-то за границей, изредка заглядывал. С некоторым удивлением я узнал, что он сдружился с Катькой и даже иногда бывает у нее. Это мне страшно не нравилось, но я молчал и покрепче сжимал зубы.
- Вы уж, Игорь Вадимович, не волнуйтесь насчет работы, - лебезила перед Хреновым Маша. - Мы Арсения обязательно поднимем. Хоть на коляске к вам, а приедет!
Игорь удивлялся: зачем, мол, на коляске?
- Ну как же, - тут же находилась моя жена, - и вам выгодно! С инвалидами налогов меньше платить...
Несколько раз звонила мне и Кэт. Но все в неудачное время. Каким-то подпольным чувством Мария угадывала, что я разговариваю с женщиной, и бесцеремонно выключала телефон из розетки. Дал бы по морде, если б смог! Несмотря на то, что моя жена - женщина! Однако я терпел.
Иногда, накопив смелости и злости, я звонил Катьке ночью. Но не ныл просто общался. Эх, если бы пообщаться с ней с глазу на глаз. А еще этот Хренов на мою голову! Впрочем, мадам Колосовой я своих подозрений не высказывал, хотя и ревновал безбожно. А она только подсмеивалась:
- Ну как твой хвост?
Однако за этими шутками я смутно чувствовал Катькину тревогу и отвечал:
- Хвост, наверное, отвалится. Если смогу без него прожить, то приползу обязательно.
- Эх ты, ящерица!
И вот наконец долгожданный день настал. Августовские нежаркие лучи упали на подоконник, уставленный банками, и я неуверенно встал на ноги. Эта весть тут же облетела всю квартиру. Мария бросилась мне на шею, покрывая мое лицо неискренними поцелуями.
- Сенечка, какой же ты молодец! Надо Игорю позвонить!
Было противно. Я вышел на улицу и присел на лавочку у подъезда. Старух, несмотря на теплый воскресный день, не было.
А может, бросить все к чертовой матери?!
Чтобы утвердиться в крамольной мысли, я проковылял к ларьку и самым наглым образом выпил пива. Запах будет! И мадам Еписеева поднимет крик! Только что мне до этого? И вдруг я осознал, что смотрю на свою жизнь отстраненно, как биолог, любующийся в микроскоп на суету амебы. Решение, к которому я подбирался все эти месяцы вынужденного безделья, внезапно сформировалось и окрепло. У меня даже дух перехватило. Я вернулся к подъезду. Меня все еще переполняла решимость. Вопреки своему обыкновению я не опустился на скамейку и не принялся размышлять над превратностями судьбы.
Вместо этого я устремился вверх по лестнице.
Мария куда-то собиралась. Она уже была накрашена. На ее шее развевался зеленый газовый шарфик. Меня охватила смутная грусть. Я подошел и прикоснулся губами к ее щеке:
- Я ухожу...
- Куда это? - резко бросила она. - Смотри, доходишься - опять сляжешь, а в сентябре...
- ...на работу, - закончил я. - Только я насовсем ухожу.
И тут до нее дошло.
- Ой, Сеня... - она всплеснула руками.
Не слушая, я прошел в комнату и снял со шкафа чемодан.
- Лучше бы шла в свой солярий.
Мадам Еписеева запричитала. Я быстро собрал свой нехитрый скарб. Сверху, подумав, положил коробочку с Ленькиной маркой, подаренной на свадьбу. Кажется, тот самый момент уже наступил.
- Это куда?.. - поперхнулась Мария. - Куда марку-то?
Я не ответил. Она схватилась за болванистого "Оскара", стоящего на полке, и попыталась прикрыть телом хрустальную вазу. Звякнули застежки чемодана. Я посмотрел в глаза летчику. Мария лихорадочно раздумывала, как бы меня удержать.
- Эй, тебе же алименты придется платить! - привела она последний довод, когда я уже был в прихожей. - Володьке! До восемнадцати лет!
- Как вы мне все надоели! Не волнуйся, скрываться не буду. У такого дурака, как я, даже на это ума не хватит.
- Я тебе развода не дам! - брякнула Маша. - Так и знай! Я до суда дойду, но с тебя ползарплаты сдеру! И квартиру твою разделим! Как совместно нажитое...
Где у нее только логика хранится? И совесть? Этого мне уже никогда не узнать... Я прикрыл дверь.
- Дурак, сволочь, гадина! - понеслось сверху. - Обманул девушку...
Я медленно зашагал вниз.
- Люби-и-имый!
Пришлось прибавить шаг. Из подъезда я почти что выбежал. Под окнами стояло такси. Надо же, как кстати! Я плюхнулся рядом с шофером. Растрепанная Мария выскочила на балкон.
- Откуда у тебя деньги, мерзавец?!
Такси быстро скрылось за гаражами.
Говорят, грузинский художник Пиросмани распродал все картины, чтобы устелить площадь перед домом любимой цветами. Картин у меня не было, зато имелась Ленькина марка. Она оказалась действительно очень редкой. Когда я выпустил бабочку на свет божий у магазина "Филателия", в толпе знатоков возник легкий взрыв. А потом - форменный аукцион, в конце которого коробочка с маркой перекочевала в карман к бородачу с золотыми кольцами. Мои же карманы просто отвисли.
- Ты в чемодан положи, - посоветовал довольный бородач, который чуть ли не целовал марку под завистливыми взглядами коллег. - Суммочка-то не для сумочки! - скаламбурил он.
Я последовал его совету, но все-таки оставил в кармане несколько купюр покрупнее. Багровое солнце осветило Киевский вокзал последними лучами, и я начал действовать.
Черный автомобиль остановился у Катькиного подъезда. Бабушки охнули и скрылись по домам. Из машины вылез гладко выбритый джентльмен в костюме и с бабочкой в мелкий горошек. В руках у джентльмена была охапка красных орхидей с высунутыми желтыми языками. Запах цветов и одеколона, смешавшись, распространился по двору. За джентльменом двинулся шофер, неся в руке потертый фибровый чемоданчик с наклейкой "Еписеев Володя. 2 отряд".
