- Галочка! Да конечно, не должна! Ты должна поступать только, как чувствуешь. У тебя есть свой мир, в нем свои законы - ты долго и счастливо жила в браке. Ты знаешь, что это такое. Конечно, это знание нужно беречь и охранять. Но скорее всего, все-таки утрясется. Я очень хочу, чтобы ты была счастлива!
- Спасибо, Ириш, извини, что глупостями этими тебя потревожила. Ты позвони мне сегодня вечерком, ладно? Проведай.
- Конечно. Целую.
Ирина повесила трубку. Стало грустно - до чего все хрупко: и мы сами хрупкие, и наши радости хрупкие, и чувства, а о них и вообще говорить не приходится - тончайшие ледяные цветы - горючая слеза капнет на стебель или лепесток, и все - композиция разрушена. С одной стороны, мы уже взрослые и опытные и из-за пустяков ссориться с понравившимся мужчиной не будем - не то что в юности. С другой стороны, мы из-за той же опытности мгновенно видим структуру и нанесенную нам обиду можем увидеть как часть чужого и, возможно, опасного мира. Мира, скорее всего, по этом причине и нежеланного. Как тут быть? Галю ведь поманила надежда, у нее же возникла потребность изменить свою жизнь. Ирина тоже хотела бы надеяться на лучшее, что у Гали все утрясется, но... Она все же была немного знакома с объектом и подозревала, что не слишком-то он тонок и альтруистичен, хотя юрист, конечно, толковый и в том деле, которое поначалу и затеяла Галя, мог бы ей помочь. Ирина сварила себе еще кофе, открыла пошире окно - становилось душновато и продолжила чтение. Итак, она сказала:
- Ты - солнышко!
Ирина хмыкнула: "Ладно".
- Что? - как-то оторопел я.
- Солнышко! Мое солнышко.
Ну уж не знаю, какое я - зрелый усталый мужчина, измученный неудачами - солнышко. Ну, если ей так лучше, пусть. Вскоре мы легли. Она как-то ловко, быстро из всех этих мешков и тряпок соорудила нам вполне сносное ложе. Я обнял ее и... сразу же заснул, как-то блаженно, легко. Мне снилась Вера, мне снилась наша с ней нескончаемая любовная ночь, и я наслаждался всем богатством ощущений, изысканностью прикосновений. Веру я любил всегда. Не было ни секунды, когда бы я не радовался, что она касается меня или я прикасаюсь к ней. Как провела ночь Жанна я не знаю, потому что, проснувшись, застал ее сидящей у порога и расчесывающей волосы. Я подумал о том, что ей было одиноко со мной, тоскливо, одолевали мысли о потерянном возлюбленном и это мучило ее, терзало. Может быть, она плакала. А я? Я спал.
- Доброе утро, девочка. Как ты?
- Все хорошо. Мне пора. Выведи меня, пожалуйста, отсюда.
- Поедем вместе. Мне тоже нужно в город пораньше
Я подумал, что застану Веру до ухода на работу и попробую все же достучаться, докричаться до нее. Впрочем, что, что я хочу ей сказать? На душе стало опять тошно.
- Пойдем, - я поднялся и подошел к Жанне. Она сидела, глядя в одну точку. Я протянул руку, она легко вскочила, и мы вышли в сад. Было еще очень рано, все спали, и мы спокойно покинули дачу. Доски я поставил на место. "Бог милует", - тихо сказал я, Жанна кивнула. До электрички было еще минут сорок и мы сходили к пруду - умылись, почистились.
- Ты теперь куда?" -спросил я.
- Домой.
Я не знал ее обстоятельств. Кроме неясных сведений о каком-то длительном романе, который недавно безнадежно оборвался, я не имел ни малейшего представления о ее жизни. Ей, видимо, около тридцати - тридцати двух, чем-то она занимается, где-то живет. Понятно, что личные нелады погнали ее из дома по городу, подальше от мест, где все связано с мучительными событиями, понятно, что от нервного напряжения она свалилась больная. Вон какая худая и астеничная. Ну, что к Ваньке занесло, это тоже понятно - там водочка всегда и полный распад. - там легче всего самоуничтожаться, если этого ищешь. Я, впрочем, не этого искал и все же к нему попал. "Вот и встретились два одиночества",- пели в пору моей молодости.
Я крепче как-то, здоровей. Но это сейчас, в эту, минуту, да и то по сравнению с ней. А что было, когда Вера холодно глядя на меня, сказала... Вот именно, что же она сказала, что же она сказала? Что не любит? Это она и раньше говорила, но... любила. А вот именно, что ничего не сказала. Не сказала, а я услышал. И тогда я надел ей ведро на голову и стал по нему барабанить. И топать ногами, и вопить, вопить, вопить. Я оскорблял ее, я унижал ее, я колотил по ведру и скакал. А она стояла. В том-то и дело. Она стояла, а я видел, чувствовал, знал, что она убегает от меня, улетает, ее под руки подхватывают гигантские птицы и уносят, уносят за моря. Я бесновался, а она стояла. Потом упала. У нее был обморок, и я пришел в себя. Я же шел мириться! Мирится, а не убивать. А она упала. Молча. Потом я привел ее в чувство - я целовал ее лицо, руки, глаза, в них были слезы.
Ирина отложила рассказ.
- Пожалуй, достает, дергает. Вечную нашу дихотомию Саша хорошо улавливает, во всех рассказах у него об этом. Кажется, он не читал Барта, Джона Барта, я увлеклась им позже, мы уже не виделись. Кто у кого в объятьях? И где истинная Елена. И вечное "Почему?". "Почему она выбрала его из всех или он ее - из прочих. И что это за ответ: "Любовь". Я не понимаю и не пойму этого. Мне бы, как хорошей героине русской классической литературы Одинцовой (умный роман "Отцы и дети") выйти замуж за хорошего человека и дожиться (или дожить?) с ним до любви... Что-то Катя не звонит, пора бы уж". Ирина посмотрела на часы - половина одиннадцатого. В эту минуту и зазвонил телефон, но это была не Катя.
- Ирина Викентьевна? Извините за беспокойство, это Надежда, бывшая жена вашего соседа Васи. Я знаю, вы в нем участие принимаете, он уважает вас очень. Я вот почему звоню, мне вот только что из больницы позвонили и сказали, что Васю переводят в какой-то интернат и спросили, я буду его навещать, привозить там что-нибудь или не имею возможности? Я сказала, что не отказываюсь. Только вот я мало что поняла, мы ведь давно не жили с ним... Мне бы с вами посоветоваться...
- Конечно, Надежда. Давайте я сегодня тоже в больницу позвоню, в крайнем случае завтра вечером буду что-то знать и вам, как все узнаю позвоню. Можно я запишу телефон?
Надежда продиктовала и положила трубку. Ирина вспомнила, что телефон-то уже записывала! Махнула рукой - невнимательная какая! Потом задумалась - кажется, события там развиваются очень быстро. Что это за интернат? Почему Ота с ней любезничает, а про главное, про Васю, ничего ей не сообщил, или в его представлении все это пребывает в разных сферах? Нужно все выяснить. Во всяком случае, интернат - это совсем не то, что она для него намечтала. Ирина позвонила в отделение, спросила Ота Ираклиевича. Его не оказалось, тогда она попросила дежурного, врача. Подошла знакомая ей врач и успокоила Ирину - Ота Ираклиевич в курсе, он обдумал все переданное Ириной. Интернат этот профильный - именно для таких больных. Подробности в понедельник у Ота Ираклиевича. Вася себя на данный момент чувствует удовлетворительно. Это все, чего смогла добиться Ирина. Ну, все же пора звонить Кате. Все ли там в порядке? Подошла мать.
- Здравствуй, Ира. Ты к нам сегодня собиралась вроде?
- Да, но с утра хотела заехать Катя. С Витей, чтобы "видик" наладить, а потом уж вместе к вам. Только что-то ее нет, спит еще? Вчера поздно легла.
- Нет, она в восемь часов уже ушла - у нее встреча с Витей. Важная. Что-то между ними там произошло, вроде бы размолвка. Ты знаешь, она похудела за последние дни, нервничает.
- Да, она мне говорила. Витю мать хочет отправить учиться в Штаты, Катюша наша, конечно, не хочет расставаться.
- Понятно теперь. Но они еще такие маленькие, неужели все может быть так серьезно?
- Я не знаю, мам, серьезно, конечно же, может быть в любом возрасте. Я просто не знаю, как это у них. Если Катя скажет, что серьезно, ей нужно будет верить.
- Так что, Ира передать Кате, если они с Витей придут сюда?
- Ну, пусть перезвонит мне. Что же еще?
Ирина положила трубку очень расстроенная - Катя, похоже, не на шутку страдает. Скорее бы позвонила или пришла, до чего же трудно в неведении! Ирина вновь взяла в руки рассказ: "В них были слезы..." "Еще бы", прокомментировала Ирина.
- А потом я убежал. Я заплакал, заревел уже в подъезде. Я ничего не понимал. Ничего! Кроме одного - страсть душит, мутит мое сознание. Я хочу трясти ее за плечи и требовать. Чего? Ведь все у нас когда-то было: ночи, нежность. Такая радость. Я не знал ничего и носился, носился по городу... Так в чем же я сильнее, крепче ее, этой случайной попутчицы Жанны? Жанетты... Хм, Жабетты. Надо же, выдумал ее обожатель имечко. Из одного болота перенес в другое и утопил. В электричке Жанна сказала.
- Я не знаю, почему со мной случилось то, что случилось. Я не знаю, почему со мной не случилось того, чего я хотела, к чему готовилась. Я хотела с ним жить долго...
Я продолжил.
- И счастливо.
- Да. Именно так. Мне на роду было написано, да видимо стерлось как-то или выцвело.
- Он бросил тебя?
- Не знаю. Не знаю, как это назвать. Он, кажется, переадресовал меня.
- Как это? Не понял.