— Тоже своего рода память. — Застежка молнии скользит вдоль позвоночника, и меня пробирает дрожь. — Тело вроде как напоминает тебе о том, какая ты была дура. Вот погляди-ка.
Она вынимает из гидрокостюма правую ногу и показывает глубокий лиловый рубец на голени.
— Когда впервые в жизни встала на доску, то упала и запуталась в креплении. Под водой было жутко, я не понимала, где верх и где низ, волна меня просто тащила. Крепление врезалось в ногу, было столько крови… Но честное слово, это лучший момент в моей жизни. Я абсолютно утратила контроль над ситуацией и перестала сопротивляться волне. Круто, блин, получилось.
Мы молча возвращаемся на пляж и спускаемся на песок неподалеку от парковки; океан кажется необъятным и жутким, и я, наверное, просто не готова. Надо бы признаться Тине, что мне страшно. Но времени нет, Гуфи внезапно пускается рысью, крикнув: «За мной!» Она бежит медленно и размашисто, как и все серфингисты, и каждый ее мускул как будто предвкушает близость воды. Я поспеваю за ней; песок сменяется пеной, и приходится бороться с течением. Вода холодна как лед, и в моем мозгу словно вспыхивает электрическая искра.
— Делай, как я! — командует Тина.
Мы ложимся на доски и плывем прочь от берега. Плечи болят, пальцы онемели, рот полон соленой воды, но в этом есть что-то глубоко правильное. Усердно гребем в течение десяти минут, а потом Тина садится на доску. После нескольких попыток мне, запыхавшейся, также удается принять сидячее положение.
— И что теперь?
— Будем ждать.
— Долго?
— Может быть, минуту. Может быть, час. Расслабься.
— Мне адски страшно.
— Не бойся. Когда скомандую, начинай быстро грести. А потом встань. И пусть волна тебя несет.
— Неужели все так просто?
Постепенно тело привыкает к холоду. Тина рядом, но молчит. Облака быстро перемещаются и приоткрывают краешек солнца, но уже через секунду исчезает. Слышу, как волны бьются о берег. Океан медленно колышется под нами, вздымается и опускается. Хочется спать.
— Ты могла бы поехать со мной. — Тина сидит на доске, свесив ноги в воду, руки лежат на коленях, как у выпускницы пансиона. Здесь она, кажется, в своей стихии и как будто полностью принадлежит воде. С трудом представляю ее за партой в душной аудитории колледжа.
— Зачем?
— Прокатишься по Америке. Я взяла напрокат трейлер. Места хватит на двоих.
— Заманчивое предложение, но мне трудно представить себя в Арканзасе.
Волны движутся вверх-вниз, вверх-вниз.
— Что тебя здесь держит?
— Много чего… — Не могу сказать ничего конкретного. — Знаешь, семья у меня была со странностями…
Тина улыбается:
— Со странностями?
— Когда я была маленькой, мама купила нам с сестрой записные книжки, в которых мы раз в год должны были делать записи. Утром тридцать первого декабря, после завтрака, она отправляла нас в разные комнаты, отца — в кабинет, а сама уходила на кухню. Приходилось проводить все утро, подбивая итоги и вспоминая, что сделали и чего не сделали за минувшие триста шестьдесят четыре дня. В полдень мама созывала в столовой семейный совет и заставляла всех по очереди огласить свой список.
— Да, это нелегко.
— Потом просила сказать, что бы мы хотели исправить, если бы могли вернуться в прошлое. Мы были детьми и не видели в этом ничего интересного. Ну, например, «я не стала бы красть пенал у Синди Новак». Или «я как следует бы заботилась о своих рыбках». Когда мы с сестрой перешли в старшую школу, то начали писать всякую чушь, чтобы только вывести маму из себя. Например, «я не стала бы спать со всей футбольной командой».
Тина молча смотрит на горизонт.
— Как интересно, — говорит она. — Мне бы это, наверное, понравилось. Надо же, семейный совет.
— Дело в том, что я не могу избавиться от привычки. Раз в год занимаюсь самокритикой. Вчера вечером как раз об этом думала. Такое ощущение, будто целый год вылетел в какую-то бездонную черную дыру. Жуткий год, который кажется нереальным. Я потеряла Эмму. Нашла Эмму. Точка. И теперь не знаю, что делать дальше. Ведь еще многое может случиться.
Гуфи несколько минут молчит и перебирает руками в воде, вспугивая крошечных рыбок. Они бросаются в разные стороны, их тельца отблескивают серебром.
— Хотелось бы мне быть похожей на тебя, — говорю. — Просто встать и пойти вперед. Начать все сначала.
Если честно, я не знаю, как это — начать сначала. В течение долгого времени для меня не было ничего важнее поисков Эммы. Теперь, когда девочка найдена, я впервые в жизни чувствую себя так, словно мне нечем заняться. Я составляла списки задач и думала о завтрашнем дне. Дома лежит огромное количество непроявленных пленок, до которых вечно не доходили руки — снимки сделаны много лет назад. Может быть, следует начать именно с этого — с работы. А через неделю родится племянница, Маргарет. Жду не дождусь ее появления, так хочется держать крошку на руках, наблюдать, как она растет.
А еще есть Ник — по-прежнему загадка, неисследованная возможность. Легко могу вообразить, как сижу у него на кухне. Мистер Элиот приготовит французские тосты, я пожарю бекон, а потом мы будем сидеть друг напротив друга на длинном диване и читать каждый свою книгу. Как мило.
Он несколько раз звонил мне, но я уклонялась от встречи. В первый раз позвонил через два дня после моего приезда, посреди ночи. Я сидела на кушетке и смотрела телевизор, не в силах заснуть. За то время, какое понадобилось, чтобы взять трубку, успела сочинить целую историю — разумеется, на другом конце провода Джейк. Возможно, он хорошенько подумал, понял, что не может жить без меня, и хочет рассказать, как я нужна ему и Эмме. Не могу ли приехать к нему поскорее?
Но это не Джейк, а Ник.
— Так и думал, что ты не спишь.
— Я не сплю.
— Можно к тебе заглянуть?
— Извини. Это не самая лучшая идея.
С одной стороны, хочется его увидеть, лечь с ним в постель, отдаться соблазну, мучающему меня с момента нашего знакомства. Но другая часть сознания требует не терять веры, которая помогла пережить этот мучительный год; веры в то, что я могу стать женой Джейка и матерью Эммы. Если не сверну с пути и не сбавлю темпа, все наладится.
— Ты когда-нибудь слышала о confabulatores nocturni? — спрашивает Ник.
— О чем?!
— Так в Древнем Риме назывались люди, рассказывавшие истории на ночь. Александр Македонский прибегал к их помощи, когда его мучила бессонница. Если мы не можем увидеться, позволь по крайней мере рассказать тебе что-нибудь интересное. Можешь слушать, пока не заснешь.
— Ладно. — Забираюсь на кровать, укрываюсь одеялом и слушаю. Ник рассказывает о далеком датском городке с необычным названием — Христиания и о каком-то здоровенном рыжебородом исландце, который зазвал его в бар, где ему пришлось выложить всю наличность в обмен на перуанскую флейту.
— Ты выдумываешь, — говорю.
— Нет, — настаивает Ник. — Это правда.
История длинная. Под конец он спрашивает:
— Хочешь спать?
— Да.
И я действительно засыпаю. Кладу трубку и сплю. С тех пор Ник еще дважды звонил ночью и рассказывал истории. Один из самых щедрых подарков, которые мне только доводилось получать. Может быть, он был прав, когда сказал, будто самые серьезные отношения во многом зависят от воли Божьей. Если бы я познакомилась с Ником до того, как встретила Джейка, возможно, я была бы счастлива. Я бы жила в его квартире на Гаррисон-стрит, читала книги и слушала истории, не ведая о том, что это такое — любить и потерять ребенка.
— Мне пришла в голову сумасшедшая идея, — говорит Тина.
— Какая?
— Ладно, проехали. Не стоило даже…
— Нет, скажи.
— Я подумала — может быть, мы станем вроде как семьей. Ну, ты, типа, была бы мне сестрой. — Гуфи смущенно щурится. — Нет, я ни на что не претендую. Мы бы иногда болтали по телефону, посылали друг другу открытки на Рождество. Ну и все такое.
Она действительно застает меня врасплох. Судя по тому, как это прозвучало, «сумасшедшая идея» пришла ей в голову уже давно.
— Конечно. Я не против.
— Круто.
Океан движется под нами в медленном, усыпляющем ритме. Мои ноги словно утратили вес. В девятом классе наш преподаватель физики, доктор Суэйз, объяснил, что волна — это не вода в движении; волна — статичная субстанция, движимая энергией.
Проходит как будто целая вечность, прежде чем Тина кивком указывает в сторону горизонта, говорит: «Вот она» — и начинает грести навстречу приближающейся волне.
Волна набирает скорость. Сердце на мгновение замирает. Мускулы напрягаются, каждый нерв находится в боевой готовности. Думаю об Эмме, о том, как увидела ее первый раз. Стоя в очереди за билетами в кино, она держала в руках маленькую желтую сумочку. Этакая миниатюрная женщина. Вспоминаю, как мы с Джейком впервые занимались сексом, вспоминаю его специфический запах — мыла и ластика. Думаю о Рамоне; он всегда казался мне таким взрослым и сильным, а я пережила беднягу Гуттиэреса уже на пять лет. Вспоминаю залив Шорес и маму, которая сидела на песке и махала мне рукой, пока я стояла по колено в воде и наблюдала, как волны вымывают песок из-под ног. Будто наяву вижу ее в те годы, когда она перестала походить на себя прежнюю, потому что за время болезни ее лицо сплошь покрылось морщинами. «Пообещай мне кое-что, — сказала мама. — Пообещай найти хорошего человека и наконец-то остепениться. Пообещай создать свою семью». Я пообещала и почти поверила в это. Думала, что, возможно, и впрямь смогу это сделать.
